Солнце умрёт, но к вечеру проснётся в луне и залижет ей травмы. Звёзды просились к дождю, но вышли из заката к водопаду. Воздыхатель в палате, которую обслуживает зазубренная тень от кровати, был схвачен сучьями решёток, когда дерево раскинулось в клетке и уже упёрлось жёлтой ветвью в слиток восходящей подушки. Больной перевернёт простынь, словно страничку или парус корабельного журнала, который пропитался серебрящейся солью от слёз, когда больной зароется в тонущем сиянии своей кислородной лодки при только-только сошедшей с волн любви луне. Ходить под карнизом её школы, чтобы не залить себе воротник жидкостью со стойки бара, который заперт в ароматном зареве купюр и бутылок с бархатными печатями. Воздух за соснами не станет свеж к ночи и заберётся в облако курительного сосуда, когда тот лопнет с барабанным треском сброшенной вниз сердцем петарды над перепонкой балкона. Выкинуть свой не метко стреляющий по глубине ветер, чтобы на утро отыскать его в океане с нитями или иголками, которые отбились от пуговиц для застёжки волн и молний. Этажи вешались своими балкончиками на рамы и подоконники, чтобы целовать окна и шторы своими закуренными губами от лестничной пасти пролёта. Луна подняла свой вертящийся на иголочке сосен диск, чтобы сменить закат в музыке на розовое полыхание дорожек, которые побежали лучами к центру компакта и смылись с поля. Парни дрожали под остановкой и пряча ладони в рукава или перевозбуждённые карманы напарницы, ожидали приезда пустого троллейбуса, который примет в себя все чувства и плач после расставания с отпущенным поцелуем. Ночные розы под городской юбкой женоподобной клумбы горели от волнения лепестков, которые не могли собраться в тройной цветок и поэтому страдали от сухости сотов в жалящем горлышке бутона из застеклённого мёда. Под рамами вспыхнет вертящаяся без спиц синяя шина, которая сойдёт с оси, чтобы катить сонную луну к выезженной реке.

