10:40 19-12-2011
Герцог – Гарольт (дед)
Граф – Седрик (дед по материнской линии), Симеон (отец), Сесиль (мать)
Виконт – Хью (старший брат), Агнес (сестра), Роберт (младший брат)
Барон
Моим именем должно было стать Филипп Хилл (бастарды получают имя по местности, в которой были рождены), но «виноградный» орден избавил меня от этого позора, заменив мой перечеркнутый герб лозой и позволив зваться сэр Брэндон. Рыцари отрекаются от своих имен, мне даже отрекаться было не от чего. Я был рожден после замужества, если бы этому упрямцу, моему отчиму, хватило бы сил и ума признать меня, никто бы и не заметил. Но тут же все дело в принципе! Он с широкого плеча дал мне баронский титул, даже без земель, просто титул. Барон с пустым брюхом!
Иногда я думаю, что это в наказание Создатель пробудил в Хью магический дар, отобрав у графа наследника. Но это скверные мысли, мой добрый братишка не заслужил того, через что предстоит пройти магам. Бедняга. С тех пор, как он отправился в башню, он не ответил мне ни на одно письмо. Создатель, лишь бы он был жив и здоров, не оставь беднягу своей милостью! Хью всегда был мне настоящим братом, он никогда (в отличие от Агги и Боба) не относился ко мне как к мусору.
Граф вознамерился сделать наследником Боба. Ожидаемо, но от этого не менее мерзко! Агги даже взяла на себя труд написать мне, она знала, как сильно расстроит меня эта новость. Она пишет, что старый приживал, который когда-то учил матушку, спьяну проболтался, что моим отцом был какой-то трубадур по имени Солана. Не знаю ни одного такого, так что это все выдумки, конечно, но ей удалось лишний раз мне насолить. Она, видно, ждет, что я немедленно рванусь писать старику письмо с просьбой о подробностях. Ерунда! Если б я хотел подробностей, я пошел бы за ними совсем не к приживалу. Но я не хочу их. Плевать! Я сам добуду себе имя и славу, у меня будет еще и надел и деньги, ну или Орден позаботится обо мне.
Хью, я думаю, это тоже так не оставит. Боб капризный маленький хорек, мелочная, злобная, вонючая тварь. Копия графа. Трудно представить, что они с Хью братья. Видно граф понял, что допустил в свое время ошибку, не приняв должного участия в воспитании старшего сына. На двух младших детях он зато отыгрался. Понимаю, почему граф всегда так холоден с Хью и так радушен с Агнесс и Робертом. Последний раз, когда я его видел, Боб наряжал собаку в платье своей старшей сестры. Думаю за те пять лет, что нас с Хью нет поблизости, он совсем распоясался. Могу понять матушку, которая после него более иметь детей не пожелала.
Интересно, как она там поживает? Надо полагать, что после письма Агги ко мне, запрет на переписку можно считать снятым. Стоит написать ей. Я понимаю, безусловно, что матушка терпела меня рядом и не отправила по достижении десятилетнего возраста в орденскую школу только потому, что это очень огорчило бы ее драгоценного Хью, и все же иногда она снится мне. Только она и Хью. Я молюсь о них все эти годы, я не хочу – не могу – думать, что с Хью что-то случилось. Сэр Грегори говорил, что, как нам запрещены свободные перемещения в первые пять лет, так магам, вероятно, запрещена переписка.
Агги пишет, что через два месяца выходит замуж. К тому времени срок моего затворничества уже окончится, и я смогу покинуть обитель. Думаю, я даже успею навестить башню магов, прежде чем испорчу ей церемонию своим присутствием. С другой стороны, к лицу ли мне такая мелочность? Сэр Грегори обмолвился, что у него может найтись для меня поручение. Возможно, я смогу пригодиться Ордену, и даже, глядишь, прославлюсь. И все же любопытно, девчонка выходит замуж по своей воле или по сговору? А может, как матушка? Хотя сомневаюсь. Когда у тебя перед лицом такое напоминание, волей-неволей будешь вести себя осмотрительнее. Единственный кандидат, который приходит мне в голову, это сынок графа Рудольфа – Ричард. Не могу сказать про него ни плохого, ни хорошего. Когда в замок являются гости, мое место не в приемной зале. Хотя припоминаю, что Хью сравнивал его с ужом, прытким, скользким и не ядовитым.
