Мужчина на босую ногу с бутылкой спит на остановке, пока к нему один за одним подходят люди, чтобы взглянуть на расписание над его плечом. Я на счастье уже занял своё предпоследнее место в маршрутке и как обычно сдерживаю кашель между гланд, пока водитель подбирает пассажиров по пути к ж/д вокзалу. Половинка пути пропущена мною в борьбе с кашлем и я немного расслаблюсь, когда справившись с приступом стану обращать внимание на картинки за окнами и людьми, которые балансируют на сиденьях во время крутого поворота с подъёмом к собору. Мне нравится мой утренний город и его центр, когда на стекле маршрутки проступают капельки ночной росы, чтобы с ветром скользнуть к прорезиненной линейке, которой обрамлено окошко в стыке с металлическим крылом. Женщины постарше свободно вошли в маршрутку с очередной остановки и сели на ряд выше меня, чтобы переговариваясь отвлекаться от моего першения, которое наверняка тревожит и настораживает слушателей этой песни со словами внутри мелодии. Никакого больше вдохновения и я наношу простейшие слова, чтобы отчитаться перед собой вечером, когда захочется взять телефончик и под ночником выбирать самые неожиданные обороты, которые казались банальным изложением увиденного. Когда я начинаю себя мучить тонкостями и напрягать систему словесными уколами, которые либо болезненны, либо маниакально ветрены, меня начинают качать в бессоннице, чтобы вновь ронять из кубика стенки для сложения граней по звёздам. Оставшись на широкой скамейке под козырьком деревенского дома, я наблюдаю за переменчивым раскачиванием пятен зелени, которые исходят из кустов перед чёрной кладкой в болотистой луже и всеми ветрами закрываются от ветвей, чтобы бабушка не могла рассмотреть на другом конце пшеничное поле и ближайшие постройки школы. Будка машины с продуктами мнёт высокие ветви слив, когда внутренняя дорога между зарослями узка и борта задевают листву и упругие окончаниями с вишенками в смоле сползающей коры. В жаре и чепухе, я провожу своё будничное время, когда за окном идёт облако с туманом, который привязался к воздушной массе и взвесил всё небо на горизонте вешалки. Я стою всё ближе к стрелке на луне и разбирая её на доли, вижу, как сок из запретной мякоти небрежно заляпывает мои ночью прижатые к щекам ладони, которые и не прикоснутся к небу. В доме остался лишь потому, что к обеду засвистел ветер и мои нервы не могли больше звучать в унисон с рвением тонкого дерева при луне. Останавливаясь у забора и берясь за трухлявый угол одной доски, я едва не упал в лужу огорода, который был по осеннему не прибран и мерзок. Я пытался отгородиться от услуг медсестёр и поэтому порывался встать с кресла и пойти по коридору без поддержки, чтобы не выглядеть после процедур бессильным. Кто-то бесился в коридоре и я подходил к дверям палаты, чтобы подслушивать успокаивания больного медсёстрами, которые уговаривали его ласково и по-детски. Дверь моя была на ночь заперта и я в принципе мог не волноваться за свою кровать, которая выглядела согретой лодкой, когда её давно держат в жарком сарае под клеёнкой. Я становлюсь умеренно глупым подростком, который всё ещё в поверхностной мякоти души мечтает о славе и к тому же прилагает усилия, когда стоило бы поспать на линейке, взяв себе под грудь выданную в школе звезду. Какой-то маленький штрих и вся возня в тревоге становится незапертой дверью без звонка, когда к точечке глазка прислоняется мама, чтобы рассмотреть чертёж лица человека на площадке. Цыганка ворвётся в квартиру и с тряпьём окружит мать, которая и не ожидала такого усилия и напора со стороны смуглой незнакомки, когда та стала подталкивать её перстнями в грудь и просить милостыни. Дети залетят за её юбкой позже и разглядывая шкафы и тумбочку у дверей, пританцовывая запищат в зале, когда вся сцена уйдёт глубже по комнатам, чтобы расшевелить поле под сухими ступнями приглашённой босиком актрисы. Мама потеряется среди ромашек и трав, когда отстанет от детей, чтобы нечаянно пропустить подготовительные курсы и исцарапать ладони о цветочный стебель заостренного и не срываемого бутона, который попадётся на краю пастбища и так и не поддастся на усилия слабой руки. Достав из синтетической обоймы патрон, мужчина скроется из кадра, чтобы мне больше не отвлекаться от лёжки на родительской кровати, когда монитор в луче солнца скроет всю картинку так, что отличить героев будет уже невозможно. Я останусь в бумажной спальне и с гнетущим выражением сердца буду доводить себя внутренними разрывами, которые не дадут мне документально выспаться или выйти на улицу. Я сам отстранюсь от болота и возбуждаясь в сухости с паром у монитора пропущу болезнь к душе, чтобы погрязнуть ступнями у скользкой кладки к школе. Вполне себе опрятная броня с пробоинами и подушкой, которую я укреплю