Таксист будет ожидать меня в машине у подъезда, когда утренняя туманность ещё не опустится к асфальту, чтобы мне рассмотреть серые от грязи номера между фар. Я заберусь на заднее сидение и прищёлкну себя от плеча до бёдер гладкой лентой ремня. Таксист будет молчать, когда на выезде его лицо озарится от фонарей заправки лазурной стрелой краеугольного света. Автомобиль мимо домов пройдёт слаженней и свободнее, чтобы на трассе слиться с цветастым потоком в одну серебрящуюся на скорости реку. Я не люблю болтать с водителем, когда не выспавшись после почти бессонного вождения мне приходится собираться с силами и уже представлять, как в коридоре лечебницы меня остановят, чтобы законно отчитать за пропуск ночи. Иногда я всё же остаюсь в палате, чтобы перед затиханием снотворной музыки дверь открыла пышненькая медсестра, которая скроет своё не по фигуре широкое лицо маской и вновь оставит стены комнатки холодными. Сосед не вернётся на ночь и останется сегодня где-то в своём доме, чтобы обходя углы не сближаться с женой и детьми. В высоком окне с кровати я стану лицезреть все далеко запрятанные за кольцом фонарные выдвижения и бегущие с дымом по автомобильной окружности фигуристые плоскости. Этой моей осенью на звёздном стадионе сухо и безопасно. Пропустить ужин, чтобы остаться в запертой ванной комнате и делить кислые мандарины на дольки, которые иногда будут падать на рыжее дно мойки в лужицы. Кто-то постучится в дверь, но я не открою и продолжу купать плечи в пару горячей жидкости на креплёной в кафеле верхушке душевой. Люди в тончайшей конфетной оболочке от карандашей, зашатаются в коридоре между стен, чтобы приблизиться к посту и запросить один только телефонный звонок кому-нибудь домой. Деревня скроется за поворотом из елей и станет блестящей в почве лужей, куда с отражением заберутся все низкие домики и лучи от выцветшей в соломе чердака луны. Стать на крыльце, чтобы высмотреть себе серёжку месяца под которой ярко разогрелась неподвижная звезда. Луна подберёт с крыш свои зелёные лучи, чтобы лечь на ночь к серому фундаменту и светить в бессонном полёте до упадка крыльев на одноразовые окна или обеззараженные подоконники. Рвать во дворе ползком пушистые ромашки с корешками, которые засоряют газон своими глубоко проникающими между трав жёлтенькими сорняками. Ночью разминуться с волной чьей-то оставшейся после смерти палаты, когда в бессоннице придётся сдвинуть стрелки кроватей секундой ближе к стелющемуся на спинки рассвету.
Лечь на подушку со злостью мальчика, который исключил из рациона выверенный по минутам сон, когда к нему в палату всё же наведываются советчики, чтобы накормить белой бессонницей. Утром я буду дожидаться открытия последней двери лечебницы, которую на ночь медсёстры запрут и вернувшись на этаж станут разглядывать мой нервный лик между кушеток или перед стеклом поста, когда я вновь выбегу из палаты, чтобы измерить давление. Невыносимо долго ожидать плодов сна, который стал запретным и теперь не лезет в горло от горечи и вязкости кожи. На стадионе сойдутся пациенты, чтобы курить и сбрасывать пепел на беговую дорожку. Никто не будет кашлять или тяжело вздыхать под лунным камнем в шахте стадиона. Как же я устал от стадиона, который перестал быть игровым и теперь больше смахивает на ад, где высажена травка и где порой собираются парни, чтобы пнуть в грязный бок центральную звезду. Когда я впервые столкнулся носом с бессонницей она была неподатлива и капризна, но через несколько лет я переставал бесполезно биться с ней за секунды и позволил себе пропускать бессонные уроки по причине одиночества и нежелания расставаться с пустотой. Вновь подняться от поликлиники к ближайшему двору, чтобы посидеть на скамейке в песочнице и смотреть на параллельно проплывающие в глыбе многоэтажки окна с людьми или без. Ещё где-то сидящие в тревожной позе дети со скамьи зала будут забраны родителями к ужину, чтобы заставлять себя съесть ложечку сладкой заграничной каши за мачеху в чужой спальне. Брат выберется из ловушек родителей быстрее и сняв с себя ответственность взвалит портфель взрослого на меня, чтобы убежать к деревне пустым. Груда песка у дверей забитого клуба не исчезнет с приходом весны, когда наш автомобиль проедет мимо и я с сидений буду долго смотреть на осевшее после дождей крыльцо здания. Двоюродный брат в атласной рубашке станет курить в обнимку с женой, когда к нему подойдут деревенские подростки, чтобы смущённо выпрашивать из дыма сигареты. Луна огромным кругом взойдёт над перегородкой между подвалом и кухней, чтобы гипнотически привлекать наши взгляды в свою забирающую водопадом лучей дыру. Первый курс университета непривычно глубоко застрянет между семестрами, чтобы весной стать гнетущей полосой тумана, из которого не найдётся выхода, чтобы хотя бы простонать на пороге. Я почти усну перед экраном компьютера, но отведу взгляд к стоянке университета и ровно остриженным кустам под которыми запрячутся лужи для вступления студентов, если те станут опаздывать и не успеют увернуться на дорожке со встречным преподавателем. Ощутить духоту и отчаяние, когда на паре устроившись сидя на краю парты, отстранёнными глазами наблюдать столпотворение студентов вокруг преподавателя за одним только компьютером. Ночью отодвинувшись от руки брата, кашлять с самозабвенным рвением лёгочного полотна на люстре или на звезде в оконном треугольнике. Луна среди елей вырвется на воздух и выдыхая жёлтый пар из окон этажа, защекочет до нестерпимого хохота мои босые ступни, которые не спрятались под одеялом у спинки подоконника. Старик в картинке вытянет жёлтую шею с седеющей окантовкой к забеленному окну, чтобы сказать несколько слов для настроения и также вяло отлучившись от фраз приблизиться к своей наряженной койке, шаркая тапочками по линолеуму. Кто-то упадёт в коридоре и у нашей двери засуетятся медсёстры и болеющие люди, чтобы, видимо, пострадавшего поднять с колен и доставить придерживая к палате. Этим пострадавшим оказался мужчина, который утром встал с диагонально стоящей к моей койки, чтобы направиться к туалету перекурить. Он раскраснелся во время падения и ещё матерился, когда его волокли за плечи к дверям, чтобы уложить. Стена коридора воссоздана из толстого стекла, которым обычно покрывают бассейны, чтобы пара внутри становилось заметно больше и видимость была нулевой. Спуститься по горке асфальта мимо школы и в груде стекла с бетонной крошкой на траве под окнами бассейна, не обнаружить ничего кроме грязи и пыли. Звёзды по сторожевой окружности метались под тучами, чтобы обнаружить в синеве лунное свечение с белыми хлопьями, которые липли к желтизне тарелки, словно туманная пена от моющего ливня на узоре.
-
Я остановлюсь на тропинке, чтобы убалтывать с лезвием под сердцем как-то рассеянно улыбающуюся женщину в своей бредовой греховности. Всё небо в отбеленной глубине бессонного подъёма готово будет вплести мою нитевидную фигуру в свои заоблачные горизонты. Бессонница ужасным пятном сядет на мои волосы и поднимая к верху все нервы на виске, станет проситься к дождю за девятым этажом. Вопить у плиты, где всё ближе к моему рассудку подплывает нагретая батарея в зелёной стене, чтобы только не выпасть от огня на высоте нот. Этаж уже не испугает своей туманностью и тьма в течении асфальтов не будет так недосягаема, как бы могло показаться во сне при фонаре, который сам притягивается к ступням с балкона, чтобы меня окончательно прибить к земле.

Поступление

Утро без аппетита отбросит от койки подушку с десертными тканями на взбитой наволочке. Я выдерну из коктейля провода, которые питают кислотные течения и зажигают по часам все мандариновые лампочки в моей ванной комнатке. Сидеть на низкой льдине раковины и только слышать, как под дождиком трескаются оранжевые дольки сердца, которое перегрели и поделили между собой родители.

