Солнце в вечерней лености лучей, обовьёт всеми своими кольцами чернеющие по углам сосны, чтобы поддержать ими свой вытекающий из парка берег. Река будет ударяться о ложку залива, пока к алюминию не приблизятся вороны, чтобы собрать с ложки узоры из водорослей и скошенной по берегу травы. Дом из кирпича под бегущей луной, делился на светящиеся прямоугольники, которые сливаясь в один розовый муравейник, оживали среди огородного пустыря. Мы же продолжали сидеть на скамейке и не замечая пятен смущения в темноте щёк, целовали свои придуманные облака в оборот мишени для притяжения пуль. Растрескавшееся в простреле яблочко, стало с соком подтекать на орбите подноса, который со звоном упал на серебряные рельсы планеты, чтобы планету раскрутить на снег. В аудитории зажёгся ветер, чтобы ласкать световые льдинки лампочек, которые не успели после занятий растаять. Студенты шли к паре неохотно и противно улыбаясь у стола преподавателя своими синеватыми зачётками с незаполненными до отличия глазами, которые вечно терялись в туманном ответе. Деревня пролегла через болото, которое ночью с дороги впадало в бездну. Кто-то стонал у тел луны от холода, чтобы суметь собрать кистями все драгоценные отпечатки и не скатиться в свинец мыслей, которые отравят душу своими озерами из пара. Солнце уже не показывалось из заснеженного мрака полей, когда мы вприсядку жгли высоченный костёр между рёбер елей, которые желая подойти к нам своими тенями, обжигались о разогретые пеплом камни по окружности дровяной ямы. В голубой пустыне мерцали пристыженные волны лучей, которые проникая сквозь песчаные миражи морей, поднимались над бездной словно корабли из звёзд, когда те тонули в луже с ползущим к небу парусом. Я остался на городском острове, чтобы беззвучно провожая с берега суетливое зеркало из людей в автомобильной стене, ловить на струну только-только нырнувшую к отражению свечу, которая станет искриться на поверхности словно купающаяся в ладошке луны звезда. Мост за окраинами был могущественен и колонны в архитектуре берега пугали своей преувеличенной бледностью. Надписи на мраморе то и дело исчезали с дуг, чтобы через месяцы проявляться с дождём вновь. Молодой ещё человек сложив свои рыбацкие крылья в рюкзак, не мог удержать свой пьяно летящий сустав в расстёгнутом до крючков равновесии, чтобы идти под мостом прямиком к небу. Город в месячном жале болящего по рельсам вокзала, сшивался к центру скоростными поездами, чтобы собирать юбку солнца между перронами в один железнодорожный свёрток. Сидеть на скамейке в углублении тревожного круга, который укрыт постельными листьями и не может быть перерисован с бессонной страницы на выжатую до переплёта снов или кошмаров луну. Девочка прошла по снегу босиком и не затронув ран в исколотой ступеньке своей нежной лесенки, поднялась за крыльями к петле в своём невредимом танце с табуреткой. Этажи в жидкости никотинового дождя пухли от нехватки форточек, которые могли бы впустить в пролёты стеклянные сорняки лучей от шиповников за окраинами луны. Кладбище окуталось туманом из еловой канавы, которую на рассвете облюбовали вороны, чтобы сложившись крыльями пить из неё траурный сок. Жёлтый в днище песок с приближением к свету становился почти розовой кашей, которую нужно было унести в корзине к памятнику и обложить ею щели в плите. Лёд на ступеньке мерцал, когда фонари уже во всю полыхали при тротуаре, который был перекошен над асфальтом и от этого вся площадка у центральной двери уродливо растрескалась. Женщина пройдёт мимо моей теплящейся фигуры и не соприкоснувшись с геометрией пуховика, проскользнёт в фойе, где без света возбудит своим присутствием коридорные паутины в запертом лабиринте моего оторвавшегося от земли этажа. Листья на остановке стали белы от тумана и алкоголик с вывернутым носом, спал у знака, чтобы прижечь о холодный тротуар свои горящие от бутылки в кармашке пальцы. Куртка в обороте любви почти выветрилась и все её слёзы затухли у сердца, чтобы вечером перестать молиться за химическую пробирку и смешаться с грустью вновь, когда девочка услышит из-за окон тернистое пение от реакции двух горизонтов. Лечебница стояла на возвышенности и не падая в облака, тянулась своими фундаментами к парку, чтобы вдыхать из хвойного пакета все самые заостренно затягивающие иглы. Печка была пуста и в серости стенок водились жуки, которые цепляясь за створку дверцы, карабкались к кафелю, чтобы греть чёрные крылышки. Пластиковая бутылка с дождём и льдинками, которые ютились на горлышке, была холодна в этикетке и горяча на дне в цветке основания, которое прилегало к печной полке и плавилось с запахами своими объёмными лепестками от горения ночи. Я усну лишь под утро, когда картинки за спиралями люстры станут затуманиваться и рассыпаться до звёзд в повязке млечного пути, который пестря всеми палитрами темнеющего серебра, сольётся с черепичной волной вверх уносящегося по карнизам с голубями океана крыш. Луна после отравления устало касалась дырявого ведра у колодца, чтобы забрать оставшуюся влагу к белеющему языку своего покашливающего в подземелье луча. Лечебница чернея в оловянном ковшике хвойной возвышенности, уже закрывалась на ночь и все больные выбирая только свои тропы к этажам, возносились к сцене леса, чтобы вертеться у ширмы на посту и не касаясь декораций из ветвей и сучьев, выворачивать свои не трезво смоченные крылья в сторону койки или пыльного телевизора. Я вновь улягусь на кровать соседа, чтобы попытав снотворное счастье на его подушке и не получив ни секунды в приз, опять пытаться замедлить солнце, которое меня просто убьёт эти утром одним только лучом, когда постучится из бессонной мглы в подоконник. Ампула на тумбочке станет светлеть с подъёмом линии рассвета, который будет стремительно взращивать свои голубые углы в почве горизонта, чтобы забросать ими улицы и дороги. Битые двери в душевой, кое-как защёлкнутся, но пациент ещё будет с опаской поглядывать на замочек, чтобы не быть уличённым в струйке откровенности из вибрирующего позвоночника. Женщина обернёт после душа сердце и направленным потоком фена пересушит в левом берегу ручьи, которые ещё вчера пропускали из источников чью-то жадную любовь и заставляли ветер в груди молчать от прикосновений холода. Палаты остынут в утреннем столпотворении звёзд у лестницы, которая для каждой звезды забронирует свою ступеньку, чтобы приподнять к высотке небес по степени яркости и глубины. Болезненные черты в голубом треугольнике давно позабытого лица стали портиться и стираться по скулам, чтобы превратить глаза в прячущиеся за веки тюльпаны, которые скрываются от чувств и света.

