Порог в помещении оказался настолько высоким, что Ревченко непременно упал бы, не ухвати его конвоир за воротник бушлата. Шапка, натянутая на глаза, пропускала свет и давал возможность хоть немного освоиться.

Больше бить не будем, - хохотнул конвоир и, ловкой подсечкой опустил Ревченко на колени. Щелкнули наручники и пленный тут же стал растирать освобожденные запястья, разгоняя циркуляцию крови в окоченевших руках. Шапку тоже можешь снять, - значит не расстреляют, по крайней мере, прямо сейчас, - обрадовался Ревченко и потянул вязаную, пропахшую потом и дымом шапку на затылок. Совсем снимать он ее не стал – если будут снова бить, шапка хоть как-то смягчит удары.
Обстановка в помещении была достаточно простая. Стол, а точнее школьная парта, явно принесенная сюда волонтерами, и ящик из-под 120х мин, который использовал как табуретку низкорослый и коротко стриженый человек в камуфляже без знаков различия.

Ревченко уже научился отличать начальство по мимолетным намекам в одежде – этот был явно высокого ранга, толстый свитер из комплекта норвежских подводников, берцы-коркораны и дорогие, механические часы. Значит бить не будут, будут вербовать.
За те несколько дней, что Ревченко провел в подвалах и нижних этажах станицы Староковпаковской, он уже рассказал свою историю столько раз, что уже сам перестал себе верить. Роняя капли крови из разбитого рта, он подписал и чистосердечное признание в том, что является кадровым сотрудником ГРУ ГШ МО РФ и согласие вступить в ряды добровольческого батальона юго-востока, вспомнил адреса и телефоны всех родственников, у которых могут быть деньги на выкуп, и подписал бесчисленнее количество протоколов, актов и просто чистых белых листов А4.
Зови меня дядя Гэоргий, - с мягким южным акцентом произнес вербовщик и, глядя поверх головы арестанта кивнул, - свободен, Пэтро. Конвоир, суетливо брякнув автоматом об узкий проем, прикрыл за собой тяжелую металлическую дверь.

Разговор у нас будет с тобой короткий, - буднично, будто в десятый раз за день произнес Георгий, - вот ручка, вот бумага, у тебя два часа. Я сейчас выхожу, ты пишешь. Я возвращаюсь, читаю и решаю, что с тобой делать. Хоть слово, хоть буква не правды и ты идешь на коровник. Значешь что там? Ревченко кивнул, на коровник его водили, там лежали трупы разной степени разложения, запах бил в нос еще на подходе. Ставили на колени, приставляли автомат к затылку и щелкали вхолостую. Первый раз он реально чуть не обделался, а вот дальше все чувства притупились, и хотелось только одного, чтобы всё поскорее закончилось.
- Вопросы? – мужчина встал, провел рукой по короткому ежику седых волос , - два часа, не больше.
Когда за Георгием закрылась дверь, Ревченко еще какое-то время стоял на коленях, собираясь с мыслями. Потом встал, стянул с бушлат и шапку, покатал в руке ручку. Простая, прозрачная ручка BIC. Знали ли детишки на далёкой китайской фабрике, что эта ручка будет решать – жить человеку или умереть, что этой ручкой будут писать слова, вес которых больше чем жизнь. Ревченко тряхнул головой, тут же поморщившись от боли и сел на ящик. На удивление, при всех досмотрах и обысках у него не отобрали часы – простенькая Заря на пластмассовом ремешке, купленная по случаю в привокзальном магазине, оказалась более удачливой, чем мобильник, ремень и даже зажигалка.

Ревченко положил часы на стол, пальцы не очень твердо держали ручку – все-таки наручники затягивали слишком сильно. Писать он собирался только правду. Наверное, на это и был расчет – сейчас уже не было ни сил, ни желания юлить и что-то выгадывать. Тем более, что правда его была лишь в том, что он потерял паспорт еще до всех событий, но так и не удосужился подать заявление. А теперь, заявление подавать было некуда, на месте отделения милиции остался посеченный градами обгорелый бетон, в администрации была теперь комендатура и ходить туда Ревченко откровенно побоялся. Перейти через линию разграничения в район, который контролировался правительственными войсками, он решил в обход всех блокпостов. И попался.
Два часа это даже слишком много, чтобы написать такую простую историю. Поэтому, отложив исписанные резковатыми каракулями листы на ящик, Ревченко взгномоздился на парту, нарылся бушлатом и уснул, а точнее забылся в мутно-молочном состоянии, когда грань между реальностью и нереальностью так тонка, что порой только пинок конвоира способен расставить всё по правильным местам.