Я один останусь в комнатке, чтобы осмотреть синеватый шкаф с тонкими вешалками внутри салона, которые не затянуты одеждами. Пьяная уборщица не в первый раз нагрянет в палату, чтобы сияя до щёк своей пышной физиономией занимать меня ложными разговорами и воспоминаниями. В коридоре напоследок загремят пустующими мензурками и тогда стихающая до звёзд вечерняя партия бессонницы медленно перетечёт в тернистую ночь, чтобы слиться с моющими рассветами за пуговицы, которые оторвали ото сна. Дома уснут дети, пока я буду долго тормошить куклу, которая спрячет за ватой свои хлопковые крылья, чтобы поджечь в одиночестве.

Я подберусь к койке отлучённого от лечебницы поэта, который давно не добирается до луны, потому что слепо ждёт виз без рифм в новом конверте на паперти ночного подиума. Я прямо приподниму уголком своё тело от кровати, чтобы переключиться на окно шириной в горизонт всей моей грудной клетки и наблюдать, как изворачиваясь под одеялом вокруг шара к желудку подступает пенистый прилив притяжения. Ангел подозрительно зачихает с книжкой, когда стоя сомнёт забрызганные лёгочной пудрой страницы указательными перьями, которые строчка в строчку содраны с недавно остывшей любовницы. Насильно усесться за слишком крохотный столик с небом, чтобы различить потерянные в любви координаты нервной дилеммы и словить взглядом от заученной до точек бессонницы отстающие лучи в отрывке колкой звезды. Нервно собрать в один только взгляд все капризы и бросить бездушно в голубые тернии глаз среди автомобильного перелива улочек, чтобы спокойно погибнуть несовершеннолетним призраком перед испепеляющим до слёз переездом в небо.

Дождь собьёт солёные снежинки с ресниц и замочит воротник в пене от черники, которая после расставания пригодится проснувшемуся во время осушения души поэту, чтобы давить на странице ягодные серёжки в бортовой книге жалоб и блюд. Я спутаю все карты после бессонной полуночи и напряжённо подбираясь к колоде, уроню козырь себе в ладонь, которая прикоснувшись к зеркалу, оставит в отражении дамский след от червей.

Я закроюсь по примеру в ванной, когда двери подопрут родители, чтобы меня вновь подхватить без моего согласия и умыть тёплой водой зеркало. Выбираться из плена словесно, когда губы перестанут бросать звуки в бездну, чтобы венчать меня в поцелуе с бессонницей. Женщина на этаже будет шатко подбираться к телу и сделает звуки чище, чем того требует вся близость телевизионной ситуации, когда за стенками запоёт ветреный фен из душа. Она положит обе ноги на недлинную кровать и сложит носки так, чтобы выглядеть картинно и соблазнительно.

Жертва ещё не может сообразить на что готова параллельно выделывающаяся в сладкой смоле ворона с белыми крыльями, которые не могут свободно биться за решётками. Хлебнуть из стакана чайную жидкость, которая уж слишком сладка и черна, чтобы сделать повторный глоток свободным. Вновь зайти в столовую с соседом и выпросив из окошка себе пропущенную порцию с неприятием сесть за первый столик у окна. Почти прорезиненный кусок варёного мяса не подавался на рыхление вилкой и поэтому был оставлен у края миски, чтобы взяться за следующий. Сосед ни один раз подвозил меня из лечебницы, когда в салоне позади ещё местились дети с женой.

Я оставался в полном одиночестве при свете погашенной лампы, которая освещала как могла моё капризное воображение, даже не роняя лучей в мои нахмуренные глаза. Я ложился на тёмную подушку и ныл про себя в палате, и собирался с мыслями лишь, когда в коридоре к ужину собирались такие же больные. Запомнился человек с реденькими под тонким носом волосикам, которые кое-как собирались в усы у телевизионного экрана, чтобы не отворачиваясь тереться о растрескавшийся по стеклу свет.

Из большого совка в миски кидалась серая каша и каждый ещё получал в ладонь хлеб, который после лекарств не очень то радовал своей свежестью. Бессонница налилась тревогой и всё невысказанное с бредом изливалось из моего шара, который не мог улететь, потому что был подвязан за пупок к потолку. Переметнуться к психбольнице, куда так показательно меня швыряют через фойе, когда уносят с пеплом в свою прирождённую пустошь. Укол подошёл в горячей руке медсестры, чтобы заглушит крик родителей и койка подо мной стала мягче и податливей, когда можно было безболезненно проломить плинтус, который обрамлял кривоватый края пропасти.

А город за толстыми, как казалось стёклами больницы, озарялся случайно слитыми воедино огнями, которые повсеместно облегали землю или возносились по лесенкам и трубам к пушистым побегам от небес. Больной был в форме и только по глазам металась голубая паутинка, которая не могла быть разгадана или сдёрнута без лекарств. Сквозь щели в шланге убегающая на кафель вода из дождика была не так тепла или вовсе до неприятности холодна и остра. На входе полностью закрыв своим накрахмаленным бедром стул восседала санитарка и не подпуская прохожего к дверям грозно держала при себе. Впервые встреченный в коридоре сумасшедший говорил низко поставленным голосом с едва уловимым акцентом отставного военного.

