В постсоветский период каждая кремлевская администрация предпринимала попытку создать фундамент для формирования национальной идеологии. Несмотря на многочисленность этих попыток, они всегда оказывались неуспешными и часто по одной причине – дискуссия о формировании нации шла с позиций политической актуальности той или иной идеи для правящего класса. Известная размытость понятий и рамок того, что такое «российская нация», не единожды помогала Кремлю выигрывать трудные политические битвы.

Концепция «суверенной демократии» была, прежде всего, попыткой снизить политические риски правящего класса во время турбулентного периода трансфера 2007–2008 гг. Единственным, но крайне важным новшеством был пересмотр базисных идей российского антизападничества: Запад является не врагом, а крайне опасным соперником, с которым Россия ведет глобальную борьбу за политические и экономические рынки. Благодаря языку экономической конкуренции идеи о заговоре «западных партнеров» против России постепенно превратились в мейнстрим российской политики. И именно эта трансформация помогла Кремлю сконструировать национальную идеологию, способную мобилизовать россиян на защиту их «суверенной нации» от «информационных атак» изнутри и снаружи.

Наличие четкого внешнего врага в лице США, которые, в свою очередь, контролируют разношерстную внутреннюю оппозицию, помогло провести границы национальной идентичности, эффективно выявив «своих» и «чужих» через отношение к США и к катастрофе 1991 г. Таким образом, обсуждение того, что такое российская нация, неизбежно превращалось в способ определения степени лояльности отдельных людей или политических партий и движений правящему режиму: любая критика властей воспринималась Кремлем и связанными с ним активистами, политиками и интеллектуалами как попытка подорвать его легитимность. «Лояльный» не может быть критичным – так считали и «Наши» в конце «нулевых», и, десятью годами позже, генерал Росгвардии Золотов, уверенный в том, что за критикой власти «торчат уши» геополитических противников. Как результат по мере развития путинского режима политическая поляризация в российском обществе только усиливалась: «или с нами, или против нас». В то же время дискурс о нации приобретал все более инструментальный характер и был нацелен на усиление легитимности действий властей.

Вызванные неожиданным всплеском общественной активности контрреформы, начавшиеся в 2012 г., вылились в долгосрочный тренд: абстрактные «традиционные ценности» стали маркером «своих» внутри российского общества, тогда как любое политическое, моральное или сексуальное отличие – признаком чуждости и «промытых мозгов». Именно кампания против Pussy Riot стала важным триггером консервативного поворота в российской политике и источником легитимности для конспирологических интерпретаций политической действительности. Она явилась кульминацией совместной работы лояльных Кремлю политиков, медиа и силовых органов по созданию ощущения надвигающейся опасности, угрозы национальному единству. Однако превращение теорий заговора в почти повседневный элемент политики произошло раньше, за десятилетие до этого.

***

Представление о том, что НКО являются опасным внутренним врагом российского политического режима, – один из наиболее устойчивых элементов русской культуры заговора «нулевых» и начала 2010-х гг. Страх того, что НКО могут подготовить общество к политическому перевороту, оставался важным фактором внутренней политики начиная с 2004 г. Несмотря на относительную слабость гражданского общества, российские НКО играли важную роль в реализации различных негосударственных программ – от образовательных до медицинских. В условиях растущей неуверенности российской власти в будущем НКО оказались номером один в списке оппонентов, а их репутация стала жертвой ширящейся провластной кампании.

Именно теории заговора и порожденное многочисленными заявлениями политиков недоверие к деятельности зарубежных НКО сделали возможной демонизацию потенциальных оппонентов Кремля. ЮКОС и связанная с ним «Открытая Россия» стали первыми жертвами ужесточающейся политики властей. Позднее СМИ, лояльные Кремлю политологи, политики, а также работники спецслужб эффективно представили НКО с зарубежным финансированием «рукой вашингтонского обкома» и тем самым помогли легитимировать нововведения в законодательство. Таким образом, все произошедшее с некоммерческими организациями служит ярким примером того, как антизападные теории заговора выступают ни много ни мало политическим инструментом государства. Однако наиболее ярко и агрессивно теории заговора стали использоваться во время предвыборных кампаний.