Непременно нужно навестить Хью! Даже если у Ордена будет для меня работа. Сэр Грегори поймет. Я видел, как это было. Хью собирался в тот раз на охоту на недавно купленном коне. Он всегда был немного позером, и стоило мне сказать, что этот скакун ему не по зубам, как Хью тут же закусил удила и велел седлать именно его. Он, конечно, не справился, зверь едва не сбросил его, и вдруг маленький сын конюха бросился за оброненной игрушкой прямо под копыта коню. Хью не смог бы удержать животное. И тут вдруг сама земля пришла в движение. Конюшня зашаталась, земля под нами стала болотом, таким густым и вязким, что мальчик едва не захлебнулся, а конь сломал ногу. Я и сам еле выбрался из трясины. Тогда мы думали, что дело в коне. Потом стало ясно, что во всем виноват Хью. Матушка заперлась в своей комнате, Агги и Боб обходили Хью как чумного и даже слуги его боялись. Только граф и старый герцог, что уже, кажется, выжил из ума, были спокойны.
Признаюсь, мне было страшно. Не от силы Хью, не от его внезапно открывшихся способностей, мне было страшно от его взгляда, внезапно из живого, полного огня и веселья, ставшего затравленным, как у подстреленного оленя. Мне было страшно от тех баек о башне волшебства, что рассказывали слуги. Внезапно все старые сказки начали казаться намного правдивее. И если они хоть наполовину не состояли из врак, Хью ждала ужасная судьба. Он крепился как мог, мы шутили и болтали о пустяках, но за каждым словом слышали холод черного камня и скрежет тяжелых ворот. Каждый всадник у ворот замка казался нам посланником из башни. В один из дней мы оказались правы. За Хью явились, и тогда же граф объявил, что я отправляюсь в Орден. Не могу сказать, что я сильно удивился. От своей судьбы я давно не ждал ничего хорошего, существование рыцарем уже тогда казалось мне вполне сносным. Судьба брата беспокоила меня куда больше.
Обеспокоиться мне все же пришлось. Ставка Ордена базировалась в старом, неуютном форте, сложенном сотню лет назад из серого камня. Форт уже давно потерял свое военное значение, провинция давно расползлась, стены заросли плющом и начали осыпаться. Отчего-то Орден, так много занимающийся строительством дорог и богаделен, совершенно не заботился о том, как именно живут члены самого Ордена. Нас встретил суровый сорокалетний мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и внимательными глазами. Он смотрел на нас так, как будто ждал, что мы вот-вот выхватим из-под плащей кинжалы и набросимся на него. Помимо меня в Орден поступали еще четверо юношей моего возраста. Нас выстроили в шеренгу, и мужчина, которого звали сэр Грегори, сверкая нагрудником, встал прямо напротив нас. Он говорил о чести, которая нам выпала, о трудностях, ответственности, о великой цели Ордена и каждого из нас. У нас отобрали вещи, даже имя, заставили принести суровую клятву. Тогда она казалась мне непомерно тяжелой, бремя добродетели казалось непомерным. Я писал Хью, матери, даже Агнесс. Я продолжал писать домой, не взирая на холодные, полные презрения ответы в тех редких случаях, когда они вообще приходили, потому что от Хью не пришло вовсе ни одного письма. В конце концов тон писем из дома однозначно дал мне понять, что там предпочитают забыть обо мне. Поскольку о Хью я все равно ничего от них не узнал, я оставил свои попытки.
Помимо нас пятерых был еще один оруженосец, воспитанник орденской же школы, который просто перешел на новую ступень в своем служении. И он, и другие юноши не вызывали у меня желания заводить дружбу. Я тосковал по дому, по Хью, мне не хотелось никого видеть, и они, напоровшись на холодный прием, быстро оставили меня в покое.
Наставник, сэр Грегори держался строго и отстраненно. Уже много позже я понял, что в душе он добрейший человек, мудрый и благородный. Тогда он казался мне тюремщиком. Жизнь в одиночестве казалась невыносимой. Я никогда и не задумывался, как много давало мне присутствие рядом брата. Я смел считать себя одиноким, обиженным, брошенным. Глупец! Я ничего не знал об одиночестве. И вот когда я уже подумывал о побеге, сэр Грегори поселил в соседнюю келью молодого человека по имени Томас. У него были кудрявые белые волосы, зеленые глаза, а в глазах жили самые нахальные и бесстыжие демоны из всех, что я когда-либо видел.
- Я слышал, что тебя отправили в рыцари, потому что у тебя волосы не того цвета, - сказал он как-то, подсаживаясь ко мне в парке после занятий, - ты больше похож на священника, чем на землевладельца. Однако, я думаю, что дело не в волосах. Это твоя мрачная физиономия заставляет всех так думать.
Я уже готов был ответить ему как полагается, когда он рассмеялся, дробно и звонко, как смеялся Хью.
- Знаю, что говорю, ведь я сын священника, - пояснил он.
