Теплым вечером всё это началось.
На набережной шум, груды народу - полуодетого или почти - текли мимо его глаз, все же август, но вечер, жара уже начала спадать. Из причалившей лодки два пацаненка вытягивали огромные корзины, пять-шесть туристов, американцы, наверно, кричащие, разряженные, явно приехали на скоро начинающийся лесбийский фестиваль, обступили смуглого старика в мокром фартуке, который тут же при них вытягивал кальмаров из корзины и лупил ими по деревянному помосту.
"жизнь беспощадна" - продолжил, отведя от них глаза, Ману. Перед ним сидел хозяин, тот, что только что принес ему великолепный узо - горьковатый анисовый ликер, гордость Митилини. Ману ждали в отеле, но ему хотелось уважить этого человека, кажется его зовут Костас, да и тема разговора захватила его. Переваливая в руках стаканчик, поглядывая сквозь влагу, сквозь стекло на заходяшее солнце, греческое солнце, лесбосское солнце - он продолжил:
"Есть люди - деревья. Есть люди - звери. Птицы. Все разные. Я не люблю классификаций, мы их, людей, чувствуем, ощущаем - или нет.
Бывают странные, я говорил про женщин. Есть женщины - кошки, есть змеи, блестящие и притягивающие, есть умные и глупые, всякие. А есть женщины, любой земле чужие. Перефраз классика.
Они наиболее интересны, в них есть.. (помял пальцами, подыскивая слово).- то, что тащит. Они неуловимы, как воздух, и тягучи, как бегущая вода. И даже когда ступают по земле, они удивляются, и она, земля, удивляется им."
Костас слушает его, и одновременно косится на толпу, скользящую возле таверны. К нему подошла невысокая чуть раскосая женщина, нагнулась, что-то сказала, быстро взглянула на Ману мягкими глазами, улыбнулась. Костас поднялся, извинился, сказал, что сейчас.
Ману поднял со стола игрушку, повертел. Шарик. Рождественский стеклянный шарик, тут рядом Турция, наверно турецкий, непонятно, зачем он его купил сегодня. Внутри стоял нарядный домик, бревнышки, высокая крыша, труба, весь ладненький, в белой снежной вате весь. Несколько деревьев порознь, невысоких, раскидистых, яблони, наверно. На заднем плане к домику выворачивали сани с оленями в упряжке, рога, чин-чинарём, и, по всем законам жанра, дед в красной шубе с мешком. Удивительно не это, удивительной была девочка-девушка, она стояла здесь, на переднем плане, не то, чтобы отвернувшись от сказочного пезажа, видимо, она и так Знала, что там, ей интересно другое, она глядела вверх, на Ману. Синяя шубка, сапожки, волосы, плечи - всё в снегу, она стояла и улыбалась, подняв, раскинув руки вверх, радуясь. Встряхнул. Снег поднялся, ненадолго оголив крышу, деревья, ветки врастопырку, и рога как яблони, и девушку-яблоню. Даже Санта посмотрел, вгляделся в стеклянное небо, на садящийся, летящий медленный снег. А девушка стояла и улыбалась, хлопья кружили вокруг нее, как белые голубки в диснеевской белоснежке, и слетались на плечи, на черные волосы по плечам, на поднятые, обнимающие весь белый свет руки.
Ману отхлебнул и от нечего делать воздвиг, придумал между собой и толпой стекло. За стеклом (а стекло-то и есть - главный тут персонаж) текли. Люди текли, время текло, жара текла, вода сверкала, и снег тёк, и глухари дурацкие токали и текли.
Текли и огибали. Огибать.
Турок, явно из местных, пошел толковать с хозяином. Он - уборщик где-то, у него большая семья, сладко-коричневый пиджак, третий час уже цедит одну-единственную рюмку, он из большей части населения лесбосской столицы, турецкой, жизнерадостный, быстрый.
..Есть женщины, что машут при ходьбе, по-печорински, раскрытые типа. Фигня это всё.
Они и в койке машут. И что? От маханий не прибавляется. Лишь тень плотнее. Всё.
Они-то - земля. Землетрясение. Грохот земли, сотрясание, взмахи. А мужчина - искони Антей. Лопатки вбить. Прислониться. Невзирая на надписи.
В чем тут разница? Ты берешь в руки женщину, и крутишь, как кубик Рубика, или лучше - как змейку ту, зеленую, конечно.
Ты можешь сочленить ее в треугольник - а надежно! - а можно и еще круче - в пирамидку. Потому что женщина только того и ждет, когда ж ее скрутят.
Она, женщина, как сороконожка из кучи сочленений, поезд-вагончики, она насаживается на тебя, втягивает, всасывает в гусеничное нутро, и не уйдешь. Ману всегда нравилась эта игра, лего, конструктор, он разбирал объект до винтика, вглядывался, высчитывал реакции, а потом, когда уже всё ясно, остывал. Иногда и не дособрав обратно. Так и с предыдущей подружкой расстался, вот уже скоро полгода как.
Потому что всё это хрень. Потому что мужчине создатель щедро выделил лишнюю конечность, костыль, крепче прислоняться чтобы. Ты прислоняешься к ней, она - земля, да, гора, ты лезешь на нее, взбираешься, прижимаешься всем телом, вколачиваешь ледоруб, подтягиваешься, туда - к вершине. И тут всё может случиться. Захочет - и ослабит колечко мышц, и выскользнет ледоруб, когда не ждёшь - и - прости-прощай, пацан, донт ворри, би хаппи, лети и кувыркайся.
Единство и борьба противоположностей.
И когда он, разомлевший от жары, поднял глаза от стола, вдруг откуда-то налетел ветер, свежий, сосновый, морской, вынес запахи жарящихся кальмаров, смял и вышвырнул толщу стекла, придуманного, отгораживающего, унес переклички торговцев, туристов, чаек, и вскочил шар - игрушка, подпрыгнул и встряхнулся, и взбаламученным уже сердцем - скорее, чем глазами, успел Ману понять: она. К нему шла девушка из шарика, к нему уже подходила, улыбаясь, она, Мартина.