На Mezzo сегодня отчего-то решили сделать день Малера; мне повезло успеть на самое начало Второй и далее смотрел и слушал, практически не отрываясь. Тем более что программа была составлена как будто для меня: начали с Второй в исполнении Булеза, настроив на возвышенный лад воображения и толкования; потом — моя любимая Седьмая, хотя и в вызывающем споры исполнении Аббадо, но уже привычно взволновавшая :)

А вот дальше была Третья. Слушал ее первый раз, играл "Концертгебау" под управлением Янсона. И вот о ней-то хотелось бы заметить себе на манжетах до следующего прослушивания несколько тезисов, нуждающихся в некотором обмыслении.

Симфония не очень понравилась. Не понравилась замахом, не соответствующим реализации.
Малер — один из моих любимых композиторов, но все же он жил в специфическое время декаданса, расцвета вполне определенных философских мыслей, а уж влияние на него Ницше и вовсе не подвергается сомнениям.
Тем не менее, он в первую очередь певец человека и его внутреннего мира. Соллертинский вот вообще "последним великим мелкобуржуазным симфонистом" назвал :) Вся музыка сочится чувствами и эмоциями человека - и жалостью к себе, и представлением себя героем и победителем, и это удается великолепно. Но в ней почти нет дыхания Вечности.

Слушая любую фугу Баха, Lacrimosa Моцарта или Dies Irae Верди нет никакого сомнения, что это нечто не от мира сего, совершенно иное, неземное и великое. Словно абсолютная философская идея чего-то на материальный мир обрела формат именно музыки, и именно в этом виде может быть воспроизведена людьми. От пронзительности выворачивает душу, но не разум. Разум всей полноты этой музыки вообще восринять не может.

У Малера, пытающегося описать свое представление мироздания, решительно нет этого ощущения абсолютности музыки, ее предельной целостности и отвлеченности от автора. Реквиемы мог писать кто угодно, но однажды абсолютная идея нашла бы выход в пространство, воспринимаемое углеродной жизнью на третьей планете от Солнца. А финал Третьей звучит набором стереотипов, созданных людьми за предыдущие три-четыре тысячи лет при представлении неземного.

Если бы один человек, вернувшись из загробного мира, пересказывал другому, что он там увидел, то он использовал бы слова, неспособные передать понятия. Вместо этого они просто побуждали бы фантазию собеседника пытаться воображать все то, что невозможно не то что описать, но даже осознать. Так и финал Третьей: он вызывает точный ассоциативный ряд, по которому слушатель понимает, что вот это - Мироздание; но не дает никаких подтверждений, предлагая поверить на слово. Будто пророк речет, но при его словах не вспыхивают лучи солнца, по воде он ходить не умеет, да и вообще, не пророк это, и даже не апостол, а седьмая вода на киселе, пересказ Евангелия в сто тридцатом списке.

Резюме: если музыку Б., М., В., да даже и Штрауса в "Заратустре" произносит сама Вечность, то у Малера в Третьей — представление о Civitate Dei обитателей Града Земного.


Что, как бы, показывает нам со стороны бестолковые двухтысячелетние попытки что-то понять и описать. Философы, шмилософы...