так странно, но он хотя бы был честен в своем желании сломать нас,
не потому что ему было нужно кого-то сломать,
даже не потому что в этом был какой-нибудь скрытый смысл,
он просто сделал, не объясняя своих причин.
и, наверное, к лучшему, зачем нашим детям, женам и матерям
знать, что на самом деле всё бессмысленное, не сверхценно.
и хотя говорят, что каждый имеет здесь свою цену,
нам так и не попытались ее назвать, вот беда.
так странно, что он не помнит о войнах, только о мире,
есть в этом что-то болезненно однозначное, как и то, что
за секунду до взрыва я смотрел фотографии, ты читал, и мы оба
до конца ни о чем не подозревали, какая банальность, но он щадил нас,
и тогда, когда мы едва не застыли под слоем снега,
и тогда, когда каждый из нас не знал, что следует делать,
и тогда, когда каждый будет вторым, когда - не первым.
он щадил нас и каждый раз, и теперь, берег от осознания -
все мы смертны, и зачем, если сам он не жив и не умирает,
если сам он всего лишь идея, отлитая по лекалам в металле
ведь см он не более, чем идея, хоть мы и любили по-настоящему,
каждую часть, что звенела и пела, и железом на языке отзывалась.
может быть, древние боги нуждались в еще одной жертве,
или случайность пальцем корявым чиркнула нам по горлу,
и мы каждый день стояли ногой в могиле, каждый день, когда
его призывали на наши головы, и любили его, как детей своих.
нет, он вовсе не думал, что сломать нас было хорошей идеей,
да и потом, все знают, что машины не склонны к самоубийству.
мир молчал, пока мы летели на лесами и над полями,
он молчал, пока мы пересчитывали реки, озера, лужи.
мир молчал, а после звенел отголоском взрыва, напоминая прочим,
что у них нет никакого оружия, против случая нет никакого оружия.

Состояние смотрел назад, много думал