Старые счеты

Драббл, PG-13
Написан на ФБ-2018 для команды Вампиров

Агафон осенил себя размашистым крестным знамением.
— Господи Иисусе, пресвятая Богородица, да что же это такое?
Односельчане поглядывали на него с сочувствием. Уж и впрямь не повезло мужику: сперва померла его женка, Марья, — а вся деревня знала, что Агафон с Марьей жили душа в душу. Горевал Агафон страшно — глаза от слез опухли, борода не просыхала. Но где крестьянину-то горю волюшку давать? — да еще в разгар лета, да в избе ждут трое малых по лавкам. А как пришло время отметить сорок дней покойнице, обнаружилось, что могилка-то ее разрыта. Гроб разломан, тело вынуто да все изгрызено, ровно волки али рыси потрудились.
Да только знает каждый в деревне, что зверю такое не по зубам.
— Упырь, — пошли шепотки по толпе, — проклятый, нехристь, чтоб ему…
Несколько деревенских сразу по кладбищу отправились — своих-то могилки смотреть. И верно: кто недавно помер, того из могилы вытащили да обгрызли.
Вонь висит над деревенским кладбищем.
Вой стоит по-над деревней.
Страх застыл в каждой жилке, в каждом дому.
Попу с могильщиком бы радоваться: пришлось каждого оскверненного покойника заново отпевать да закапывать, родня денежку несет не скупясь. Ан нет, не рады ни тот, ни другой. Могильщик Васька — тот, хоть и пьяница, понимает: упырь не остановится. Коли не найдется в какой день свежего мертвеца, за Васькой придет. А поп, батюшка Андрей Семеныч, молодой совсем. Попадья у него на сносях, первенца ждет. Страшно ему за женку да за робенка будущего.
Обошел батюшка Андрей вкруг кладбища. Окропил святой водой, молитвы зачитал. А за ним — старая бабка Алена идет, пуки крапивы да зверобоя на крестах развешивает, отваром боярышника кропит поверх поповой работы. Ведьма эта Алена, всякий знает, ан тут они с попом заодно.
А пуще всех Агафон взбеленился.
Марья-то была — кому ни кожи ни рожи, а Агафону краса ненаглядная. И увидеть ту красу обглоданной да изуродованной ему было как нож по сердцу. Порешил Агафон упыря окаянного изловить да отомстить. Поделился он с бабкой Аленой, думал — поможет. А бабка головой качает. Ты, бает, сынок, бросил бы затею дурную. Не по зубам тебе упыри да вурдалаки. На тебе чертополоху заговоренного и пук полыни, чтобы в дом твой никакое зло не проникло да детушек малых не обидело, сходи в церковь и на том успокойся.
Обидно Агафону. Припомнил он, как кто-то из деревенских толковал, будто бабка Алена сама того упыря и подняла, а еще кто-то — будто ведомо ей, откуда он взялся.
— Поднять вурдалака? Да ты ошалел, дубина, — осерчала бабка Алена. — Не с моей силой то творить! А что ведомо — то ведомо, отпираться не буду. Упыри из заложных покойников получаются, из могил неотпетых да на неосвященной земле устроенных поднимаются. Видать, потревожил кто заложного мертвеца, вот он и вылез из могилы. А теперича проваливай, более ничего не скажу. Обидел ты меня, старую.
Агафон уж и в ноги ей кланялся, — непреклонной Алена осталась.
Дел-то у Агафона было больше, чем зерна на поле али звезд на небе. Огород, да поле, да скотина, да детишек трое — сирот Марьиных. Но втемяшилось ему в башку, что именно он должен изловить упыря, и хоть трава не расти.
Начал Агафон потихоньку стариков деревенских расспрашивать. Кого да когда за оградой кладбища хоронили, да почему, да где. Да вот беда: никто такого и не припомнит. За оградой разве что самоубийц хоронили, а кому на себя руки наложить захочется, ежели родня даже свечку за упокой души не поставит? И только старая бабка Сарычиха, подружка Алене-ведьме, решилась приоткрыть уста.
— Колдун то был, — молвила. — Алене, подруженьке моей, полюбовник. Ан когда захотел он детей воровать у сельчан да жир из них вытапливать, выгнала его Алена. Ушел он, да и половину силы колдовской у Алены забрал напоследок, но далеко не убег — сдох по дороге. Давай-ка я покажу тебе, где зарыли окаянного. А что делать, расскажу: мне Алена поведала, а я тебе. Найди-ка осину да кол из нее вырежи…
Сарычиха уж сколько лет из дому не выходила. Дряхлая она была, тощая, платок на волосенках еле держался, лицо ровнехонько яблоко печеное, ноги едва передвигала. Так Агафон ее и на руках нес.
Долгонько могилу искать не довелось. Посреди брошенного поля, у дороги, подле перекрестка была она — свежая да разрытая, изнутри будто выдавленная. Воняло от нее несвежей кровушкой да мясом тухлым, а еще невесть какой гадостью. Перекрестился Агафон, «Отче наш» пробубнил — и ну копать.
Мужик, что в могиле отыскался, вовсе и не сгнил, хоть и гнилью смердел — куда там обычному покойнику. Красивый был мужик, да что-то страшное в смазливой его роже казалось. Поморщился Агафон, рот прикрыл и лопатой давай мертвяка переворачивать, а бабка Сарычиха подзуживает: быстрей, живей! Затем по ее совету Агафон давай ноги мертвяку ломать да под коленками лопатой плоть резать. Вонь от того ударила такая, что Сарычиха едва сама в могилу не свалилась. А последнее, что Сарычиха посоветовала, — кол осиновый в сердце окаянному загнать.
Да кол-то — не острый, не лопата стальная, заточенная. Пришлось Агафону спрыгнуть в могилу, кол приставить, примериться…
Рванулся мертвец.
И впились острые упыревы зубы Агафону в пах через штаны. Заорал Агафон — сперва от боли, а затем от страха, почуяв, как упырь из него кровь высасывает…

…Батюшка Андрей покрутил головой. Одни они с Аленой в деревне остались. Остальные, кто жив остался, кто по соседним деревням, а кто и вовсе невесть куда разбежались — с упырем связываться никому неохота.
— Истинно тебе говорю, милый, — журчала Алена, — так и должно было случиться: коли упырь мясо не жевал, а только кровь сосал, значит, смену аль товарища себе готовит. А новый упырь за родней да дружками первым делом придет. Кол-то хорошо наточил?
— Наточил, да с молитвой, да святой водой окропил…
— То дело. А молот у кузнеца взял, чтоб ноги окаянному поломать?
— Взял. И молот окропил, а как же.
— Соль заготовил? Травки-то я приготовила. Смотри, сделай все как надо. Не то станешь рядом с Агафоном еще один упырь. А коли вас трое будет, пиши пропало.
Андрей перекрестился еще раз.
— Их двое, — напомнил.
— Старого-то я на себя беру. У меня с ним и счеты… старые.