Солнце умрёт, но к вечеру проснётся в луне и залижет ей травмы. Звёзды просились к дождю, но вышли из заката к водопаду. Воздыхатель в палате, которую обслуживает зазубренная тень от кровати, был схвачен сучьями решёток, когда дерево раскинулось в клетке и уже упёрлось жёлтой ветвью в слиток восходящей подушки. Больной перевернёт простынь, словно страничку или парус корабельного журнала, который пропитался серебрящейся солью от слёз, когда больной зароется в тонущем сиянии своей кислородной лодки при только-только сошедшей с волн любви луне. Ходить под карнизом её школы, чтобы не залить себе воротник жидкостью со стойки бара, который заперт в ароматном зареве купюр и бутылок с бархатными печатями. Воздух за соснами не станет свеж к ночи и заберётся в облако курительного сосуда, когда тот лопнет с барабанным треском сброшенной вниз сердцем петарды над перепонкой балкона. Выкинуть свой не метко стреляющий по глубине ветер, чтобы на утро отыскать его в океане с нитями или иголками, которые отбились от пуговиц для застёжки волн и молний. Этажи вешались своими балкончиками на рамы и подоконники, чтобы целовать окна и шторы своими закуренными губами от лестничной пасти пролёта. Луна подняла свой вертящийся на иголочке сосен диск, чтобы сменить закат в музыке на розовое полыхание дорожек, которые побежали лучами к центру компакта и смылись с поля. Парни дрожали под остановкой и пряча ладони в рукава или перевозбуждённые карманы напарницы, ожидали приезда пустого троллейбуса, который примет в себя все чувства и плач после расставания с отпущенным поцелуем. Ночные розы под городской юбкой женоподобной клумбы горели от волнения лепестков, которые не могли собраться в тройной цветок и поэтому страдали от сухости сотов в жалящем горлышке бутона из застеклённого мёда. Под рамами вспыхнет вертящаяся без спиц синяя шина, которая сойдёт с оси, чтобы катить сонную луну к выезженной реке.