Мы стали друзьями с той самой минуты. Его непобедимая легкость и оптимизм сблизили меня с остальными оруженосцами. Прошло время, и мы стали единым братством, титулы и звания забылись, остались только имена, данные нам при посвящении, и достижения в учебе и служении. Бэзил, чуть холодный и отстраненный, глубоко верующий, выбравший самостоятельно путь служения. Гарет, воспитанный в школе при храме. Полноватый, вдумчивый, стеснительный, из-за чего по первости кажется надменным. В Кристофере есть эльфийская кровь в каком-то поколении, чего он бесконечно стесняется. Бенджамин – вспыльчивый, вечно бросающийся в споры по пустякам, шумный, любящий похвальбы, но всегда готовый заступиться за друга. Философ и метафизик Стефан, он научил меня играть на мандолине и петь. Ну то есть я и до того немного умел, это входит в курс обучения, как известно, но мать отчего-то была сильно против моих занятий, хотя учитель всегда говорил, что у меня отменный слух и голос. Мне очень нравится петь и играть, я рад, что познакомился со Стефаном.
Но даже так Том был и остался моим самым близким другом. Он вечно втягивал меня в самые безумные авантюры. Стащить из прачечной исподнее ключника и спустить его на веревке в окно молельной. Помочиться в чернильницу старшего писаря. Пробраться в закрытую секцию библиотеки…
Это была неделя поста, когда кельи запирались после заката, такого раннего зимой, и рыцари (это была давешняя зима, первая после нашего посвящения в рыцари) должны были проводить вечера в молитвах и размышлениях. В один из таких вечеров мы и пробрались в закрытую секцию. Том знал, как пройти из трапезной в башню библиотеки, я знал, как открыть засов. Но никто из нас не знал, как ориентироваться внутри библиотеки. Мы проблуждали там несколько часов, не потому, что сильно увлеклись чтением, а потому что потеряли выход. Нашу выходку по счастью не обнаружили, но неделю спустя поднялся кипеш, помощник библиотекаря не мог отыскать одну книгу. А еще день спустя я нашел книгу у себя под подушкой. Это была старинная брошюра, одна из тех, когда под одну обложку зеркально сшивают несколько книг, слишком тонких, чтобы удостоиться обложки по отдельности. Одна из них была на незнакомом мне языке, возможно эльфийском, вторая же была снабжена множеством подробных картинок и повествовала о страстях святой Октавии великомученицы. Октавию в свое время подвергли множеству пыток и унижений, держали обнаженной в подвале, полном голодных кошек, запирали с солдатами… Одних иллюстраций было довольно, чтобы понять, почему книгу поместили в закрытую секцию. На следующий день Том получил письмо из дома. Отец настоятельно просил его вернуться. Сейчас уже весна, и я с тех пор не получал от него весточки. Книгу я так и не вернул. Это не кража, это память. Создатель понимает.
Нас связывали не только забавы. Была одна девушка, Розалинда, она служила на кухне. Мы оба были влюблены, но она выбрала Тома. После того, как он уехал, я мог бы сблизиться с ней, но я не смог. Это было бы предательством.
Нельзя сказать, что я пять лет не знал женщин. Первую женщину я узнал еще до ордена, это была крестьянка в Ночь костров. Я даже не знаю ее имени, помню только волосы, длинные, ниже колен, густого медного цвета и тысячи веснушек на бледной коже, как крупа, рассыпанная по белой скатерти. Нас отпускали время от времени в увольнительную. Большинство ехали к родным, Том уходил к Розалинде, а я – в ближайший город. Там можно найти пару совсем неплохих мест, где хорошо относятся к оруженосцам. Там даже эльфиек предлагают. Лгут, конечно. Я видел эльфиек. Это чудовища, сумасшедшие суки, дикие, как бешеные собаки.
