К чему это снова Кристиан в голове? Ману поворочался в постели, нет, не спится, надо вставать курить. Присел на подсвеченный луной широкий подоконник, открыл форточку. Гости разошлись, темно, луна в окне, в глубине комнаты туслая поверхность стола, карты так и не убрали, листки с росписью. Бо забыла зонтик, вон он, клетчатая черно-белая лапка, накренился у дверей. Со стены смотрит глаз, его почти не видно, только отблеск от плаката, или как его, постера, Мартине прислали почтой, Ману курит и оглядывается. Глаз спокоен, он весь покрыт как бы кафелем, прежде был свернут, такие огромные не помещаются в крохотную бандероль, и теперь кафельный глаз-шпион всегда тут, недремлющее око. Фиксирует: Ману, блестящий подоконник, огонек сигареты, кукла на диване, клетчатая юбочка, блондинка, шарики, извечные у Филиппа шарики, грустный сухой Пьеро сидит рядом с Ману, глядит в окно, а там дождь, отмечает про себя глаз, и под штампами-фонарями размазанные дождем асфальты. Филиппу сейчас не до Пьеро.
А, Кристиан вот отчего. Он артиллерист, спец по баллисте, вспомнилось. Это ведь Джей Джей вчера всех удивил, болтали-болтали, а потом тот вдруг полез в сумку и достал оттуда Криса.
Крис черненький наполовину, беленький наполовину, влез ДжейДжею на печо. А говорили про Героев, и как дома у ДжейДжея сейчас они там дуются. А ДЖейДжей думает про свою Татьяну, он ее всегда зовет Танькой, и что не только дуется там она. Вот и назвал крысеныша Крисом. В честь Кристиана.
"Пусть всех выносит," - сказал Павлик.
Вика сейчас спит, вон тихонько похрапывает в соседней, осталась на ночевку. Разругались зачем-то ночью, так и спит, наверно, со скрещенными на счастье пальцами. И всхрапывает во сне. С ней тепло, домашнее тепло, просто странно видеть в нашей съемной квартиренке такое вот тепло. Сослалась на токсикоз, не доеду, сказала, давайте вызовем таксомотор, сказал Ману, ну нравятся иногда словечки такие. Нет, не доеду. Вот и есть у нее первая ночь на новом месте, первый секс на новом месте, Вика любит темноту и вряд ли любит новое, у нее мягкие волосы, Вика-викуля любит нежное, у нее ласковое горло, а Пьеро вздыхает в соседней комнате, с ней медленно и покойно, а потом заговорили про танки, про кафель, вот и поругались.
Крысенок Крис носился по столу, все смеялись, все норовил карты погрызть, ДжейДжей как раз занимался ловлей на мизере, черно-белое хвостатое существо с бусиками глаз оживляло и без того живую компанию, а неснесенный, наверно, Павликом трефовый валет ласково подмигивал Ману через мелкую красную сеточку рубашки. "А вот кому мы сейчас паровоз прицепим" - чуть ли не напевал ДжейДжей. "Работай, работай" - отозвался Павлик, "нас голыми руками не возьмешь,"- храбрился и облизывал красные губы. Вичка прижалась к уху Ману, он уже был не здесь, он ехал по дождливому Питеру, почему-то ехал на танке, а Вика шепотом облизала ухо: ути, мой хороший. Ага, сказал Ману и поехал дальше. Павлик в визуальном тумане тискал под столом за коленку Бо, Бо уворачивалась и быстро облизывалась остреньким язычком, Раечка краснела, сидя рядом и потягивая извечный кофе, а Костас напился совсем, он на сдаче, он любит сдавать карты за всех, в его пухлых большущих руках они так и снуют, вкусно порхают дамы, короли, лаковые рубашки. По полировке стола бегал Крис, приостанавливаясь возле карт и листков бумаги. "Ожидание похоже на стол" - сказала как-то Мартина. Было дело.
Ману ехал по ночному городу, танк водило и немного потряхивало от выпитого, в щели перед ним он видел скользящую поверхность черного асфальта, мокрую, в брызгах, в желтых пятнашках фар. Деревья еще голые, серые, видно изредка, качают, ветер, наверно, тут не почувствуешь. С ней хорошо ходить по Каменному, особенно в дождь, только зачем эта дурында прыгает в лужи, и вся мокрая насквозь, черные волосы спутались и колотят по лицу, машины мимо пролетают, а мы медленнее, а мы успеваем видеть. В ее глазах озорство, зоркое озорство, у нее аллергия на обычное, она краснеет, наверно, и покрывается пятнами, надо было что-нибудь обычное с ней вытворить, чтобы красная, в пятнах, а мы вот ванну с чередой, а купать сейчас будем, а сама вся в пятнах, зачем мне Мартина в пятнах. "Принеси мне кофе" - просит Мартина, разве можно кофе при аллергии, "я хочу, чтоб к нам вернулась Бо" - просит Мартина, разве можно принимать Бо при аллергии, "ты все предугадал с Филиппом, скажи, что будет со мной" - просит Мартина, зачем тебе, я не умею.