Сидя он бинтовал мерзко разбитый большой палец ступни какими-то давно не стерильными пластырями из карманов. В курилке на полке сидели больные, которые не выпускали дым из оков желудка, пока их не начинал терзать сумасшедший кашель. Врач с раздражением усядется на посту, чтобы меня отогнать от стойки и не оборачиваясь заполнить все предписания после возвращения в обездвиженное лоно психиатрии.

Помнится, что лампа над телом в койке заключённого светилась, словно кружок масла, который не падает вниз на пол от стенки. Больной перевернёт свой торс без одеяла и уставится заспанным лицом к дверям, которые заблокированы с обратной стороны коридора пустым шкафом. Наркоман встанет с кровати, чтобы ходить между коек и становясь у тумбочек на корточки вытягивать чужие продукты. Утром он например угостит меня моим же хлебом в целлофане. Под утро рядом проснувшийся с зажигалкой сосед воспользуется моментом и с предельно завышенным пламенем откроет в зажигалке газ, чтобы мотать над собой и смотреть на упрямый огонь.

Санитар вовремя подлетит к больному и не паникуя забьёт поджигателю дых, когда бинтованный кулак заскрипит с ударом под рёбрами и стихнет вытянутой ладонью над затылком зажавшегося спального мешка. Я вовсе перестал различать сны и перестал видеть картинки после закрывания глаз, которые то и дело старались упасть на мои весы для воспоминаний, когда те шумно прогибались обратно на подушке, чтобы меня оттолкнуть.

Черта между мной и образами родителей стиралась в маршрутке, которая обманчиво забирала все желания к университету и сулила пропастью неприятностей для отчисленного падения без литературной гидравлики себе на горло. Ходить под её подъездами в оливковой куртке с чёрными крапинками после дождя, который не собьёт мой оранжевый полюс и не вывернет все оставшиеся после библиотеки строки в первую попавшуюся лужицу.

Кабинет музыки усилен звуками от проигрывателя и все пластинки попеременно вращаются над моей головой, когда я смотрю в виниловый потолок. В кабинет заберётся толстый карлик с белобрысым шариком между плеч, чтобы проникнуть за белые лосины в юбке одноклассницы своими короткими до неудобств пальцами и осветить обесточенный до ног шарик, словно головокружительный фонарь.

Учительница не станет препятствовать выходке и продолжит вести урок не глядя на всю неловкость нот, которые заносит на свои коленки именно девочка, когда видимо привлекает этого уродца на переменке игривой музыкой классически подобранной с перил фигурки.