Это было одним из наших боевых заданий. Мы патрулировали границы. В один из дней во время дежурства мы услышали шум битвы. Оказалось, что кучка самонадеянных крестьян решила перевезти телегу моченых яблок из одной деревни в другую вдоль границы, не нанимая охрану. Конечно, плата за охрану немалая, яблоки гораздо дешевле, но в таком случае им стоило, как и всем прочим воспользоваться Большим торговым трактом, а не плестись плохой приграничной дорогой. Не знаю, что взбрело им в голову, но они поплатились за свою глупость. На них напали две эльфийки. Когда мы подоспели, они уже убили одного из крестьян и ранили второго. Одна из бочек опрокинулась, и яблоки раскатились по дороге. Эльфиек было всего две, но сражались они как десятеро. Прекрасные, не спорю, они были смертоносны и немыслимо быстры. Как мыши рождаются единственно за тем, чтобы жрать, так они, видимо, родились с клинками в руках для того только, чтобы нести смерть. Одна из них в куртке, укрепленной травлеными металлическими пластинами, повалила Гарета, который был тогда со мной, и собиралась нанести смертельный удар, но Создатель направил мою руку, и я сумел отразить ее клинок. Мы обменялись несколькими ударами, сам не знаю, как мне удавалось держаться против нее. Она сделала хитрый финт, и, вдруг, открылась. Я ударил. Создатель явно был на моей стороне, она упала. Крови почти не было, совсем не так, как в мой самый первый раз, когда я сражался против разбойников. Тогда меч рассек головорезу живот, было много... Брр... Не важно! Вторая эльфийка, увидев, что дело плохо, немедленно вбросила меч в ножны и скрылась в лесу, бросив свою товарку. Чего еще ждать от подлой безбожницы? Я помню ее глаза цвета перезрелой вишни, полные ярости и презрения. В момент, когда она уходила, она смотрела только на меня.
Наша служба на границе длилась еще три недели. Я плохо спал первые ночи после стычки, мне снилась кровь и вишневые глаза. Я припомнил все рассказы о мстительности эльфов и нервно ждал изощренной и скорой расплаты. Байки оказались байками. Она не пришла. Оставшееся время прошло тихо, разве что один раз ночью случилась странная история, я иногда думаю, не привиделось ли мне все это. Я возвращался в казарму от... хм... с затянувшейся прогулки, и тут, стоило мне выйти на перекресток, на меня откуда-то свалилась растрепанная израненная птица. Почти в тот же момент из-за домов на перекресток выбежал человек в вычурной одежде с арбалетом в руке. Сам не знаю зачем, я спрятал птицу в плаще.
- Не видели вы птицу, сэр рыцарь? - человек тяжело дышал, как после долгого бега.
- Какую птицу, милейший? - малютка, будто понимая, о ком речь, сжалась у меня в руках совершенно неподвижно.
- Здесь должна была пролететь птица, она ранена, так что лететь должна низко.
- Может и так, но мне сказать вам об этом нечего, - ответил я и продолжил путь.
Птица сидела, не шевелясь, пока мы не отошли от перекрестка достаточно далеко, после чего вдруг забилась, вырвалась и улетела. в руке у меня осталось только три иссиня-черных пера. Я храню их, сам не знаю зачем.
Я хочу: играть в рыцарей, кодекс, легенды, межрасовые конфликты, становление личности.
Он хочет: славы, признания, подвигов, богатства и земли. Узнать, что с Хью и Томом. Навестить родных.
Граф – Седрик (дед по материнской линии), Симеон (отец), Сесиль (мать)
Виконт – Хью (старший брат), Агнес (сестра), Роберт (младший брат)
Барон
Моим именем должно было стать Филипп Хилл (бастарды получают имя по местности, в которой были рождены), но «виноградный» орден избавил меня от этого позора, заменив мой перечеркнутый герб лозой и позволив зваться сэр Брэндон. Рыцари отрекаются от своих имен, мне даже отрекаться было не от чего. Я был рожден после замужества, если бы этому упрямцу, моему отчиму, хватило бы сил и ума признать меня, никто бы и не заметил. Но тут же все дело в принципе! Он с широкого плеча дал мне баронский титул, даже без земель, просто титул. Барон с пустым брюхом!
Иногда я думаю, что это в наказание Создатель пробудил в Хью магический дар, отобрав у графа наследника. Но это скверные мысли, мой добрый братишка не заслужил того, через что предстоит пройти магам. Бедняга. С тех пор, как он отправился в башню, он не ответил мне ни на одно письмо. Создатель, лишь бы он был жив и здоров, не оставь беднягу своей милостью! Хью всегда был мне настоящим братом, он никогда (в отличие от Агги и Боба) не относился ко мне как к мусору.
Граф вознамерился сделать наследником Боба. Ожидаемо, но от этого не менее мерзко! Агги даже взяла на себя труд написать мне, она знала, как сильно расстроит меня эта новость. Она пишет, что старый приживал, который когда-то учил матушку, спьяну проболтался, что моим отцом был какой-то трубадур по имени Солана. Не знаю ни одного такого, так что это все выдумки, конечно, но ей удалось лишний раз мне насолить. Она, видно, ждет, что я немедленно рванусь писать старику письмо с просьбой о подробностях. Ерунда! Если б я хотел подробностей, я пошел бы за ними совсем не к приживалу. Но я не хочу их. Плевать! Я сам добуду себе имя и славу, у меня будет еще и надел и деньги, ну или Орден позаботится обо мне.