А ехал он на танке - точно - в морг. ("Ману, ну что ж ты не помогаешь" - Джеев голос, вот завелся, руки потирает, глаза блестят, и забыл уже про Таньку свою и как она там с Мишкой всех выносит, "скажи число, если чет, то он трефы не вынес, а трефы не вынес, так мы четыре и прицепим". "Глупый ты, мне некогда,"- услышал Ману свой голос из танка, он уже подъезжал к желтому зданьицу с мрачной трубой, "мне некогда, я еду на танке, 413".)

Ману входил в желтое зданьице, с заляпанными некрасивыми пятнами стенами, облупившаяся дверь, старая-старющая, а живая, вон как скрипит, его вызвали, наверно, на опознание, наверно, ну зачем мне мерещится иногда такая жуть. Дело в том, что иногда он прокручивал в голове самое плохое, что может быть с человеком, вот когда пропала Мартинка, ясно видел, как режут ее, привязанную к жесткому креслу, на кусочки, а на рту пластырь, а она мотает головой гневно, а кусочки отрезают, и кто отрезает, мужчины, куча мужчин, толпа жадных похотливых мужчин, они набились в комнату с надписью: тут режут на кусочки, они все пьяны, они заплатили за вход, а где-то солнце, или луна, или дождь, а здесь нет, тут только запах из пьяных глоток, раскрытые глаза, черная-черная ночь, тотальный онанизм втихую и беззвучная под кляпом Мартина. Ману знал, что чем хуже навоображает - такого тогда и не случится, и... и, бедная-бедная Мара, чего с ней не случалось только в мыслях его, надеюсь, что зато не случалось въяве.
Ману толкнул дверь и вошел.
В здании морга, последнего этого прибежища, анатомического театра, в ярко освещенном коридоре за столиком сбоку сидела женщина с золотыми зубами, шапочка, быстро писала. Поверх очков глянула: вы к кому? Дежурная. Бейджик, все как у людей, Галина, дежурный помощник. Пахло формалином и последним прибежищем.
-"Я на опознание. Филипп здесь?"
- "Филипп? Ну конечно здесь, где же ему еще быть" - радостно улыбнулась очкастая, норовисто выскользнула из-за стола и радушно повела его по коридору, поводя пятидесяти-?, ну ладно, сорока-летними задорными бедрами. Ей бы пачку балетную сейчас, пуанты на дежурные ножки, и вот тебе, адажио, солистка.
Мимо прошел военный, он вышел из-за двери впереди по ходу, за дверью кто-то мяукал, военный о чем-то задумался и немного улыбался. На нем была форма времен Красной армии, танкистские ромбики в петлицах, ладные молодые ноги в скрипящих хромовых сапогах. Ману оглянулся вслед ему. Запах шипра удалялся вместе с мечтами о прыжках на танке через монгольские овраги, Халхин-Гол, три танкиста, три веселых друга, экипаж. Шипр. Вспомнилось, как бежали с Филиппом косогором ночью тогда к домику, как косились на них соседи утром, а нам-то, а мы друзья, что ж у вас так кровать ночью грохотала, а мы испытывали ракеты, фейерверки средего радиуса действия, Филипп, радостный мой фейерверк, запускатель ракет и оргазмов, ласковая смуглая печаль. Пока шел коридором за Галиной-солисткой, Эсмеральда, точно, лучше козочка, (ути, мой хороший, повторила вика-викуля и прижалась грудью, "не будешь, так пусти тогда Костаса за себя" - сказал ДжейДжей, "я-то буду,"- из тумана ответил голос Ману, у Павлика что-то прошевелили губы, звук уже не долетал, "а вот Филипп как будет? Пойду на лоджии покурю")- пока шел за козочкой в анатомичке, представилась в мозгу картинка.