Таксист будет ожидать меня в машине у подъезда, когда утренняя туманность ещё не опустится к асфальту, чтобы мне рассмотреть серые от грязи номера между фар. Я заберусь на заднее сидение и прищёлкну себя от плеча до бёдер гладкой лентой ремня. Таксист будет молчать, когда на выезде его лицо озарится от фонарей заправки лазурной стрелой краеугольного света. Автомобиль мимо домов пройдёт слаженней и свободнее, чтобы на трассе слиться с цветастым потоком в одну серебрящуюся на скорости реку. Я не люблю болтать с водителем, когда не выспавшись после почти бессонного вождения мне приходится собираться с силами и уже представлять, как в коридоре лечебницы меня остановят, чтобы законно отчитать за пропуск ночи. Иногда я всё же остаюсь в палате, чтобы перед затиханием снотворной музыки дверь открыла пышненькая медсестра, которая скроет своё не по фигуре широкое лицо маской и вновь оставит стены комнатки холодными. Сосед не вернётся на ночь и останется сегодня где-то в своём доме, чтобы обходя углы не сближаться с женой и детьми. В высоком окне с кровати я стану лицезреть все далеко запрятанные за кольцом фонарные выдвижения и бегущие с дымом по автомобильной окружности фигуристые плоскости. Этой моей осенью на звёздном стадионе сухо и безопасно. Пропустить ужин, чтобы остаться в запертой ванной комнате и делить кислые мандарины на дольки, которые иногда будут падать на рыжее дно мойки в лужицы. Кто-то постучится в дверь, но я не открою и продолжу купать плечи в пару горячей жидкости на креплёной в кафеле верхушке душевой. Люди в тончайшей конфетной оболочке от карандашей, зашатаются в коридоре между стен, чтобы приблизиться к посту и запросить один только телефонный звонок кому-нибудь домой. Деревня скроется за поворотом из елей и станет блестящей в почве лужей, куда с отражением заберутся все низкие домики и лучи от выцветшей в соломе чердака луны. Стать на крыльце, чтобы высмотреть себе серёжку месяца под которой ярко разогрелась неподвижная звезда. Луна подберёт с крыш свои зелёные лучи, чтобы лечь на ночь к серому фундаменту и светить в бессонном полёте до упадка крыльев на одноразовые окна или обеззараженные подоконники. Рвать во дворе ползком пушистые ромашки с корешками, которые засоряют газон своими глубоко проникающими между трав жёлтенькими сорняками. Ночью разминуться с волной чьей-то оставшейся после смерти палаты, когда в бессоннице придётся сдвинуть стрелки кроватей секундой ближе к стелющемуся на спинки рассвету.
Лечь на подушку со злостью мальчика, который исключил из рациона выверенный по минутам сон, когда к нему в палату всё же наведываются советчики, чтобы накормить белой бессонницей. Утром я буду дожидаться открытия последней двери лечебницы, которую на ночь медсёстры запрут и вернувшись на этаж станут разглядывать мой нервный лик между кушеток или перед стеклом поста, когда я вновь выбегу из палаты, чтобы измерить давление. Невыносимо долго ожидать плодов сна, который стал запретным и теперь не лезет в горло от горечи и вязкости кожи. На стадионе сойдутся пациенты, чтобы курить и сбрасывать пепел на беговую дорожку. Никто не будет кашлять или тяжело вздыхать под лунным камнем в шахте стадиона. Как же я устал от стадиона, который перестал быть игровым и теперь больше смахивает на ад, где высажена травка и где порой собираются парни, чтобы пнуть в грязный бок центральную звезду. Когда я впервые столкнулся носом с бессонницей она была неподатлива и капризна, но через несколько лет я переставал бесполезно биться с ней за секунды и позволил себе пропускать бессонные уроки по причине одиночества и нежелания расставаться с пустотой. Вновь подняться от поликлиники к ближайшему двору, чтобы посидеть на скамейке в песочнице и смотреть на параллельно проплывающие в глыбе многоэтажки окна с людьми или без. Ещё где-то сидящие в тревожной позе дети со скамьи зала будут забраны родителями к ужину, чтобы заставлять себя съесть ложечку сладкой заграничной каши за мачеху в чужой спальне. Брат выберется из ловушек родителей быстрее и сняв с себя ответственность взвалит портфель взрослого на меня, чтобы убежать к деревне пустым. Груда песка у дверей забитого клуба не исчезнет с приходом весны, когда наш автомобиль проедет мимо и я с сидений буду долго смотреть на осевшее после дождей крыльцо здания. Двоюродный брат в атласной рубашке станет курить в обнимку с женой, когда к нему подойдут деревенские подростки, чтобы смущённо выпрашивать из дыма сигареты. Луна огромным кругом взойдёт над перегородкой между подвалом и кухней, чтобы гипнотически привлекать наши взгляды в свою забирающую водопадом лучей дыру. Первый курс университета непривычно глубоко застрянет между семестрами, чтобы весной стать гнетущей полосой тумана, из которого не найдётся выхода, чтобы хотя бы простонать на пороге. Я почти усну перед экраном компьютера, но отведу взгляд к стоянке университета и ровно остриженным кустам под которыми запрячутся лужи для вступления студентов, если те станут опаздывать и не успеют увернуться на дорожке со встречным преподавателем. Ощутить духоту и отчаяние, когда на паре устроившись сидя на краю парты, отстранёнными глазами наблюдать столпотворение студентов вокруг преподавателя за одним только компьютером. Ночью отодвинувшись от руки брата, кашлять с самозабвенным рвением лёгочного полотна на люстре или на звезде в оконном треугольнике. Луна среди елей вырвется на воздух и выдыхая жёлтый пар из окон этажа, защекочет до нестерпимого хохота мои босые ступни, которые не спрятались под одеялом у спинки подоконника. Старик в картинке вытянет жёлтую шею с седеющей окантовкой к забеленному окну, чтобы сказать несколько слов для настроения и также вяло отлучившись от фраз приблизиться к своей наряженной койке, шаркая тапочками по линолеуму. Кто-то упадёт в коридоре и у нашей двери засуетятся медсёстры и болеющие люди, чтобы, видимо, пострадавшего поднять с колен и доставить придерживая к палате. Этим пострадавшим оказался мужчина, который утром встал с диагонально стоящей к моей койки, чтобы направиться к туалету перекурить. Он раскраснелся во время падения и ещё матерился, когда его волокли за плечи к дверям, чтобы уложить. Стена коридора воссоздана из толстого стекла, которым обычно покрывают бассейны, чтобы пара внутри становилось заметно больше и видимость была нулевой. Спуститься по горке асфальта мимо школы и в груде стекла с бетонной крошкой на траве под окнами бассейна, не обнаружить ничего кроме грязи и пыли. Звёзды по сторожевой окружности метались под тучами, чтобы обнаружить в синеве лунное свечение с белыми хлопьями, которые липли к желтизне тарелки, словно туманная пена от моющего ливня на узоре.
-
Я остановлюсь на тропинке, чтобы убалтывать с лезвием под сердцем как-то рассеянно улыбающуюся женщину в своей бредовой греховности. Всё небо в отбеленной глубине бессонного подъёма готово будет вплести мою нитевидную фигуру в свои заоблачные горизонты. Бессонница ужасным пятном сядет на мои волосы и поднимая к верху все нервы на виске, станет проситься к дождю за девятым этажом. Вопить у плиты, где всё ближе к моему рассудку подплывает нагретая батарея в зелёной стене, чтобы только не выпасть от огня на высоте нот. Этаж уже не испугает своей туманностью и тьма в течении асфальтов не будет так недосягаема, как бы могло показаться во сне при фонаре, который сам притягивается к ступням с балкона, чтобы меня окончательно прибить к земле.