Хью, я думаю, это тоже так не оставит. Боб капризный маленький хорек, мелочная, злобная, вонючая тварь. Копия графа. Трудно представить, что они с Хью братья. Видно граф понял, что допустил в свое время ошибку, не приняв должного участия в воспитании старшего сына. На двух младших детях он зато отыгрался. Понимаю, почему граф всегда так холоден с Хью и так радушен с Агнесс и Робертом. Последний раз, когда я его видел, Боб наряжал собаку в платье своей старшей сестры. Думаю за те пять лет, что нас с Хью нет поблизости, он совсем распоясался. Могу понять матушку, которая после него более иметь детей не пожелала.
Интересно, как она там поживает? Надо полагать, что после письма Агги ко мне, запрет на переписку можно считать снятым. Стоит написать ей. Я понимаю, безусловно, что матушка терпела меня рядом и не отправила по достижении десятилетнего возраста в орденскую школу только потому, что это очень огорчило бы ее драгоценного Хью, и все же иногда она снится мне. Только она и Хью. Я молюсь о них все эти годы, я не хочу – не могу – думать, что с Хью что-то случилось. Сэр Грегори говорил, что, как нам запрещены свободные перемещения в первые пять лет, так магам, вероятно, запрещена переписка.
Агги пишет, что через два месяца выходит замуж. К тому времени срок моего затворничества уже окончится, и я смогу покинуть обитель. Думаю, я даже успею навестить башню магов, прежде чем испорчу ей церемонию своим присутствием. С другой стороны, к лицу ли мне такая мелочность? Сэр Грегори обмолвился, что у него может найтись для меня поручение. Возможно, я смогу пригодиться Ордену, и даже, глядишь, прославлюсь. И все же любопытно, девчонка выходит замуж по своей воле или по сговору? А может, как матушка? Хотя сомневаюсь. Когда у тебя перед лицом такое напоминание, волей-неволей будешь вести себя осмотрительнее. Единственный кандидат, который приходит мне в голову, это сынок графа Рудольфа – Ричард. Не могу сказать про него ни плохого, ни хорошего. Когда в замок являются гости, мое место не в приемной зале. Хотя припоминаю, что Хью сравнивал его с ужом, прытким, скользким и не ядовитым.
Непременно нужно навестить Хью! Даже если у Ордена будет для меня работа. Сэр Грегори поймет. Я видел, как это было. Хью собирался в тот раз на охоту на недавно купленном коне. Он всегда был немного позером, и стоило мне сказать, что этот скакун ему не по зубам, как Хью тут же закусил удила и велел седлать именно его. Он, конечно, не справился, зверь едва не сбросил его, и вдруг маленький сын конюха бросился за оброненной игрушкой прямо под копыта коню. Хью не смог бы удержать животное. И тут вдруг сама земля пришла в движение. Конюшня зашаталась, земля под нами стала болотом, таким густым и вязким, что мальчик едва не захлебнулся, а конь сломал ногу. Я и сам еле выбрался из трясины. Тогда мы думали, что дело в коне. Потом стало ясно, что во всем виноват Хью. Матушка заперлась в своей комнате, Агги и Боб обходили Хью как чумного и даже слуги его боялись. Только граф и старый герцог, что уже, кажется, выжил из ума, были спокойны.
Признаюсь, мне было страшно. Не от силы Хью, не от его внезапно открывшихся способностей, мне было страшно от его взгляда, внезапно из живого, полного огня и веселья, ставшего затравленным, как у подстреленного оленя. Мне было страшно от тех баек о башне волшебства, что рассказывали слуги. Внезапно все старые сказки начали казаться намного правдивее. И если они хоть наполовину не состояли из врак, Хью ждала ужасная судьба. Он крепился как мог, мы шутили и болтали о пустяках, но за каждым словом слышали холод черного камня и скрежет тяжелых ворот. Каждый всадник у ворот замка казался нам посланником из башни. В один из дней мы оказались правы. За Хью явились, и тогда же граф объявил, что я отправляюсь в Орден. Не могу сказать, что я сильно удивился. От своей судьбы я давно не ждал ничего хорошего, существование рыцарем уже тогда казалось мне вполне сносным. Судьба брата беспокоила меня куда больше.
