В ограде закрытого на ночь парка приотворена калитка. В теплой сентябрьской темноте смутно белеет ротонда, до нее по деревянным мосткам – несколько метров. Ведомая за руку, идет осторожно, бережет шпильки.

Напротив нее глаза. Глаза, взгляд которых ей никогда не удавалось поймать, но который колол ее тело – и она чувствовала эти уколы.
Теперь глаза наконец смотрят прямо ей в лицо.

Наконец стало понятно, зачем все такое прекрасное и нежное – округлости и изгибы, и ни одной прямой или остро-ломаной линии, и зачем было случайно-удачно куплено это черное бархатное платье, по которому теперь скользит его рука.

Она стоит, прижавшись спиной к влажной, пахнущей сырой штукатуркой колонне, приподняв руки, то ли защищаясь, то ли желая обнять, то ли распиная себя – а с матового неба осыпаются в маслянисто-черный пруд звезды и подрагивают в холодной воде.

Она так и не поняла, почему в этот момент он оторвался от нее, повел к выходу из парка и вызвал такси. Не поняла, почему, пообещав увидеться через три дня, он звонил ей пьяный через две недели. Не поняла, почему отменил встречу за полчаса до начала, когда она, уже накрашенная и волнующаяся, думала, как же все это произойдет.

И почему он исчез.

Живет, обнимая мужа и улыбаясь детям, пьет с подругами коктейли и смеется от души, танцует по утрам в солнечных лучах, но все время помнит, что она так ничего и не поняла.