Поступление

Утро без аппетита отбросит от койки подушку с десертными тканями на взбитой наволочке. Я выдерну из коктейля провода, которые питают кислотные течения и зажигают по часам все мандариновые лампочки в моей ванной комнатке. Сидеть на низкой льдине раковины и только слышать, как под дождиком трескаются оранжевые дольки сердца, которое перегрели и поделили между собой родители.

Я один останусь в комнатке, чтобы осмотреть синеватый шкаф с тонкими вешалками внутри салона, которые не затянуты одеждами. Пьяная уборщица не в первый раз нагрянет в палату, чтобы сияя до щёк своей пышной физиономией занимать меня ложными разговорами и воспоминаниями. В коридоре напоследок загремят пустующими мензурками и тогда стихающая до звёзд вечерняя партия бессонницы медленно перетечёт в тернистую ночь, чтобы слиться с моющими рассветами за пуговицы, которые оторвали ото сна. Дома уснут дети, пока я буду долго тормошить куклу, которая спрячет за ватой свои хлопковые крылья, чтобы поджечь в одиночестве.

Я подберусь к койке отлучённого от лечебницы поэта, который давно не добирается до луны, потому что слепо ждёт виз без рифм в новом конверте на паперти ночного подиума. Я прямо приподниму уголком своё тело от кровати, чтобы переключиться на окно шириной в горизонт всей моей грудной клетки и наблюдать, как изворачиваясь под одеялом вокруг шара к желудку подступает пенистый прилив притяжения. Ангел подозрительно зачихает с книжкой, когда стоя сомнёт забрызганные лёгочной пудрой страницы указательными перьями, которые строчка в строчку содраны с недавно остывшей любовницы. Насильно усесться за слишком крохотный столик с небом, чтобы различить потерянные в любви координаты нервной дилеммы и словить взглядом от заученной до точек бессонницы отстающие лучи в отрывке колкой звезды. Нервно собрать в один только взгляд все капризы и бросить бездушно в голубые тернии глаз среди автомобильного перелива улочек, чтобы спокойно погибнуть несовершеннолетним призраком перед испепеляющим до слёз переездом в небо.

Дождь собьёт солёные снежинки с ресниц и замочит воротник в пене от черники, которая после расставания пригодится проснувшемуся во время осушения души поэту, чтобы давить на странице ягодные серёжки в бортовой книге жалоб и блюд. Я спутаю все карты после бессонной полуночи и напряжённо подбираясь к колоде, уроню козырь себе в ладонь, которая прикоснувшись к зеркалу, оставит в отражении дамский след от червей.

Я закроюсь по примеру в ванной, когда двери подопрут родители, чтобы меня вновь подхватить без моего согласия и умыть тёплой водой зеркало. Выбираться из плена словесно, когда губы перестанут бросать звуки в бездну, чтобы венчать меня в поцелуе с бессонницей. Женщина на этаже будет шатко подбираться к телу и сделает звуки чище, чем того требует вся близость телевизионной ситуации, когда за стенками запоёт ветреный фен из душа. Она положит обе ноги на недлинную кровать и сложит носки так, чтобы выглядеть картинно и соблазнительно.

Жертва ещё не может сообразить на что готова параллельно выделывающаяся в сладкой смоле ворона с белыми крыльями, которые не могут свободно биться за решётками. Хлебнуть из стакана чайную жидкость, которая уж слишком сладка и черна, чтобы сделать повторный глоток свободным. Вновь зайти в столовую с соседом и выпросив из окошка себе пропущенную порцию с неприятием сесть за первый столик у окна. Почти прорезиненный кусок варёного мяса не подавался на рыхление вилкой и поэтому был оставлен у края миски, чтобы взяться за следующий. Сосед ни один раз подвозил меня из лечебницы, когда в салоне позади ещё местились дети с женой.

Я оставался в полном одиночестве при свете погашенной лампы, которая освещала как могла моё капризное воображение, даже не роняя лучей в мои нахмуренные глаза. Я ложился на тёмную подушку и ныл про себя в палате, и собирался с мыслями лишь, когда в коридоре к ужину собирались такие же больные. Запомнился человек с реденькими под тонким носом волосикам, которые кое-как собирались в усы у телевизионного экрана, чтобы не отворачиваясь тереться о растрескавшийся по стеклу свет.

Из большого совка в миски кидалась серая каша и каждый ещё получал в ладонь хлеб, который после лекарств не очень то радовал своей свежестью. Бессонница налилась тревогой и всё невысказанное с бредом изливалось из моего шара, который не мог улететь, потому что был подвязан за пупок к потолку. Переметнуться к психбольнице, куда так показательно меня швыряют через фойе, когда уносят с пеплом в свою прирождённую пустошь. Укол подошёл в горячей руке медсестры, чтобы заглушит крик родителей и койка подо мной стала мягче и податливей, когда можно было безболезненно проломить плинтус, который обрамлял кривоватый края пропасти.

А город за толстыми, как казалось стёклами больницы, озарялся случайно слитыми воедино огнями, которые повсеместно облегали землю или возносились по лесенкам и трубам к пушистым побегам от небес. Больной был в форме и только по глазам металась голубая паутинка, которая не могла быть разгадана или сдёрнута без лекарств. Сквозь щели в шланге убегающая на кафель вода из дождика была не так тепла или вовсе до неприятности холодна и остра. На входе полностью закрыв своим накрахмаленным бедром стул восседала санитарка и не подпуская прохожего к дверям грозно держала при себе. Впервые встреченный в коридоре сумасшедший говорил низко поставленным голосом с едва уловимым акцентом отставного военного.