Обеспокоиться мне все же пришлось. Ставка Ордена базировалась в старом, неуютном форте, сложенном сотню лет назад из серого камня. Форт уже давно потерял свое военное значение, провинция давно расползлась, стены заросли плющом и начали осыпаться. Отчего-то Орден, так много занимающийся строительством дорог и богаделен, совершенно не заботился о том, как именно живут члены самого Ордена. Нас встретил суровый сорокалетний мужчина с аккуратно подстриженной бородкой и внимательными глазами. Он смотрел на нас так, как будто ждал, что мы вот-вот выхватим из-под плащей кинжалы и набросимся на него. Помимо меня в Орден поступали еще четверо юношей моего возраста. Нас выстроили в шеренгу, и мужчина, которого звали сэр Грегори, сверкая нагрудником, встал прямо напротив нас. Он говорил о чести, которая нам выпала, о трудностях, ответственности, о великой цели Ордена и каждого из нас. У нас отобрали вещи, даже имя, заставили принести суровую клятву. Тогда она казалась мне непомерно тяжелой, бремя добродетели казалось непомерным. Я писал Хью, матери, даже Агнесс. Я продолжал писать домой, не взирая на холодные, полные презрения ответы в тех редких случаях, когда они вообще приходили, потому что от Хью не пришло вовсе ни одного письма. В конце концов тон писем из дома однозначно дал мне понять, что там предпочитают забыть обо мне. Поскольку о Хью я все равно ничего от них не узнал, я оставил свои попытки.
Помимо нас пятерых был еще один оруженосец, воспитанник орденской же школы, который просто перешел на новую ступень в своем служении. И он, и другие юноши не вызывали у меня желания заводить дружбу. Я тосковал по дому, по Хью, мне не хотелось никого видеть, и они, напоровшись на холодный прием, быстро оставили меня в покое.
Наставник, сэр Грегори держался строго и отстраненно. Уже много позже я понял, что в душе он добрейший человек, мудрый и благородный. Тогда он казался мне тюремщиком. Жизнь в одиночестве казалась невыносимой. Я никогда и не задумывался, как много давало мне присутствие рядом брата. Я смел считать себя одиноким, обиженным, брошенным. Глупец! Я ничего не знал об одиночестве. И вот когда я уже подумывал о побеге, сэр Грегори поселил в соседнюю келью молодого человека по имени Томас. У него были кудрявые белые волосы, зеленые глаза, а в глазах жили самые нахальные и бесстыжие демоны из всех, что я когда-либо видел.
- Я слышал, что тебя отправили в рыцари, потому что у тебя волосы не того цвета, - сказал он как-то, подсаживаясь ко мне в парке после занятий, - ты больше похож на священника, чем на землевладельца. Однако, я думаю, что дело не в волосах. Это твоя мрачная физиономия заставляет всех так думать.
Я уже готов был ответить ему как полагается, когда он рассмеялся, дробно и звонко, как смеялся Хью.
- Знаю, что говорю, ведь я сын священника, - пояснил он.
Мы стали друзьями с той самой минуты. Его непобедимая легкость и оптимизм сблизили меня с остальными оруженосцами. Прошло время, и мы стали единым братством, титулы и звания забылись, остались только имена, данные нам при посвящении, и достижения в учебе и служении. Бэзил, чуть холодный и отстраненный, глубоко верующий, выбравший самостоятельно путь служения. Гарет, воспитанный в школе при храме. Полноватый, вдумчивый, стеснительный, из-за чего по первости кажется надменным. В Кристофере есть эльфийская кровь в каком-то поколении, чего он бесконечно стесняется. Бенджамин – вспыльчивый, вечно бросающийся в споры по пустякам, шумный, любящий похвальбы, но всегда готовый заступиться за друга. Философ и метафизик Стефан, он научил меня играть на мандолине и петь. Ну то есть я и до того немного умел, это входит в курс обучения, как известно, но мать отчего-то была сильно против моих занятий, хотя учитель всегда говорил, что у меня отменный слух и голос. Мне очень нравится петь и играть, я рад, что познакомился со Стефаном.
Но даже так Том был и остался моим самым близким другом. Он вечно втягивал меня в самые безумные авантюры. Стащить из прачечной исподнее ключника и спустить его на веревке в окно молельной. Помочиться в чернильницу старшего писаря. Пробраться в закрытую секцию библиотеки…
Это была неделя поста, когда кельи запирались после заката, такого раннего зимой, и рыцари (это была давешняя зима, первая после нашего посвящения в рыцари) должны были проводить вечера в молитвах и размышлениях. В один из таких вечеров мы и пробрались в закрытую секцию. Том знал, как пройти из трапезной в башню библиотеки, я знал, как открыть засов. Но никто из нас не знал, как ориентироваться внутри библиотеки. Мы проблуждали там несколько часов, не потому, что сильно увлеклись чтением, а потому что потеряли выход. Нашу выходку по счастью не обнаружили, но неделю спустя поднялся кипеш, помощник библиотекаря не мог отыскать одну книгу. А еще день спустя я нашел книгу у себя под подушкой. Это была старинная брошюра, одна из тех, когда под одну обложку зеркально сшивают несколько книг, слишком тонких, чтобы удостоиться обложки по отдельности. Одна из них была на незнакомом мне языке, возможно эльфийском, вторая же была снабжена множеством подробных картинок и повествовала о страстях святой Октавии великомученицы. Октавию в свое время подвергли множеству пыток и унижений, держали обнаженной в подвале, полном голодных кошек, запирали с солдатами… Одних иллюстраций было довольно, чтобы понять, почему книгу поместили в закрытую секцию. На следующий день Том получил письмо из дома. Отец настоятельно просил его вернуться. Сейчас уже весна, и я с тех пор не получал от него весточки. Книгу я так и не вернул. Это не кража, это память. Создатель понимает.