***

Почти два десятилетия активной разработки идеи о том, что подорвать российские выборы – заветная цель западных разведок, сделали ее популярной объяснительной схемой для многих российских политиков. В ответ на любое высказывание политической оппозиции о фальсификациях на выборах околовластные спикеры заявляют, что критика режима – на руку геополитическим противникам России и является частью информационной войны против нее.

После того как в 2004 г. Кремль поставил в Украине на Януковича и проиграл, мобилизации общественной поддержки политического лидера страны стало уделяться особое значение. Поэтому с середины «нулевых» книжные полки, телевизионные программы и политические дебаты наполнились идеями о суверенитете России, гарантированном лично Владимиром Путиным. Именно через выборы Кремль обеспечивает себе общественное признание и тем самым сохраняет определенный контроль над ситуацией. И именно выборы становятся временем, когда теории заговора заполняют все медийное и общественное пространство.

Образ Путина как «сверхчеловека из народа», лидера, олицетворяющего «настоящую Россию», играет важную роль: он не только гарантирует силу и легитимность персоналистского политического строя, но и через доказательство лояльности первому лицу перформативно делит общество на «своих» и «чужих». Именно поэтому Путин стоял в центре предвыборных кампаний депутатов Государственной думы V и VI созывов. Он стал воплощением геополитической и экономической силы России, восстановившейся после экономического краха СССР, и в целом, судя по исследованиям, население спокойно и в некоторой степени одобрительно отнеслось к противопоставлению социальных групп как данности российской политической жизни.

Подготовившись идеологически и инфраструктурно к передаче власти от Путина к преемнику, лояльные Кремлю политики и публичные интеллектуалы сумели использовать страх антироссийского заговора как аргумент в пользу того, чтобы поддержать Путина и представляемую им правящую партию в 2007 г. Однако в 2011 г. просчет, допущенный кремлевскими советниками и политологами на начальном этапе президентской кампании, вынудил Кремль вывести на первый план антизападные теории заговора и устроить «крестовый поход» против оппозиции. Эта агрессивная кампания, в отличие от 2007–2008 гг., не ограничилась предвыборным периодом, а стала движущей силой политической деградации режима.

Как показали исследования, во время предвыборной кампании 2012 г., когда российские медиа вовсю обличали оппозиционные силы внутри страны, обвиняя их в заговоре против Путина и российского народа, только 13 процентов населения верили в то, что митинги оппозиции проплачиваются Западом. Это очевидным образом показывает ограниченность теорий заговора как политического инструмента и подчеркивает, что эффективнее всего они работают вместе с другими популистскими лозунгами: о суверенитете государства, экономической стабильности и, например, консервативных ценностях. Ко всем этим лозунгам Кремль обратился после 2012 г. Напрямую зависящие от правительства бюджетники, пенсионеры и другие категории граждан ценили принесенную «нулевыми» стабильность и воспринимали Путина как выразителя их чаяний, выступая ядром его электората. Однако активная пропаганда, начавшаяся после 2012 г., когда Путину необходимо было сохранить опору на большинство, смогла обеспечить ему поддержку и со стороны других слоев общества. Яркие образы народной революции, произошедшей в Киеве зимой 2014 г., помогли Кремлю еще больше консолидировать поддержку своих действий как внутри страны, так и за ее пределами. В драматической ситуации революции и войны в Украине теории заговора стали неотъемлемой частью российской повседневности.

***

Кризис в Украине и присоединение Крыма, без сомнения, сильно изменили Россию политически, однако в плане культуры заговора она и вовсе стала почти другой страной. Массовое производство СМИ и политиками теорий антироссийского заговора и потребление их россиянами сильно повлияли на восприятие последними зарубежных стран. Теории заговора стали частью повседневности. Сначала десяти лет активной проработки массового сознания страхами «цветных» революций, а потом «возврата» Крыма оказалось достаточно, чтобы терпимости к критическим голосам внутри страны не стало. К тому же телевизионные репортажи из горящего центра Киева и разрушенного Донецка слишком ярко проиллюстрировали, куда может привести общественная активность, критичная по отношению к власти.