Утро без аппетита отбросит от койки подушку с десертными тканями на взбитой наволочке. Я выдерну из коктейля провода, которые питают кислотные течения и зажигают по часам все мандариновые лампочки в моей ванной комнатке. Сидеть на низкой льдине раковины и только слышать, как под дождиком трескаются оранжевые дольки сердца, которое перегрели и поделили между собой родители. Я один останусь в комнатке, чтобы осмотреть синеватый шкаф с тонкими вешалками внутри салона, которые не затянуты одеждами. Пьяная уборщица не в первый раз нагрянет в палату, чтобы сияя до щёк своей пышной физиономией занимать меня ложными разговорами и воспоминаниями. В коридоре напоследок загремят пустующими мензурками и тогда стихающая до звёзд вечерняя партия бессонницы медленно перетечёт в тернистую ночь, чтобы слиться с моющими рассветами за пуговицы, которые оторвали ото сна. Дома уснут дети, пока я буду долго тормошить куклу, которая спрячет за ватой свои хлопковые крылья, чтобы поджечь в одиночестве. Я подберусь к койке отлучённого от лечебницы поэта, который давно не добирается до луны, потому что слепо ждёт виз без рифм в новом конверте на паперти ночного подиума. Я прямо приподниму уголком своё тело от кровати, чтобы переключиться на окно шириной в горизонт всей моей грудной клетки и наблюдать, как изворачиваясь под одеялом вокруг шара к желудку подступает пенистый прилив дрожи. Ангел подозрительно зачихает с книжкой, когда стоя сомнёт забрызганные лёгочной пудрой страницы указательными перьями, которые строчка в строчку содраны с недавно остывшей любовницы. Насильно усесться за слишком крохотный столик с небом, чтобы различить потерянные в любви координаты нервной дилеммы и словить взглядом от заученной до точек бессонницы отстающие лучи в отрывке колкой звезды. Нервно собрать в один только взгляд все капризы и бросить бездушно в голубые тернии глаз среди автомобильного перелива улочек, чтобы спокойно погибнуть несовершеннолетним призраком перед испепеляющим до слёз переездом в небо. Дождь собьёт солёные снежинки с ресниц и замочит воротник в пене от чернил, которые после расставания пригодятся проснувшемуся во время шторма поэту, чтобы сочинять пересушенные от бессонного зноя страницы в пустыне бортовой книги жалоб и раздражений. Я спутаю все карты после бессонной полуночи и напряжённо подбираясь к колоде, уроню козырь ему в ладонь, которая прикоснувшись к зеркалу, оставит в отражении мокрый след от пальцев. Я закроюсь по примеру в ванной, когда к дверям подбегут родители, чтобы меня вновь подхватить без моего согласия и умыть тёплой водой лицо. Выбираться из плена словесно, когда губы перестанут бросать звуки в бездну, чтобы венчать меня в поцелуе с бессонницей. Женщина на этаже будет шатко подбираться к телу и сделает звуки чище, чем того требует вся близость телевизионной ситуации, когда за стенками запоёт ветреный фен из душа. Она положит обе ноги на недлинную кровать и сложит носки так, чтобы выглядеть картинно и соблазнительно. Жертва ещё не может сообразить на что готова параллельно выделывающаяся в сладкой смоле ворона с белыми крыльями, которые не могут свободно биться за решётками. Хлебнуть из стакана чайную жидкость, которая уж слишком сладка и черна, чтобы сделать повторный глоток свободным. Вновь зайти в столовую с соседом и выпросив из окошка себе пропущенную порцию с неприятием сесть за первый столик у окна. Почти прорезиненный кусок варёного мяса не подавался на рыхление вилкой и поэтому был оставлен у края миски, чтобы взяться за следующий. Сосед ни один раз подвозил меня из лечебницы, когда в салоне позади ещё местились дети с женой. Я оставался в полном одиночестве при свете погашенной лампы, которая освещала как могла моё капризное воображение, даже не роняя лучей в мои нахмуренные глаза. Я ложился на тёмную подушку и ныл про себя в палате, и собирался с мыслями лишь, когда в коридоре к ужину собирались такие же больные. Запомнился человек с реденькими под тонким носом волосикам, которые кое-как собирались в усы у телевизионного экрана, чтобы не отворачиваясь тереться о растрескавшийся по стеклу свет. Из большого совка в миски кидалась серая каша и каждый ещё получал в ладонь хлеб, который после лекарств не очень то радовал своей свежестью. Бессонница налилась тревогой и всё невысказанное с бредом изливалось из моего шара, который не мог улететь, потому что был подвязан за ручки к потолку. Переметнуться к психбольнице, куда так показательно меня швыряют через фойе, когда уносят с пеплом в свою прирождённую пустошь. Укол подошёл в горячей руке медсестры, чтобы заглушит крик родителей и койка подо мной стала мягче и податливей, когда можно было безболезненно проломить плинтус, который обрамлял кривоватый края пропасти. А город за толстыми, как казалось стёклами больницы, озарялся случайно слитыми воедино огнями, которые повсеместно облегали землю или возносились по лесенкам и трубам к пушистым побегам от небес. Больной был в форме и только по глазам металась голубая паутинка, которая не могла быть разгадана или сдёрнута без лекарств. Сквозь щели в шланге убегающая на кафель вода из дождика была не так тепла или вовсе до неприятности холодна и остра. На входе полностью закрыв своим накрахмаленным бедром стул восседала санитарка и не подпуская прохожего к дверям грозно держала при себе. Впервые встреченный в коридоре сумасшедший говорил низко поставленным голосом с едва уловимым акцентом отставного военного. Сидя он бинтовал мерзко разбитый большой палец ступни какими-то давно не стерильными пластырями из карманов. В курилке на полке сидели больные, которые не выпускали дым из оков желудка, пока их не начинал терзать сумасшедший кашель. Врач с раздражением усядется на посту, чтобы меня отогнать от стойки и не оборачиваясь заполнить все предписания после моего возвращения в лоно психиатрии. Помнится, что лампа над телом в койке заключённого светилась, словно кружок масла, который не падает от стенки. Больной перевернёт свой торс без одеяла и уставится заспанным лицом к дверям, которые заблокированы с обратной стороны коридора пустым шкафом. Наркоман встанет с кровати, чтобы ходить между коек и становясь у тумбочек на корточки вытягивать чужие продукты. Утром он например угостит меня моим же хлебом в целлофане. Пол утро рядом проснувшийся с зажигалкой сосед воспользуется моментом и с предельно завышенным пламенем откроет в зажигалке газ, чтобы жечь над собой и смотреть на упрямый огонь. Санитар вовремя подлетит к больному и не паникуя забьёт поджигателю дых, когда бинтованный кулак заскрипит с ударом под рёбрами и стихнет вытянутой ладонью над столом. Я вовсе перестал различать сны и перестал видеть картинки после закрывания глаз, которые то и дело старались запасть в мою коробку из воспоминаний, когда те шумно вываливались на подушку, чтобы меня пробудить. Черта между мной и образами родителей стиралась в маршрутке, которая обманчиво забирала все желания к университету и сулила пропастью неприятностей для отчисленного падения себе на горло. Ходить под её подъездами в оливковой куртке с чёрными крапинками после дождя, который не собьёт мой оранжевый полюс и не вывернет все оставшиеся после библиотеки строки в первую попавшуюся лужицу. Кабинет музыки усилен звуками от проигрывателя и все пластинки попеременно вращаются над моей головой, когда я смотрю в виниловый потолок. В кабинет заберётся толстый карлик с белобрысым шариком между плеч, чтобы проникнуть за белые лосины в юбке одноклассницы своими короткими до неудобств пальцами и осветить опущенный до ног шарик, словно головокружительный фонарь. Учительница не станет препятствовать выходке и продолжит вести урок не глядя на всю неловкость нот, которые заносит на свои коленки именно девочка, когда видимо привлекает этого уродца на переменке игривой музыкой классически подобранной с перил фигурки.