Нас связывали не только забавы. Была одна девушка, Розалинда, она служила на кухне. Мы оба были влюблены, но она выбрала Тома. После того, как он уехал, я мог бы сблизиться с ней, но я не смог. Это было бы предательством.
Нельзя сказать, что я пять лет не знал женщин. Первую женщину я узнал еще до ордена, это была крестьянка в Ночь костров. Я даже не знаю ее имени, помню только волосы, длинные, ниже колен, густого медного цвета и тысячи веснушек на бледной коже, как крупа, рассыпанная по белой скатерти. Нас отпускали время от времени в увольнительную. Большинство ехали к родным, Том уходил к Розалинде, а я – в ближайший город. Там можно найти пару совсем неплохих мест, где хорошо относятся к оруженосцам. Там даже эльфиек предлагают. Лгут, конечно. Я видел эльфиек. Это чудовища, сумасшедшие суки, дикие, как бешеные собаки.
Это было одним из наших боевых заданий. Мы патрулировали границы. В один из дней во время дежурства мы услышали шум битвы. Оказалось, что кучка самонадеянных крестьян решила перевезти телегу моченых яблок из одной деревни в другую вдоль границы, не нанимая охрану. Конечно, плата за охрану немалая, яблоки гораздо дешевле, но в таком случае им стоило, как и всем прочим воспользоваться Большим торговым трактом, а не плестись плохой приграничной дорогой. Не знаю, что взбрело им в голову, но они поплатились за свою глупость. На них напали две эльфийки. Когда мы подоспели, они уже убили одного из крестьян и ранили второго. Одна из бочек опрокинулась, и яблоки раскатились по дороге. Эльфиек было всего две, но сражались они как десятеро. Прекрасные, не спорю, они были смертоносны и немыслимо быстры. Как мыши рождаются единственно за тем, чтобы жрать, так они, видимо, родились с клинками в руках для того только, чтобы нести смерть. Одна из них в куртке, укрепленной травлеными металлическими пластинами, повалила Гарета, который был тогда со мной, и собиралась нанести смертельный удар, но Создатель направил мою руку, и я сумел отразить ее клинок. Мы обменялись несколькими ударами, сам не знаю, как мне удавалось держаться против нее. Она сделала хитрый финт, и, вдруг, открылась. Я ударил. Создатель явно был на моей стороне, она упала. Крови почти не было, совсем не так, как в мой самый первый раз, когда я сражался против разбойников. Тогда меч рассек головорезу живот, было много... Брр... Не важно! Вторая эльфийка, увидев, что дело плохо, немедленно вбросила меч в ножны и скрылась в лесу, бросив свою товарку. Чего еще ждать от подлой безбожницы? Я помню ее глаза цвета перезрелой вишни, полные ярости и презрения. В момент, когда она уходила, она смотрела только на меня.
Наша служба на границе длилась еще три недели. Я плохо спал первые ночи после стычки, мне снилась кровь и вишневые глаза. Я припомнил все рассказы о мстительности эльфов и нервно ждал изощренной и скорой расплаты. Байки оказались байками. Она не пришла. Оставшееся время прошло тихо, разве что один раз ночью случилась странная история, я иногда думаю, не привиделось ли мне все это. Я возвращался в казарму от... хм... с затянувшейся прогулки, и тут, стоило мне выйти на перекресток, на меня откуда-то свалилась растрепанная израненная птица. Почти в тот же момент из-за домов на перекресток выбежал человек в вычурной одежде с арбалетом в руке. Сам не знаю зачем, я спрятал птицу в плаще.
- Не видели вы птицу, сэр рыцарь? - человек тяжело дышал, как после долгого бега.
- Какую птицу, милейший? - малютка, будто понимая, о ком речь, сжалась у меня в руках совершенно неподвижно.