Та удивительная простота, с которой теории заговора разделяют общество на «своих» и «чужих», оказалась очень кстати в сложный для Путина момент: популярность президента стабильно снижалась, и агрессивная поляризация мнений по украинскому вопросу способствовала кратковременной массовой мобилизации в поддержку властей. При этом пропаганда помогла не только добиться этой общественной поддержки, но и способствовала тому, что российское население с пониманием отнеслось к новым мерам по дальнейшей изоляции страны и не потеряло веру в лидера во время экономического кризиса. Социальная поляризация стала также ключом к легкой победе на парламентских и президентских выборах. В 2016 и 2017 гг. впервые в истории электоральных кампаний путинского периода режим не задействовал на выборах антизападную конспирологию, потому что еще вовсю действовала «прививка» времен активного украинского кризиса.

Стоит отметить еще один важный и глубоко негативный эффект событий вокруг Украины. Формирование политического языка, основанного на теориях заговора и способствовавшего подавлению альтернативных взглядов, будет иметь долгоиграющие последствия для российского общества. Неприятие «иного», тотальное недоверие к людям и фактам, а также ментальность «осажденной крепости» в конечном итоге могут стать основой для формирования массового реваншистского политического движения, имеющего хорошие шансы прийти на смену путинской команде после 2024 г. Тем более что к концу 2010-х гг. в российской культуре заговора созрело достаточно антикремлевских идей.

***

Пространство свободы, постепенно сжимавшееся в течение 20 лет правления Владимира Путина, оставляет все меньше возможностей для политических изменений. Усиление репрессий, коррупция, апатия, неверие в то, что российский режим может стать мягче и справедливее, порождают ощущение бессилия и подталкивают оппозиционно мыслящих граждан к тому, чтобы объяснять историю позднесоветского и постсоветского периодов линейно – как постепенную реализацию грандиозного плана силовых структур, трансформировавших СССР в коррумпированную систему для обогащения своих представителей и чиновников. Дескать, эта трагедия была предопределена и избежать ее не было ни сил, ни возможностей. В таком контексте теория заговора силовиков, называемая «планом Андропова – Путина», представляется своеобразной психологической компенсацией неспособности изменить ход событий в современной России. По сути, для оппозиционно настроенных людей вера в теории заговора Кремля играет ту же роль, что и для политических лидеров России, во всем видящих коварные происки Госдепа США. Это две стороны одного явления, когда конспирология помогает очертить контуры сообщества единомышленников и придать смысл происходящему. В то же время она указывает на то, кто является легитимным политическим актором, а кто пришел к власти нелегально, путем заговора и преступлений.

К примеру, для исследователей истории постсоветского капитализма загадок в процессе накопления первоначальных капиталов почти не осталось. И представители номенклатуры, и работники КГБ, и достаточно удаленные от центров принятия решений будущие олигархи успешно воспользовались возможностями, падавшими в руки. Однако и олигархи, и силовики с большим энтузиазмом создают мифы о собственном успехе и приходе к власти, легитимируя свою значимость в укреплении постсоветского государства. В свою очередь, обычные россияне также выбирают наиболее удобную для них версию того, что «на самом деле» произошло со страной и с ними, и, учитывая драматическую историю постсоветских лет, в этой версии простой россиянин терпит поражение от властей предержащих, а политик циничен и никогда ничего не делает просто так.

Эта убежденность в наличии у любого политика по обе стороны кремлевской стены «плана» и тайной повестки только укрепляет ключевой принцип российской культуры заговора: полное отсутствие субъектности у политических деятелей. Никто из них не действует самостоятельно, за каждым стоят люди, обладающие еще большим могуществом. Даже Путин – несомненный центр власти внутри России, по мнению некоторых, контролируется не только «мировой закулисой», но и ельцинской «семьей» и либералами из 1990-х.