Сидя он бинтовал мерзко разбитый большой палец ступни какими-то давно не стерильными пластырями из карманов. В курилке на полке сидели больные, которые не выпускали дым из оков желудка, пока их не начинал терзать сумасшедший кашель. Врач с раздражением усядется на посту, чтобы меня отогнать от стойки и не оборачиваясь заполнить все предписания после возвращения в обездвиженное лоно психиатрии.

Помнится, что лампа над телом в койке заключённого светилась, словно кружок масла, который не падает вниз на пол от стенки. Больной перевернёт свой торс без одеяла и уставится заспанным лицом к дверям, которые заблокированы с обратной стороны коридора пустым шкафом. Наркоман встанет с кровати, чтобы ходить между коек и становясь у тумбочек на корточки вытягивать чужие продукты. Утром он например угостит меня моим же хлебом в целлофане. Под утро рядом проснувшийся с зажигалкой сосед воспользуется моментом и с предельно завышенным пламенем откроет в зажигалке газ, чтобы мотать над собой и смотреть на упрямый огонь.

Санитар вовремя подлетит к больному и не паникуя забьёт поджигателю дых, когда бинтованный кулак заскрипит с ударом под рёбрами и стихнет вытянутой ладонью над затылком зажавшегося спального мешка. Я вовсе перестал различать сны и перестал видеть картинки после закрывания глаз, которые то и дело старались упасть на мои весы для воспоминаний, когда те шумно прогибались обратно на подушке, чтобы меня оттолкнуть.

Черта между мной и образами родителей стиралась в маршрутке, которая обманчиво забирала все желания к университету и сулила пропастью неприятностей для отчисленного падения без литературной гидравлики себе на горло. Ходить под её подъездами в оливковой куртке с чёрными крапинками после дождя, который не собьёт мой оранжевый полюс и не вывернет все оставшиеся после библиотеки строки в первую попавшуюся лужицу.

Кабинет музыки усилен звуками от проигрывателя и все пластинки попеременно вращаются над моей головой, когда я смотрю в виниловый потолок. В кабинет заберётся толстый карлик с белобрысым шариком между плеч, чтобы проникнуть за белые лосины в юбке одноклассницы своими короткими до неудобств пальцами и осветить обесточенный до ног шарик, словно головокружительный фонарь.

Учительница не станет препятствовать выходке и продолжит вести урок не глядя на всю неловкость нот, которые заносит на свои коленки именно девочка, когда видимо привлекает этого уродца на переменке игривой музыкой классически подобранной с перил фигурки.