- Здесь должна была пролететь птица, она ранена, так что лететь должна низко.
- Может и так, но мне сказать вам об этом нечего, - ответил я и продолжил путь.
Птица сидела, не шевелясь, пока мы не отошли от перекрестка достаточно далеко, после чего вдруг забилась, вырвалась и улетела. в руке у меня осталось только три иссиня-черных пера. Я храню их, сам не знаю зачем.
Я хочу: играть в рыцарей, кодекс, легенды, межрасовые конфликты, становление личности.
Он хочет: славы, признания, подвигов, богатства и земли. Узнать, что с Хью и Томом. Навестить родных.
Комментарии:
11:51 20-12-2011
Димко, чего мне не хватает? Чего поправить и пр?
16:24 22-12-2011
Легенда о черном паладине!!!
Обострение ксенофобии и ухудшение отноешний с магами. 18 лет назад началась страшная война, которая грозила перерости в глобальный конфликт, способный затронуть все человечество. Война длилась 5 лет. Некая группа людей сумела договориться с магами и эльфами, заставила их объединить усилия и вмешаться в события, чтобы предотвратить геноцид человечества. В этой группе по слухам был один эльф и один маг. Герцог Гарольт буквально за неделю до уничтожения старого правительства вышел из состава государства. А потом примкнул к новому правительству. В итоге власть поменялась на корню, из старой аристократии выжил один церковник по имени Остин, на данный момент он отказался занимать ведущую позицию в церкви, заявив, что ему было божественное видение. Как он выжил – неизвестно. Он известен крайне ксенофобскими взглядами, которые активно распространяет. Известно что на него покушались три карательных отряда эльфов, после чего его оставили в покое, что очень странно.
Гарольт.
Однажды в замок приходила некая эльфийка со странными татуировками на лице, лет 10 назад. Она о чем-то говорила с Гарольтом и Симеоном, потом ушла. После разговора дед немного изменил свою политику по отношению к одному государству.
Внутри человечества довольно благостные отношения, хотя разговорчики о том, что вся вехушка посажена эльфами и магами ходят.
Во время войны был создан Последний легион, людей он принимал охотно, после войны в течение нескольких лет орден распался. Возглавлял его некий человек, с которым все время ходил очень сильный маг.
Обострение ксенофобии и ухудшение отноешний с магами. 18 лет назад началась страшная война, которая грозила перерости в глобальный конфликт, способный затронуть все человечество. Война длилась 5 лет. Некая группа людей сумела договориться с магами и эльфами, заставила их объединить усилия и вмешаться в события, чтобы предотвратить геноцид человечества. В этой группе по слухам был один эльф и один маг. Герцог Гарольт буквально за неделю до уничтожения старого правительства вышел из состава государства. А потом примкнул к новому правительству. В итоге власть поменялась на корню, из старой аристократии выжил один церковник по имени Остин, на данный момент он отказался занимать ведущую позицию в церкви, заявив, что ему было божественное видение. Как он выжил – неизвестно. Он известен крайне ксенофобскими взглядами, которые активно распространяет. Известно что на него покушались три карательных отряда эльфов, после чего его оставили в покое, что очень странно.
Гарольт.
Однажды в замок приходила некая эльфийка со странными татуировками на лице, лет 10 назад. Она о чем-то говорила с Гарольтом и Симеоном, потом ушла. После разговора дед немного изменил свою политику по отношению к одному государству.
Внутри человечества довольно благостные отношения, хотя разговорчики о том, что вся вехушка посажена эльфами и магами ходят.
Во время войны был создан Последний легион, людей он принимал охотно, после войны в течение нескольких лет орден распался. Возглавлял его некий человек, с которым все время ходил очень сильный маг.
18:50 26-12-2011
Молитва может быть пространной или краткой. Три приводимых ниже вари-
анта молитвы перед трапезой являются наиболее распространенными:
Господи, благослови нас и эти дары Твои, вкушаемые нами от щедрот
Твоих. Во имя Христа, Господа нашего, аминь.
Возблагодарим Господа за даруемую нам трапезу. Аминь.
Благослови, Господи, эту пищу, чтобы она пошла нам во благо и придала
сил для служения Тебе и помощи тем, кто в ней нуждается. Аминь.
анта молитвы перед трапезой являются наиболее распространенными:
Господи, благослови нас и эти дары Твои, вкушаемые нами от щедрот
Твоих. Во имя Христа, Господа нашего, аминь.
Возблагодарим Господа за даруемую нам трапезу. Аминь.
Благослови, Господи, эту пищу, чтобы она пошла нам во благо и придала
сил для служения Тебе и помощи тем, кто в ней нуждается. Аминь.