Несмотря на абсурдность этих теорий, в них скрывается мощный мобилизационный потенциал, способный в критический момент вывести людей на улицы. Оппозиционные политики, и левые, и правые, пусть и не так активно, как Кремль, но апеллируют к популистской риторике. Пожалуй, один из самых ярких примеров последнего времени – движение Вячеслава Мальцева «Артподготовка». Его политическая повестка целиком и полностью состояла из популистских требований избавиться от коррумпированных элит, плетущих «антинародный» заговор. Скорость, с которой ФСБ уничтожила организацию, впечатляет. Тем не менее очевидно, что ухудшающаяся социально-экономическая обстановка и отсутствие желания что-то менять в устройстве страны сформируют новых оппозиционных лидеров, чьи идеи и манифесты будут основываться в том числе на богатой отечественной культуре заговора.

***

Заключение

После 1991 г. российская культура заговора проделала удивительную эволюцию. Она заимствовала из официальной и неофициальной конспирологической культуры элементы антизападных и антисемитских концепций и одновременно стараниями многочисленных публичных интеллектуалов успешно перенесла американские и европейские идеи о мировом заговоре на отечественную почву. Менее чем через 30 лет после крушения железного занавеса россияне, европейцы и американцы, полвека до этого воспринимавшие друг друга как военных и геополитических противников, вернулись к тому же. Глобальная политическая и экономическая интеграция поставила под вопрос существование национальных государств и, соответственно, вызвала среди наиболее консервативных сообществ страх потери идентичности. В то же время финансовый кризис 2008 г., последствия которого ощущаются по всему миру до сих пор, оказался для мировой культуры заговора триггером – после него стало возможным верить в самые странные идеи о том, на что способны элиты.

В этом контексте Россия вновь стоит особняком. Теории заговора стали важным инструментом постижения бурной окружающей действительности в нелегкие годы постсоциалистического транзита. Энтузиазм от грандиозных перемен, принесенных перестройкой, вскоре сменился разочарованием и травмой от утраты государства, рухнувшего буквально в одну ночь в декабре 1991 г. Выгодоприобретателями постсоветского транзита также стали немногие, к тому же олигархи и политики, сформировавшие новую элиту государства, не заботились о том, насколько легитимно этот процесс выглядел со стороны. Отсутствие у правящей элиты времени, а возможно и желания, сформулировать фундаментальные основы новой российской идентичности заставило миллионы россиян, с одной стороны, сожалеть об утраченной советской империи, с другой – пытаться объяснить развал СССР и становление нового политического режима. Для разных групп россиян это объяснение выглядело и выглядит по-разному.

В «нулевые» отсутствие консенсуса по поводу того, что произошло с СССР в 1991 г., помогло правящему политическому классу превратить ностальгию по советской империи в идеологический базис для поддержки режима. А теории заговора о том, что СССР рухнул стараниями геополитического противника – США, – стали инструментом политической мобилизации. Используя отношение к СССР как маркер политической лояльности, Кремль сумел разделить российское общество на «своих» и «чужих», т. е. тех, кто позитивно отнесся к «величайшей геополитической катастрофе ХХ века». Все, кто входил в эту группу, были риторически исключены из сообщества «настоящих патриотов России», травмированных гибелью советской империи. Напротив, наиболее активно скорбящие об утраченной стране россияне стали ядром различных пропутинских движений, активизировавшихся во время парламентских и президентских выборов, а также в период украинского кризиса. Деление общества на «своих» и «чужих», произведенное через речи политических деятелей, медиакампании и тексты публичных интеллектуалов, фактически стало одной из форм государственной политики и нередко воплощалось в действующие законы (как можно видеть на примере законов об НКО). Наблюдая, как государство с каждым годом все дальше продвигает идею об «иностранных агентах», теперь уже касающуюся и отдельных пользователей социальных сетей, которые публикуют материалы «нежелательных СМИ», понимаешь, что конспирологический дискурс окончательно стал «дубинкой» в руках властей, обращенной против несогласных.

В 1990-е все было иначе: конспирологические нарративы служили важным фактором идентификации оппозиции Кремлю. Именно Кремль воспринимался средоточием всего антироссийского, что стало наиболее очевидно во время импичмента 1998–1999 гг. Впервые в истории демократической России теории заговора о роли Бориса Ельцина в развале СССР и уничтожении «истинных патриотов Отечества» превратились в легитимный инструмент политической борьбы. В зале заседаний Госдумы депутаты-коммунисты кляли Ельцина за уничтожение собственного народа и сумели объединить на этой почве различные фракции. Как известно, ни один из пунктов обвинения не собрал достаточно голосов, чтобы Ельцину был объявлен импичмент. Тем не менее антизападные теории заговора впервые продемонстрировали свой потенциал как политическое оружие, способное собирать вместе разные политические движения. Именно в 1999 г., по моему мнению, и начался постепенный процесс перемещения теорий заговора с окраин политического дискурса в его центр.