Совсем близкий разрыв встряхнул всё здание так, что он чуть не упал с парты. Да, станицу явно кто-то обстреливает. Кладут плотно, вон как стены дрожат. И калибр солидный, решил Ревченко. Спать сразу расхотелось, однако страха не было совсем. Он явно на два, а тор и на трри этажа ниже, чем весь этот ад, происходящий снаружи. Даже если в здание попадут…
Додумать он не успел – грохот, ручьи песка и штукатурки с потолка, клубы пыли и, мгновение спустя, темнота. В здание попали, и попали очень крепко. Нет света, рассуждал Ревченко, на ощупь устраиваясь на ящике под партой, - если свет появится быстро, значит здание сверху относительно целое и его может быть даже допросят. Но если света не будет долго…
Думать о том, что будет, если здание снаружи сильно разрушено, ему не хотелось. Очень мрачные картины рисовала ему память – вот в соседнем квартале после обстрела пятиэтажка горела дня три – сначала пылала несколько часов, потом вонюче тлела. Обстрел был вялотекущий, пожарные ехать не могли. Через неделю мародёры прошли, вырывая медные провода из уцелевших штроб и собирая всё металлическое, а больше никто и не сунулся.

Полная, абсолютная темнота. Звуки разрывов, доносившиеся словно сквозь толстый слой воды, постепенно отдалялись. Примерно за час Ревченко изучил помещение полностью – нет окон, вентиляционный короб в две ладони шириной, дверь заперта или заклинена, пол ровный, потолок высоко. Похоже, что его действительно не собирались оставлять здесь надолго. Возможности как-то изменить ситуацию – нет. Смахнув штукатурку с поверхности парты, Ревченко снова свернулся калачиком и попытался уснуть.
Чихнув, он проснулся. Странный шорох , будто по полу провели широкой лысой метлой. Темнота. Но шорох явный, и источник шума здесь, в помещении. Осторожно опустив ноги на пол, он заметил, как шорох повторился еще раз, пройдя вдоль стены, ну или там, где стена должна быть, и затих в углу. Это крыса. Крыса забралась с пола по снарядному ящику на парту и нюхала его лицо. Возможно, даже слизывала запекшуюся кровь с разбитой губы. Это от ее усов он чихнул и проснулся.
Нащупав на парте небольшой кусок штукатурки, Ревченко кинул его в угол. Крыса отбежала в другой, она не ушла, она осталась в камере. А может ей просто некуда бежать, тоже заперта здесь, как узник. Отодвинув снарядный ящик к стене, он набросал под парту несколько скомканных листов бумаги. Если крыса придет, он услышит. Но это сыграло злую шутку. Она утащила бумагу в угол и теперь, вместо того чтобы давать сигнал о приближении крысы, бумага шуршала в разных углах. Она явно была по вкусу.
Через несколько часов бой снаружи возобновился. Ревченко корчился под партой, кашляя от клубов пыли. В здание попали еще несколько раз, после одного из разрывов по всей глубине подвала прошел резкий треск, будто толстая льдина раскололась пополам. Внезапно раздался визг и скрежет со стороны двери и еще через мгновение что-то тяжелое и тупое плюхнулось на парту сверху а еще через долю мгновения, придавило Ревченко к полу. Ощущение тяжести пришло не сразу – метллические ножки парты, странно сложившись, держали на себе какую-то часть веса огромной гермодвери. Вырванная чудовищным взрывом из стены, она лежала на остатках парты, под которыми были ноги Ревченко. Первые полчаса он просто орал. Орал от боли, страха, ощущения беспомощности и безысходности. Выдохся и почти заснул. Но потом, когда судорожным взмахом руки он зацепил гладкую шерстку крысы, он заорал еще раз, уже от ужаса. Ноги он чувствовал, мог даже шевелить ими немного, но вытащить, сдвинуть их из-под огромной металлической двери – не мог. Крыса визжала рядом. Причудливой траекторией, дверь легла и придавила ее хвост, расплющив тонки хрящи и почти лишив возможности двигаться.

Последние очаги сопротивления в бывшем штабе додавили только через двое суток, расстреливая из танков прямой наводкой. Пожара в руинах почти не было и, растащив в стороны техникой несколько плит перекрытий, бойцы авангарда спустились в подвал. Большинство помещений занимали склады, в одном нашли труп застрелившегося особиста, а в дальнем углу одной из камер раздавался странный визг, будто к голосу человека примешали еще какое-то животное.

Заходить туда не стали, просто забросали гранатами.