Утро без аппетита отбросит от койки подушку с десертными тканями на взбитой наволочке. Я выдерну из коктейля провода, которые питают кислотные течения и зажигают по часам все мандариновые лампочки в моей ванной комнатке. Сидеть на низкой льдине раковины и только слышать, как под дождиком трескаются оранжевые дольки сердца, которое перегрели и поделили между собой родители. Я один останусь в комнатке, чтобы осмотреть синеватый шкаф с тонкими вешалками внутри салона, которые не затянуты одеждами. Пьяная уборщица не в первый раз нагрянет в палату, чтобы сияя до щёк своей пышной физиономией занимать меня ложными разговорами и воспоминаниями. В коридоре напоследок загремят пустующими мензурками и тогда стихающая до звёзд вечерняя партия бессонницы медленно перетечёт в тернистую ночь, чтобы слиться с моющими рассветами за пуговицы, которые оторвали ото сна. Дома уснут дети, пока я буду долго тормошить куклу, которая спрячет за ватой свои хлопковые крылья, чтобы поджечь в одиночестве. Я подберусь к койке отлучённого от лечебницы поэта, который давно не добирается до луны, потому что слепо ждёт виз без рифм в новом конверте на паперти ночного подиума. Я прямо приподниму уголком своё тело от кровати, чтобы переключиться на окно шириной в горизонт всей моей грудной клетки и наблюдать, как изворачиваясь под одеялом вокруг шара к желудку подступает пенистый прилив дрожи. Ангел подозрительно зачихает с книжкой, когда стоя сомнёт забрызганные лёгочной пудрой страницы указательными перьями, которые строчка в строчку содраны с недавно остывшей любовницы. Насильно усесться за слишком крохотный столик с небом, чтобы различить потерянные в любви координаты нервной дилеммы и словить взглядом от заученной до точек бессонницы отстающие лучи в отрывке колкой звезды. Нервно собрать в один только взгляд все капризы и бросить бездушно в голубые тернии глаз среди автомобильного перелива улочек, чтобы спокойно погибнуть несовершеннолетним призраком перед испепеляющим до слёз переездом в небо. Дождь собьёт солёные снежинки с ресниц и замочит воротник в пене от чернил, которые после расставания пригодятся проснувшемуся во время шторма поэту, чтобы сочинять пересушенные от бессонного зноя страницы в пустыне бортовой книги жалоб и раздражений. Я спутаю все карты после бессонной полуночи и напряжённо подбираясь к колоде, уроню козырь ему в ладонь, которая прикоснувшись к зеркалу, оставит в отражении мокрый след от пальцев. Я закроюсь по примеру в ванной, когда к дверям подбегут родители, чтобы меня вновь подхватить без моего согласия и умыть тёплой водой лицо. Выбираться из плена словесно, когда губы перестанут бросать звуки в бездну, чтобы венчать меня в поцелуе с бессонницей. Женщина на этаже будет шатко подбираться к телу и сделает звуки чище, чем того требует вся близость телевизионной ситуации, когда за стенками запоёт ветреный фен из душа. Она положит обе ноги на недлинную кровать и сложит носки так, чтобы выглядеть картинно и соблазнительно. Жертва ещё не может сообразить на что готова параллельно выделывающаяся в сладкой смоле ворона с белыми крыльями, которые не могут свободно биться за решётками. Хлебнуть из стакана чайную жидкость, которая уж слишком сладка и черна, чтобы сделать повторный глоток свободным. Вновь зайти в столовую с соседом и выпросив из окошка себе пропущенную порцию с неприятием сесть за первый столик у окна. Почти прорезиненный кусок варёного мяса не подавался на рыхление вилкой и поэтому был оставлен у края миски, чтобы взяться за следующий. Сосед ни один раз подвозил меня из лечебницы, когда в салоне позади ещё местились дети с женой. Я оставался в полном одиночестве при свете погашенной лампы, которая освещала как могла моё капризное воображение, даже не роняя лучей в мои нахмуренные глаза. Я ложился на тёмную подушку и ныл про себя в палате, и собирался с мыслями лишь, когда в коридоре к ужину собирались такие же