Сесть на диванчик в большом и высоком зале одного из этажей театра, когда по паркету носятся вспотевшие дети из студии. Я всё время пытаюсь скрыться от звуков, которые сотрясают всю хрустальную атмосферу этого субботнего вечера. Я невидно под предлогом отлучаюсь из пары и выбравшись за пределы путаницы лестниц и ходов театра, становлюсь серым холодным пешеходом, который вышел из такой же не яркой роли, но всё ещё боится быть светлее. Теперь можно гулять вдоль Немана и уворачиваясь от пристальности взглядов встречной женщины, касаться пальчиками перчаток холодного синего бортика, который окружает выступ площадки над рекой, чтобы защитившись, видеть перед собой лишь уносящуюся с листьями и водорослями от глаз коричневатую гладь. Идти к возвышенности и видеть у криволинейного подъёма деревом обитую стену церкви, которая так высока ещё и неприступна, когда один только молодой ангел смотрит на меня или на реку из-за ограды, чтобы я слёзно смутился от своей низости, но всё же поднял ладонь до черты для приветствия всего неба. Вновь оказаться на тропинке в парке, когда холод ещё не так силён, чтобы на бегу потерять сердце. Санитар подойдёт к открытому окну и плотно прижав раму к коробке рукой, совершит один поворот отмычкой в боковом замке, чтобы грянувший ливень не затопил общую палату. В тёплой летней атмосфере я буду с койки наблюдать за движением сумасшествия одного разговорника, который будет клянчить сигареты из сейфа у санитара, когда выйдет из глубокого монолога. Хромая на прямой высокой ноге от койки в сторону выхода ринется крепкий мужчина и с чёрными возгласами, оттолкнёт от себя рядом к плечу прижавшегося до безумия подростка в розовом после самоубийства венке. Ночью в палату, куда падал лишь общий свет, притащили мужчину, который не подавался на крепкие увещевания белобрысого санитара с бинтами и поэтому был в конечном итоге зафиксирован по рукам к балкам кровати, а на утро проснулся в панике, потому что не мог пошевелиться, чтобы дотянуться к стакану воды на тумбочке. Ещё одна красная пилюля на указательном пальце дежурного врача села мне на губы и была проглочена с водой, чтобы связно наконец прекратить мою бессонную агонию в реанимационной комнатке. Где-то рядом суетился больной с абсолютно зелёным лицом и чёрными дутыми губами, которые тёрлись о ложку с клочком жёлтой каши. На меня свысока смотрели незнакомые голубые лица в масках и видя, как долго сопротивляется ситуации моё сердце, готовили в мисочке с ватой шприц, чтобы меня разбудить. Я специально остановлюсь у решётчатой калитки от которой вниз к дворику отходят знакомые ступеньки, чтобы мама вечером могла удобно спуститься в сад и забрать меня домой. За столиком дремлет воспитательница, когда о её спину из-за крыш беседки ударяется дневной луч греющего лифчик света. В спальню не стесняясь входит иногда подменяющая воспитательницу женщина, чтобы снять с груди чёрное бельё стоя спиной и оставить блузку на открытой дверце шкафа, пока с вешалки не будет снят посменный бюстгальтер. Продолжить верить в приход матери и для этого врать с коврика санитарке, когда та уже попытается провести меня в прохладную спальню, чтобы уложить щекой в простынь. Ждать пока в полном окне померкнет луна и мне не придётся привставать с подушки, чтобы луну осматривать на предмет травм и ожиданий увидеть её утром свеженьким цветком, который стянется под каким-нибудь больничным деревом в маленькую беленькую салфеточку. Мне приятно после температуры наблюдать за лучистыми птицами, которые не боясь садятся на инфекционные ветви или голубые баки с объедками, чтобы устраивать перекличку над вчерашней лужей дождя. Один больной, который впервые встретил меня на входе, теперь с мягкой пачкой сигарет бродит между деревьями с женщиной, чтобы дотрагиваться до её сухого плеча своей почти подростковой бородкой. Эта женщина выбирает себе прогульщика каждое утро и однажды я вижу её со стадиона в компании мужчины с пигментными разводами по всему натянутому перед дракой лицу. Я торчу на ночном стадионе среди холодов ноября, который всё не подтягивается к моему празднику и только сеет воспалённые до желтизны звёзды по ровно разорванному кругу небосвода, чтобы отвлекать моё томное внимание от болезни. Старик крошит по миске хлеб и сосед по столику подзывает санитара, чтобы старика увести голодным в палату, где привязать к койке на углу. Мальчик с битой по уголкам передней челюстью уже готов укусить меня за нос, но санитар быстрым шагом ставит между нами свою черту, которая не даёт нам сцепиться. Кто-то кинет последнюю карту на покрывало, пока я буду проходить мимо койки вслед за таблетками, которые ссыпаны уже в мою глотку. Шаг этого больного только кажется свободным - внутри же он сильно напряжён и скован от надвигающейся злости, которую только пытается сдержать или контролировать. Множество домов разной высоты и дизайна, открывались передо мной, когда взгляд уже был готов охватить всю стену, чтобы только суметь заснуть на несколько отжатых секунд у вечности. Подушка растает с уходом солнца и влажные растения в горшке покроются чёрным налётом от подоконника, который вовсе исчезнет ночью, чтобы только утром показаться тенью с оранжевым пятнышком на растущей бровке. Мило чирикающий из радиоточки воробушек, вечером сядет на волну в зале и тогда я не проснувшись открою глаз, чтобы пальцами ладони отогнать бессонный звук от звенящей подушки. Огород в темноте будет застукан струями дождей, которые станут посменно выворачивать до корней высокие цветы, чтобы обложив лепестки в лужу, играть переливаясь змейками в прятки под крышами домов или улиц.