на шее после концерта, чтобы не дать себе расслабиться и сбросить в момент подъёма громкости к костру в небе. Не касаясь души, я просто достану все перья из сердца, чтобы с кровью на ладони коснуться кафеля печки, который ещё горяч после ночи и растрескался после неудачной попытки поднять температуру без родителей. Я хочу провести летний эксперимент и поэтому шатко прильну к вертящемуся будильнику, чтобы проснуться с рассветом и больше не засыпать у стрелки в металлическом круге. Помню, что я стал у дверцы печки и уже задумываясь о бессоннице, решил себя раскачать по часам с цепями, которые ещё толкнут меня в плечи, чтобы больно ныть и не опускаясь ступнями на кровать, висеть на гвоздике люстры. Я сам себя напряг и заставил выволакивать бутылки с чёрным болотом к луне, когда все остальные предпочли не замечать груза за крыльями и не шевелиться, когда рядом проходит дозорный ангел. Закономерные сны с вечеринкой у бессонницы, которая соберёт все звёзды в одном облаке и разбросает в пене реки, которая ночью будет подвижна и раздражена лучами неприкосновенно танцующей луны. Снова выдвигаюсь к берегу, который с высоты моста кажется жёлтым спичечным коробком и мне необходимо петлять в листве кустарников, чтобы спуститься к воде в исцарапанном чехле крыльев, когда я не смогу поднять тяжёлые ветви своими ослабевшими и не расчёсанными после бессонницы обложками перьев. Солнце взявшись за перила, накалила весь мост и не пропуская ни одного крыла проезжей части, заставила мост, словно без крепления парить в тумане. Какой-то сонный и рыжий в пиве рыбак стал у берега, чтобы накуриться и бросив рюкзак у камней, присел на корточки, когда у поверхности с серебряным лучом заплескалась рыба, которую отбросит от себя течение, чтобы вернуть к удочке. Я столкнулся с углом почты, когда по ледяной вертикали горки мне на встречу вылетит парень и ударится о мой обогретый бок сапогами. После обеда я шёл дворами и мимо знакомой двери останавливаться не стал, потому что давно изучил деревянные резцы и вписанными друг в друга коричневые узоры. После прохладного пробега по стадиону, я поспешу уединиться в спальне с хрестоматией, которая скрывает в себе судьбу человека и закручивает спираль моего рассудка в чтение. Я слишком долго остаюсь в больнице и даже воспоминания не иссякают по крупицам, когда я проезжаю мимо входа и слышу внутри себя журчание хлорированного ручья из тряпок, который струится по лестнице и узкому коридорчику с уборщицей на самоходной швабре. Часы на фанере дверей и моё волнительное ожидание стука в дверь с лампочкой, которая замерцает мимо глаз и заставит очередь взволноваться раньше времени. Поликлинику я помню с пеленок и крики младенцев не прекращаются за полками, где стоят коляски и поигрывают телефонами заплаканные мамы, когда солнце светит в глаза с невыносимой остротой. Вороны кружатся над фонарём и я могу видеть их фиолетовые крылья, когда плафон становится ближе и перья озаряются у лампочки с подтёком чёрно-белой гаммы. Я возвращаюсь после приёма облегчённо счастливым школьником, который в запасе имеет ещё два дня на прогул и не может оправиться с простудой для полноценно глубинного вдоха. Все гайки перебраны и мой поток уже не сдерживается карандашом, который нервно выпадает из рук медсестры, чтобы обломаться в потоке и оставить безумца с осколком, который в руке не удерживается, а только заставляет пальцы дрожать во время письма от тщетности нажима. Сонный и не борющийся за четверть мальчик, уже лишь делает вид в кадре, когда нужно до ушей улыбаться и бояться лишь за свой потусторонний вид, который будет запечатлён в красном уголке фотографа и не засияет выделенными щеками, когда лицо покроется влюблённым румянцем и тут же побледнеет в болезненной горячке. Я прижался к ней на остановке и разученной улыбкой погасил взгляд, чтобы выглядеть сонным выпускником, который ждёт расправы с ветром и с болью, когда та вознесётся к мостовой и просочится по двоящейся кривой от фонарей в глаза. Достать до вершины и тут по ступенькам оступиться на последней черте с эмалью от только-только слитой с жижей бутылки, которая злостно откинута пациентом от бордовой корки своего пропахшего тюльпанами лица. Беззаботно приблизиться к металлической радуге для расстилания ковров во дворе и разбрасывая кроссовками оранжевые опилки от листьев на дорожке, подойти к разбитому по плитке подъезду, где можно не звоня открыть дверь и войти в тень от шевельнувшегося лифта.
Процесс превращался в наглядную жалость к себе, когда все семена накалялись в копилке и сбрасывались в раковину с подгоревшего не в меру пододеяльника, где всё ещё остывала после неудобств река и ссыхались ручьи при луне, которую гнали до горизонтов живота, чтобы размять после пинка пульсирующее в колоске солнце.