больные. Запомнился человек с реденькими под тонким носом волосикам, которые кое-как собирались в усы у телевизионного экрана, чтобы не отворачиваясь тереться о растрескавшийся по стеклу свет. Из большого совка в миски кидалась серая каша и каждый ещё получал в ладонь хлеб, который после лекарств не очень то радовал своей свежестью. Бессонница налилась тревогой и всё невысказанное с бредом изливалось из моего шара, который не мог улететь, потому что был подвязан за ручки к потолку. Переметнуться к психбольнице, куда так показательно меня швыряют через фойе, когда уносят с пеплом в свою прирождённую пустошь. Укол подошёл в горячей руке медсестры, чтобы заглушит крик родителей и койка подо мной стала мягче и податливей, когда можно было безболезненно проломить плинтус, который обрамлял кривоватый края пропасти. А город за толстыми, как казалось стёклами больницы, озарялся случайно слитыми воедино огнями, которые повсеместно облегали землю или возносились по лесенкам и трубам к пушистым побегам от небес. Больной был в форме и только по глазам металась голубая паутинка, которая не могла быть разгадана или сдёрнута без лекарств. Сквозь щели в шланге убегающая на кафель вода из дождика была не так тепла или вовсе до неприятности холодна и остра. На входе полностью закрыв своим накрахмаленным бедром стул восседала санитарка и не подпуская прохожего к дверям грозно держала при себе. Впервые встреченный в коридоре сумасшедший говорил низко поставленным голосом с едва уловимым акцентом отставного военного. Сидя он бинтовал мерзко разбитый большой палец ступни какими-то давно не стерильными пластырями из карманов. В курилке на полке сидели больные, которые не выпускали дым из оков желудка, пока их не начинал терзать сумасшедший кашель. Врач с раздражением усядется на посту, чтобы меня отогнать от стойки и не оборачиваясь заполнить все предписания после моего возвращения в лоно психиатрии. Помнится, что лампа над телом в койке заключённого светилась, словно кружок масла, который не падает от стенки. Больной перевернёт свой торс без одеяла и уставится заспанным лицом к дверям, которые заблокированы с обратной стороны коридора пустым шкафом. Наркоман встанет с кровати, чтобы ходить между коек и становясь у тумбочек на корточки вытягивать чужие продукты. Утром он например угостит меня моим же хлебом в целлофане. Пол утро рядом проснувшийся с зажигалкой сосед воспользуется моментом и с предельно завышенным пламенем откроет в зажигалке газ, чтобы жечь над собой и смотреть на упрямый огонь. Санитар вовремя подлетит к больному и не паникуя забьёт поджигателю дых, когда бинтованный кулак заскрипит с ударом под рёбрами и стихнет вытянутой ладонью над столом. Я вовсе перестал различать сны и перестал видеть картинки после закрывания глаз, которые то и дело старались запасть в мою коробку из воспоминаний, когда те шумно вываливались на подушку, чтобы меня пробудить. Черта между мной и образами родителей стиралась в маршрутке, которая обманчиво забирала все желания к университету и сулила пропастью неприятностей для отчисленного падения себе на горло. Ходить под её подъездами в оливковой куртке с чёрными крапинками после дождя, который не собьёт мой оранжевый полюс и не вывернет все оставшиеся после библиотеки строки в первую попавшуюся лужицу. Кабинет музыки усилен звуками от проигрывателя и все пластинки попеременно вращаются над моей головой, когда я смотрю в виниловый потолок. В кабинет заберётся толстый карлик с белобрысым шариком между плеч, чтобы проникнуть за белые лосины в юбке одноклассницы своими короткими до неудобств пальцами и осветить опущенный до ног шарик, словно головокружительный фонарь. Учительница не станет препятствовать выходке и продолжит вести урок не глядя на всю неловкость нот, которые заносит на свои коленки именно девочка, когда видимо привлекает этого уродца на переменке игривой музыкой классически подобранной с перил фигурки.