Я вновь очутился в беговой маршрутке, когда остывающие по утру стёкла бессонницы вываливались из салонов ночи и пьяно разбивались об луну. Надышаться из ингаляторов мятой и теплом ладоней женщины в белом платке, которая подносит к моим губам напомаженную трубку и по часам следит, чтобы я не упал со стула во время неловкого поворота шеи к окну. Тут же по всему кабинету занимаются надувательством дети из моего сада, который теперь порос листами табака в горьком озере лимонного тоника. Не суметь разбить свой рассудок на малюсенькие буквы, чтобы суметь уложить всё ночное содержание по хрупким страницам. Утром остаться на тёмном коврике и разбросав по синеве от экрана кубики, возиться с буквами в картинке на игрушечном ребре. Ласкаться к рыжему плечу сестры, когда та ведёт беседу через столик уже с сестрой своего мужа. На компьютерном стуле покачивая высокую спинку сидит медсестра держась за телефон в неглубокой выемке подлокотника. Бестолково нахмурившийся мальчик с бегающими по орбите бледного лба глазами, теперь совсем запутался в беседе и устало всплакнув дёргает тревожный галстук на скользкой шее. Я подберусь к окну и придвинув колени к батарее, буду смотреть на дождь, который выпал из весны и теперь валяется в луже, когда вода рябью ползёт за колёса автостоянки. Я как-то плох в своём весеннем полёте и даже принарядившись чувствую себя подавленным и даже пьяным в аудитории, где можно комфортно забиться за высокий угол и тихо ждать встречи со звездой в приграничном с небом стекле потолка. За моей спиной кутаются в луче весельем объятые студенты с паролями на выдавленной в клавиатуре щеке, которую остро румянит утреннее жало солнечного призрака за ступеньками преподавательского журнала. Всё ещё продолжать сжиматься от ладоней сухого одноклассника, который только-только подобрался к уроку без учебника и уже тянет по буквам мой текст, чтобы слизать пометки и ответы своим розовым ластиком из побеленного рта. Толкнуть в игре к подоконнику солнце и получить за это неуд по поведению, чтобы потом ночью с помощью бессонницы исправлять в дневнике красную звезду на синюю снотворную. Всю ночь выспрашивать о солнце снова прилетевшую к холодному плечу упакованную в лёд звезду, которая тает на подушке, чтобы оттянуть мою головную боль и вышвырнуть с наволочкой в засахаренную реку аспирина. Теперь я могу прикоснуться к параллелям реки и взяв в обе руки течение, перевернуть с глубины крошащийся в воде свет от луны своей золотистой изнанкой к чернеющему берегу. Я выхожу к ветру в полном одиночестве и ночь водит звёзды под ручками, когда по ниточкам напрягает пальчики, чтобы кукольный спектакль продлился за лунным квадратом дольше. Дым от берега туманит ветви клёнов и листья у земли тревожно вертятся на чёрной проволоке, когда к ним подступает забирающее сок пламя. Я вновь заступлюсь за свой узенький ручей нот и дав время течению, услышу в душе музыку. Закат сочными волнами подойдёт к будке в которую посадят колодец, чтобы по вечерам слушать скрип деревянной вертушки, которая приближает к ладоням ведро с отдаляющейся луной. Дети выбегут на асфальт, когда грузовик покатится от лип к повороту и на песочнице под тяжестью колёс соорудит фигуру. Видеть, как дождь роняет свои жёлтые струны в болотистый пар на тропинке, которая проваливается под ногами прохожего в чернозёмную топь. Птицы воруют небо, когда по полю с волной дыма движется трактор, чтобы пыльное небо раздвинуть и оживить. Я запрусь в ванной с лезвием на тёплой перчатке, чтобы нести свою чёрную свободу к зеркальному кольцу с цветами по всему разбитому овалу лица. В квартире будет пусто гулять дым от раковины, которую забили болью и заполнили розовыми слезами после бессонного пиршества мыслей за пределами опухшей кровати. Отец не возьмёт меня под руки, когда вся плитка на площадке будет колыхаться словно море за бортом пьяного рассудка, который утопили в алой кислоте для отмывания душ вином. На рюмку сойдёт прозрачный луч из голубой солнечной ваты, которую разбросали на подоконнике и теперь месят локтями любопытные дети. Город простуженным туманом забирает под себя весь берег и оставляя реку взаперти уходит к небу за окнами лотерей на ночной проигрыш квартиры.