В этом процессе немалую роль сыграла идеологическая парадигма суверенной демократии, придуманная командами Владислава Суркова и Глеба Павловского. В этом смысле вклад Суркова и Павловского в российскую конспирологическую культуру сложно переоценить: именно их стараниями теории заговора превратились в легитимный политический язык, переводящий маргинальные страхи в плоскость бизнес-конкуренции с другими странами, прежде всего с США. Именно благодаря демаргинализации конспирологии русская культура заговора пополнилась теорией о том, что американцы собираются разделить Россию на мелкие государства и взять под свой контроль ресурсы: нефть, газ, лес и воду. Те доходы, что регулярно пополняют бюджет страны и позволяют российской демократии оставаться «суверенной», стали важным объектом конспирологической мифологизации. Кто определяет и контролирует цену на нефть? Почему российское правительство держит деньги, полученные от нефти, в американских долларах? Эти и многие другие похожие вопросы стали актуальными политическими темами после 2008 г., когда до российской экономики докатилось эхо американского кризиса на рынке недвижимости, а цена на нефть глубоко просела. В то время как американцы и европейцы критиковали свои политические финансовые элиты, часть россиян видела за происходящим руку «вашингтонского обкома», Ротшильдов и Рокфеллеров, специально обваливших финансовые рынки, чтобы воплотить в жизнь идею нового мирового порядка. К концу нулевых главные герои западной конспирологии уже стали частью русской культуры заговора, а их коварные планы были нацелены в первую очередь на подрыв благосостояния российского государства.

Этот трансфер теорий заговора шел постепенно, начиная с 1990-х, усилиями публичных интеллектуалов, которые в то время находились в оппозиции правящему режиму. Их карьеры пошли вверх, когда Кремль осознал, как теории заговора могут влиять на политическую мобилизацию электората. Во время непростых для Путина выборов 2007 г. и перевыборов 2012 г. многие из таких публичных интеллектуалов – Дугин, Проханов, Кургинян – оказались среди ярых защитников Кремля. К ним добавилось и молодое поколение «патриотических блогеров», превративших антизападные теории заговора не только в способ достичь популярности, но и в политическую платформу. Начиная с 2003 г. вслед за партией «Родина» многие публичные интеллектуалы пытались выстроить свою повестку вокруг антизападных теорий заговора, благо идеология суверенной демократии этому способствовала. Однако успеха достигли очень немногие: пожалуй, разве что Евгений Федоров, чье «Национально-освободительное движение» (НОД) как мантру твердит, что Россия оккупирована Западом, а Путин – заложник Конституции, написанной американцами. Тем не менее Федоров избирался депутатом по партийным спискам «Единой России», не создавая собственную партию, потому что понимал, что электоральная поддержка такой партии будет весьма ограничена и уж точно не приведет его на Охотный Ряд. А что приведет, так это безоговорочная лояльность лидеру государства Владимиру Путину, который с годами превратился в политическую икону и главную силу, спасшую Россию от развала и постоянно противостоящую заговору Запада. Пул приверженных ему публичных интеллектуалов и политиков разного калибра постоянно генерировал идеи о заговоре, которые легитимировали многие действия Кремля, зачастую помогая ему оставаться вне прямого участия в инициированных кампаниях.