В картинке, как в телевизоре, голубоватый блондин наклонился над лежащим Филиппом. Филипп лежал голый и прекрасный, лежал на столе, стол серый, цинковый, на стенках сверкающий белым кафель, телевизионный и красивый, ровный кафель. Рядом с блондином лежал красивый набор блестящих металлом ножей, они были каждый в своем кармашке, будто в маникюрном наборе на 8 Марта. Голубоватый напевал песенку негромко, рядом с ним стоял пюпитр с пристегнутой бумагой, заточенный карандаш и калькулятор, очень удобно. На планшете написано: Филипп, протокол вскрытия. Дальше шла пустографка с порядковыми номерами, блондин записывал, резал дальше, Филипп улыбался, посередине смуглого его тела змеился кривой рваный шов, на ноге бирка с номером, очень удобно, у Филиппа мягкие черные ресницы, а Ману всё шел за Галиной-Вергилием по бесконечному этому избито знаменитому туннелю. Блондин пел про последний танец, он наклонялся к Филиппу, Филипп молчал и улыбался, глядя на яркую-яркую над ним лампу. За пределами лампы было смутно-темно, визжали тормоза, Ману ушел в магазин за покупками, как бы хорошо его увидеть, вот и побежал, ах да, апельсины, потом звон стекла, запах разлитого бордо. За пределами лампы, вверху, угадывался косо натянутый канат, по канату с балансиром в руках шла прекрасная девушка, Филипп подумал было, что Мартина, но к нему нагнулось белесое лицо поющего голубоватого блондина, заслонило девушку. Потом блондин поцеловал Филиппа в губы долгим поцелуем последнего танца, Филипп не мог отвечать, наконец лицо отодвинулось и он разглядел девушку. Она остановилась и смотрела на него с высоты, за ней стояла косая гора со снеговой шапкой, на девушке было желтое с красным кимоно, на груди приколот бейджик: "Юка, дежурная канатоходка", за поясом висел кривой быстрый нож с надписью, девушка смотрела на него или сквозь него. Ветер рвал из рук у нее шест, а все равно стояла, а Ману шел по коридору, скоро придет, а патологоанатом продолжал целоваться и записывать.
Покойный очевидно мужчина, внутренние органы без явно выраженной патологии (наверху кто-то звякнул ключами, и блондин стал писать быстрее). Опись найденных и извлеченных вещей: в левом полушарии мозга найден засохший желтый цветок, в сердце микрочип, вероятно, приемник-передатчик, расшифровка: Филипп, целоваться, косогор, Петербург, мосты, Ману, Мартина, фонари, как это ни прискорбно, Хулио Кортасар, Бо-сестренка, клетчатый зонтик, Пьеро, шорох шин, любовь, можно и больше, меня не смущает, вода, плескаться, луна, Пьеро, запах мужского пота, еще раз Пьеро, шарики, Мартина, луна, Тацуо, можно я тебя поцелую, выемки ключиц, ложбинка на спине, жаркий и сильный, не снимай гетры, горные ложбины где спина переходит в бедра, жизнь снега в горных ложбинах, быстрый дождь, задумчивый дождь, Бо, руки Ману, сильные руки, стискивать, скрип тормозов, рассыпавшиеся апельсины, звон стекла, бордо, красные пятна.
Блондин нетелевизионно потянулся и застрочил: "Особые приметы. Красный мешочек не обнаружен, ну и откуда ему здесь быть. Красив, восхитительно красив, печален, губы солоноватые на вкус, член, о котором можно только мечтать и выделить под его изображения лучшие залы в Эрмитаже." Он вздохнул и провел рукой. Филипп улыбался канатоходке и вспоминал ночь в домике, ему было немного больно, болели мышцы, сладко больно, будто бы после вчера. "В семенниках обнаружены, - продолжил блондин - ракеты среднего радиуса действия, снаряженные шутихи и фейерверки, радостное семя наших встреч, зачем ты столько растратил до меня этой бешеной влаги, зачем ты с детства тайком листал порнографические журналы и сладко колотился без меня, без меня."
Ману открыл дверь и вошел.
За столом уже говорили о поездах, по столу носился крысенок Крис, от Филиппа нет известий, спросил Павлик, нет, но его скоро выпишут, ответил Ману, прошел тот самый юноша-мальчик с мишкой в руке, мертвый и почему-то лысый мальчик, не Филипп, потом поговорили о поездах, потом пришел другой, художник, верно, потому что молчал и рисовал белым на белом, за окном снег с дождем, потом пришла Мартина, сказала что-то о рельсах, на руке у нее красный мешочек, помолчали, забрала Бо и этих, которые странные, и все засобирались следом, а Вика-викуля не смогла, у нее кафельная броня на танках, у нее токсикоз и скрещенные во сне пальцы.