Будучи молодым и зеленым изменил я однажды строительно-монтажной стезе и перебрался в редакцию городской газеты, в отдел культуры.
Маленький кабинет, три стола, три человека.
Я - литсотрудник. Обо мне сказать нечего, я еще молодой.
Гена - старший литсотрудник. Хороший парень, но поэт. Следовательно человек пропащий. О нем я ничего не скажу, о нем можно только петь. Я бы спел, но не знаю, как это в комп засунуть.
Николай Пименович - завотделом, шеф. Древняя руина, как мне тогда казалось, 60-ти лет. Н.П. перманентно пребывал в похмельном состоянии. Время от времени он виновато косился на меня, (Гена с высоты Парнаса ничего не видел), выдергивал из стола бутылку, мучительно глотал, потом, прислушавшись к себе, удовлетворенно закуривал, но через 30 минут опять начинал страдать. Работал, тем не менее, очень продуктивно.
Важная деталь интерьера. Над Н.П. висел яркий постер с календарем, на котором шеф делал какие-то таинственные отметки. Над Геной - портрет то ли старой бабы, то ли мужика, выдранный из журнала "Огонек". Гена говорил, что это Райнер Мария Рильке. На до мной была пустая стена, провоцирующая на самовыражение. Этот кусок пустой стены и стал началом моего падения.
Незадолго до, где-то на книжном развале, я купил разрозненный том Большой советской энциклопедии выпуска времен Сталина. Купил я его из-за цены. По сегодняшнему курсу что-то рублей пять. Так вот в томе сем был большой, красочный портрет Мао Цзедуна, ставшего к этому времени врагом нашего государства. Я этот портрет аккуратно вырезал, написал в уголке фломастером наискосок "Дорогому Виталию (это я) от Мао Цзедуна. Помни дни нашей дружбы." и повесил над своим столом. Портрет всем нравился и я им гордился.
И был в редакции Парторг, он же ответственный секретарь редакции. Дуб был уникальный. На его лоб прямо просилась печать "Охраняется государством". Обычно он только макетировал газету, но иногда и не чуждался изнасиловать Музу.
В общем, моя гордость-портрет был изъят и тут же, на месте, уничтожен. Все это сопровождалось топаньем ног, брызгами слюней и криками о моральном разложении. Я затаился.
И вот весеннее утро, прекрасное настроение. Мы с Парторгом пришли на работу первыми. Он глянул на меня суровым партийным взглядом. А я смешался, замельтешил, а поскольку молчать-то невежливо, тоненьким голосом пролепетал: "А что это мы по Фамусову ничего не даем? (Я вечером "Горе от ума" перелистывал в поисках нужной цитаты) Все дают, а мы не даем. Сегодня же 26-е, юбилей". Ответа не последовало.
Где-то через полчаса на ковер дернули Николая Пименовича. Вернулся он всклоченный, тревожный. Долго рассматривал свой стол, сунулся за бутылкой, но тут же поставил ее назад. Знак настораживающий и говорящий о многом. И поведал он нам такой диалог с Парторгом:
- По Фамусову мы что даем? К его юбилею?
- ??? По какому Фамусову?
- А их у нас что - много? Сегодня 26-е?
- Ну...
- Гну! Вечно вам пальцем надо указывать! Тим-на-та-а... Через два часа чтоб у меня на столе лежали 150 строк по Фамусову!
Шеф закручинился. "Фамилия знакомая. Никак не могу..." И тут Гена: "Николай Пименович, да ведь это... из этого... из Грибоедова..." Я лихорадочно начал копаться в своих бумажках...
Пережили, короче, но мое моральное разложение усугубилось.
В те времена компьютеров не было. Литсотрудники писали ручкой. Потом украшали свои творения вставками, стрелками, вообще непонятными знаками и несли в машбюро. Машинистки зашивались, перед каждой лежала стопа наших обрывков.
Однажды я, в компании 2-3 сотрудников, маялся в машбюро в ожидании своих материалов и от скуки выдернул из стопки шедевр Парторга. Он мне очень понравился и я решил поделиться радостью со всеми присутствующими. Начал громко читать в лицах, с выражением и комментариями. Особенно меня восхитили находки, типа: "Задел нужного дела был сделан заблаговременно". Здорово, правда? Прямо за душу берет!
В разгар этого пиршества духа зашел незамеченным Парторг.
Через год я вернулся в монтаж и, честное слово, был рад этому.
В газете мне не понравилось. Скучно.