Кризис в Украине стал не только серьезным испытанием для политического режима, но и еще одним важным водоразделом для понимания отечественной конспирологической культуры: впервые за годы, проведенные в Кремле, Владимир Путин стал регулярно публично ссылаться на теории заговора. То пояснит, что такое «пятая колонна» и чем она опасна для России, то расскажет о сговоре между США и Саудовской Аравией, то намекнет, что кто-то собирает биологическую информацию, чтобы уничтожить русских. Удивительно не то, что политический лидер начал высказывать такие мысли – странно было бы ожидать иного от главы авторитарного государства после стольких лет у власти. Но традиционно горячей порой для конспирологии прежде становились электоральные периоды: с помощью обвинений в заговоре были подорваны позиции не одной партии и кандидата. И только после 2014 г., с началом украинской кампании, теории заговора стали активным и часто применяемым инструментом публичной политики. Вероятно, именно путинская конспирологическая интерпретация всего происходящего в мире заставила Ангелу Меркель в марте 2014 г. описать российского лидера как человека, потерявшего связь с реальностью. Однако немецкий канцлер, по всей видимости, не совсем верно представляет, каким видится мир из окон президентского кабинета в Кремле.

Было бы ошибкой воспринимать российские политические элиты помешанными на мировом антироссийском заговоре. Скорее, их взгляды – это смесь великодержавия, травмы 1991 г. и расчета на то, что весь мир живет по таким же циничным законам, как Россия. Те идеи, что в начале 1990-х начали распространять ярые противники российской вестернизации и демократизации, к началу украинского кризиса созрели и были активно использованы в информационной войне с Западом и остатками политической оппозиции внутри страны. Такие публичные интеллектуалы, как Глазьев и Дугин, наконец обрели символически высокие посты в государственной иерархии, пожиная плоды своих усилий. Тем не менее даже в период самой острой конфронтации с Западом взгляды убежденных теоретиков заговора не были в полной мере использованы Кремлем. За все постсоветские годы политические элиты доказали, что антизападные теории заговора годны как фундамент для различных идеологических концепций, но должны лишь тактически использоваться как политический инструмент. Фанатики и искренне верящие в собственные идеи люди во власти не нужны.

Как показано в этой книге, русская культура заговора, в отличие от американской, намного больше влияет на политическую риторику, а «производство» конспирологических теорий, как правило, происходит на высших ступенях политической и интеллектуальной иерархии. В отличие от американцев, российские авторы теорий заговора имеют все шансы оказаться телеведущими, депутатами парламента и известными писателями, издающими книги многотысячными тиражами. Однако было бы упущением обращать внимание лишь на этот сегмент русской культуры заговора, ее мейнстрим. Недоверие, стремление постичь истинный смысл происходящего и показать «все, что скрыто», пронизывают все аспекты российской повседневности. Так, популярная идея о «башнях Кремля» оказалась способом объяснить, что же действительно стоит за тем или иным событием. В ситуации нарушенной коммуникации между властью и обществом те, кто хочет понять, как делается политика в России, часто просто не видят многих вариантов. А постоянное столкновение различных элит, влияющих на центры принятия решений (в Кремле, в ФСБ, в МИД, в регионах), непредсказуемость исхода того или иного политического дела выглядят как наиболее реалистичная модель функционирования российской политики.

Относясь к теориям заговора как к способу осмысления и обсуждения проблем, влияющих на общество, можно понять, как именно обыватель видит российскую реальность и в какой мере то, что он (она) видит, соответствует повестке, предлагаемой властями. И здесь россиянин сталкивается с конкурирующими конспирологическими интерпретациями реальности: для кого-то современная Россия – это результат заговора США, а для кого-то – продукт интриг высокопоставленных сотрудников КГБ, наследники которых теперь управляют страной. Критиковать подобные взгляды было бы не совсем правильно, поскольку таким образом люди демонстрируют свою озабоченность проблемами, существующими в обществе, и неспособность изменить ход дел. К этому добавляется тотальное недоверие к тому, что говорят и делают власти: даже падение ракеты, которое могло произойти по целому ряду причин, рассматривается как результат заговора властей и Роскосмоса.

Активное использование теорий заговора властями всех уровней, наблюдаемое в последние два десятилетия, не только ведет к деградации политического режима и к неспособности обсуждать важные для общества проблемы. Мобилизационный потенциал антиэлитных теорий заговора и их популярность в обществе, создаваемая окологосударственными медиа, способна предоставить возможным оппонентам Кремля надежный источник идей для делегитимации правящей верхушки. И в истории русской культуры заговора, очевидно, начнется новый этап.