Утренняя белизна от луны с оранжевой кромки стадиона выбивалась над полем к горке, на которой из туманов выделялась школа. Все окна на этаже горели перед моим вступлением на пешеходный переход, где под фонарём сцепившись ладонями спасались от падения в лужу маленькие силуэты с ранцами без креплений. Один автомобиль промчится без промедления прямо перед моим поясом и едва не толкнёт меня жёлтой фарой в колено. Суббота утомительно длилась до перемен, которые скоро улетучивались, чтобы не успеть подготовить ответы к параграфу химии. Нервничая за партой и уже считая секунды до разлёта ступенек на выпущенном из юности аттракционе, я берёг маячки мостовой в окровавленном белом свидетельстве без пропусков и синяков. Я закатаю истерику, когда сны уже не выскользнут на кафель с моими вызывающими молитвами к свечам медсестёр, которые унесёнными огоньками забьются в серебрящийся угол фойе. Я не смогу больше искать себе остров и тогда просто затону у койки, чтобы родители упали под лёд вместо меня. Врач везёт мои бутылки на сдачу психиатрии, которая в первый раз обнаружит такой голубоглазый экземпляр новьём и без этикетки. В одиночку зайдёт доктор с одним косящимся к решёткам глазом и выслушав мой короткий рассказ, огласит утешительный вердикт. Меня не выпустят из палаты до укола, который не возымеет эффекта и оставит отцветший букет рассудка в состоянии несостоявшегося свидания с бессонницей у тумбочки на разбитой ампуле. Утром к зеркалу кулаком будет примеряться развязный больной, который сядет рядом на койку и будет клянчить горести из-под моей подушки с карамелью. Двое внесут за спинки недостающую кровать и кособоко со злостью улыбнувшись выйдут обратно в коридор. Медбрат на посту не поднимет от журнала крыльев и скупо отправит меня в палату. Я даже не попытаюсь уснуть и буду так же взлётно биться об углы своими неожиданно распустившимися из плеч этой ночью крылышками, которые были до этого приступа прибиты родителями к спине гвоздиками послушания. Я побоюсь заявить о бессоннице открыто и от этого не находя себе должного откровения или кровати, даже не прикоснусь пальцами к дверной ручке или ампуле на замке, чтобы не быть уличённым в рецептурной слабости. На последней ступени тумбочки с любовником в обнимку зажмётся добрейшая медсестра и не обращая внимания на мою подавленную среди звёзд фигуру с призраками тревоги рвущейся за ампулой к бездне соперника, останется в голевой позе, когда я поостыв уйду со стадиона. Солнце под сердцем заменится на бессонный холод, когда этажи лечебницы беззаботно в тёмную опустятся за хвойную полосу заглядывающего за подоконники пожарища. Пропасть оконечной окраины к городу белела за створками ворот, которые растрескавшись вокруг лечебницы беспрепятственно преодолевались больными, когда те вприпрыжку оказывались вне лечения и запретов. Символично водитель не сможет этой ночью закрыть за пассажирами входную юбку при нажатии одной только молнии, потому что в салоне окажется девушка, которая оттолкнув меня на подъёме сидений вяло завяжет на своём молодом лице косички целомудрия. Окна на высоте шкафа пугающими толчками выворачивались своими занавешенными рамами к чёрному сквозняку, который ронял свои разбавленные солнцем пороховые струи прямо на мост затуманенного чердака.
Я долго отмериваю свой путь под углом к массиву, который сталкивает свои верхушки сильными хвойными ветвями, когда ветер с криком готовится на падение в дождевую приправленную кленовыми листьями сердцевину леса. Овраг под решётками школы забит мусором и одиночными компаниями детей, которые курят там или швыряют под чужие ноги петарды. Отойти от стадиона к старту беговой дорожки и боясь заступа за линию усталости, долго ходить по траве с чувством неприятия к солнцу и воде в луже, которая балуется с отражением. Одиночество становится этим зимним днём невыносимым и плаксиво несдержанным болевым синдромом для меня, когда утром касаясь ступеней турника, я чувствую весь холод, который исходит от этой летней встречи с паром из выброшенной к небу души. Ловить связи или сочетания чисел на дуге заката, который смазав горизонт оранжевыми маслами, бросает все свои увлажнённые краски мне на подоконник, чтобы разбавив тенью унести на потолок. Гореть под одеялом от лихорадочного рвения поднять крылья к дождю, но не уснув до рассвета потерять все чувства за лунным деревом, которое геройски сложит свои ветви на могильном квадрате, чтобы исцарапать поцелуями строгий рисунок на холодном одеяле кладбища.
-
Какой-то неизведанный по музыке безоблачный поток туч над подъездом, начинал рассеиваться и уже ронять свои светлые нотки в чёрные лужи на всё ещё грязном асфальте, который раз за разом укладывали на душе, чтобы её подравнять или заглушить по пути за болезнью. Проснуться к ещё бледной радости, которую мучают бессонницей и закалывают мерзкими мыслями из ваз для капельниц смерти. Всё ещё помнить о той медсестре, которую высоко ставят надо мной, чтобы я всегда видел улыбку. Город, который закрылся для меня с приходом лета, где уже воссияли по парам мои слуги. Я смотрю в окно с вытянутыми на подоконнике руками, словно заключённый в объятия болезни мальчик. Слова мои гаснут не увидев перед собой источника или внятного слушателя, который на самом деле глуп и нетерпелив к любви, которую не может различить в голубой темноте палаты и сделать для себя кельей. Тревога бросает полусонные силы, чтобы не дать мне заступить за черту, которую держит при себе поводком радость. Прутья ив рвутся ладонями и ещё ранят у изголовья, когда я просыпаюсь в дождь и засиживаюсь до утра за бессонницей у озера, которое окружено рваными берегами, а кое-где дикими грушками под валящимися на бок скамейками. Тётя всегда с улыбками слушает у печки, как мы просто молчим за шикарным столом и как мы просимся к озеру, когда лёд в самый раз, чтобы провалиться под нашими хрупкими телами. Во дворе всегда морозно тихо, когда мы с братом подбираемся к пристройке с кучей битой фанеры, которая сгодится, чтобы нам устроить на льду озера воображаемый бой горцев из фильма. Вечером мы вернёмся проголодавшись к пересмотру кассеты на тётиной кровати с которой съехало коричневое покрывало вместе с мешочком от растрескавшегося арахиса в шоколадной глазури. Город уныл и атмосфера туманного полдня перед школьной сменой до сих пор угнетает меня и отталкивает.