Я тихо проберусь к летней кухне и увидев, как на плите в котелке с пеной варится вишнёвый компот, стану на пороге, чтобы смотреть, куда сегодня с крыш проберётся и куда упадёт дождь. Ночью на уголке подушки я в профиль буду смотреть в окно, где в голубой простыне небес зашевелятся крошечные ещё звёзды, чтобы найти себе место рядом с возлюбленной матерью, которую люди закололи рифмами и бессонно выкинули прочь от Земли. Мы сойдёмся за сараями и царапая мёрзлый снег каблучками ботинок, соберём все свои ладони в один круг, чтобы греть свечу от свечи. Долго выстаивая в очереди я буду глядя в конец коридора першить и прятать першение от людей с гремящими взглядами, когда по отделению будет нестись уборщица с пустым ведром. Соорудить себе бессонницу, когда не останется мыслей, чтобы можно было угодить себе в рассудок лишь под предлогом забрать только свою звезду с поехавшей крыши. Я сначала выверяю все мелочные ходы, которые может придумать перед воровством монетки мальчишка и спешу отозвать к шкафам улыбчивое создание, которое закроет до пят на закате оранжевый луч от этажей солнечного проводника. Звёзды размоются влагой на отражении форточки, к которой я прикоснусь губами и не отрываясь вдохну уголком рта всю свежесть от заднего двора лечебницы. Дикие яблоки с деревьев будут кисло жеваться у дверей, пока все больные по группам раскурят несколько сигарет. Сонные койки будут шевелить над собой покрывала, которые не покажут лиц и только оживят кашлем всю стенку. Холодный город выпустит из стен заманчивый луч, не обогретого морем батареек солнца. Женщины будут греть локтями спинку скамейки и легко прижатую грудь, которую охладит за пределами подъезда порыв осеннего хмеля. Растения прижмутся к сквозным ветрам и отдавая малиновые листья высокой траве за воротами, вновь поднимутся по солнечной линейке к верхней шкале крыш. Разгуливать у реки с приспущенным мячом, который так тяжёл сегодня и невыносим, что хочется пустить его против плачевного течения вместе с дождями из двух душ. Волны подбрасывали точки берега и только у корней соединяли их в туманное облако со сладковатым ароматом прелости. Муравьи метались по воде и добираясь до кусочков серого песка, пытались усохнуть на кленовой листве, которую поочерёдно делили между собой переходящие по фиолетовым волнам звёзды.
Обожаю фонарные тучи, которые молниеносно зажигаются от дворового гула школьников из второй смены. Дворы бывают абсолютно пустынны и в вечернем рисунке можно угадать вкус и блеск духа, который всё здесь оформил и затащил в глубинки города, чтобы город смог задохнуться. Он бросит к штанге яичный мяч в твёрдой рыжей кожуре и захлёбываясь розовой слюной, разбив повалит больное солнце к штрафной реке. Я вечно слоняюсь по району в говорящем поиске освежающей тоски, которую не могут высвободить из-за развалин ещё вчера дееспособного рассудка. Словить белое слово от бумажного веера с дождём, который к вечеру соберёт под снегом текст и выложит на свежем асфальте у школы. Ночующий при листве котёнок без коготков ещё будет жить до осени, пока к серебряному комочку не подберётся раздумывающий собрать все звёзды ветер. Школы зашторили все щели и укрыли подоконники мягким пластилином, чтобы бледные позвоночники над партами не промерзали и не теряли в теле математическую нить уроков. Содрать ещё одну ленточку от обоев ночи и видя, как та упадёт на ботинок, чтобы висеть на обугленном носке до окончания теней в ремонте парка. Утром долго собираться в зоопарк, когда мама глядя в зеркало красит отражению губы и изредка произнося слово из косметички, заставляет нетерпеливо ждать отплытия. Ложка с мёдом весь день звенела в полной кружке, пока жёлтый комок не отвалился от металла и прозрачно не прилип сахаром к донышку. Деревня пронесёт по улицам свой поток из света, когда фонари вот-вот зажгутся в центре и жалобно закричат от бессонницы мечущиеся между хат бездорожные ветра. Остановиться лишь телом у края потока и выверяя все ложные пути, которые соберёт в перекрёстке бессонница, вновь кинуться в тревожную пропасть, где в кучку собьются мысли, словно столкнувшиеся на ночном светофоре блики от фонарей.