Сесть на диванчик в большом и высоком зале одного из этажей театра, когда по паркету носятся вспотевшие дети из студии. Я всё время пытаюсь скрыться от звуков, которые сотрясают всю хрустальную атмосферу этого субботнего вечера. Я невидно под предлогом отлучаюсь из пары и выбравшись за пределы путаницы лестниц и ходов театра, становлюсь серым холодным пешеходом, который вышел из такой же не яркой роли, но всё ещё боится быть светлее. Теперь можно гулять вдоль Немана и уворачиваясь от пристальности взглядов встречной женщины, касаться пальчиками перчаток холодного синего бортика, который окружает выступ площадки над рекой, чтобы защитившись, видеть перед собой лишь уносящуюся с листьями и водорослями от глаз коричневатую гладь. Идти к возвышенности и видеть у криволинейного подъёма деревом обитую стену церкви, которая так высока ещё и неприступна, когда один только молодой ангел смотрит на меня или на реку из-за ограды, чтобы я слёзно смутился от своей низости, но всё же поднял ладонь до черты для приветствия всего неба. Вновь оказаться на тропинке в парке, когда холод ещё не так силён, чтобы на бегу потерять сердце. Санитар подойдёт к открытому окну и плотно прижав раму к коробке рукой, совершит один поворот отмычкой в боковом замке, чтобы грянувший ливень не затопил общую палату. В тёплой летней атмосфере я буду с койки наблюдать за движением сумасшествия одного разговорника, который будет клянчить сигареты из сейфа у санитара, когда выйдет из глубокого монолога. Хромая на прямой высокой ноге от койки в сторону выхода ринется крепкий мужчина и с чёрными возгласами, оттолкнёт от себя рядом к плечу прижавшегося до безумия подростка в розовом после самоубийства венке. Ночью в палату, куда падал лишь общий свет, притащили мужчину, который не подавался на крепкие увещевания белобрысого санитара с бинтами и поэтому был в конечном итоге зафиксирован по рукам к балкам кровати, а на утро проснулся в панике, потому что не мог пошевелиться, чтобы дотянуться к стакану воды на тумбочке. Ещё одна красная пилюля на указательном пальце дежурного врача села мне на губы и была проглочена с водой, чтобы связно наконец прекратить мою бессонную агонию в реанимационной комнатке. Где-то рядом суетился больной с абсолютно зелёным лицом и чёрными дутыми губами, которые тёрлись о ложку с клочком жёлтой каши. На меня свысока смотрели незнакомые голубые лица в масках и видя, как долго сопротивляется ситуации моё сердце, готовили в мисочке с ватой шприц, чтобы меня разбудить. Я специально остановлюсь у решётчатой калитки от которой вниз к дворику отходят знакомые ступеньки, чтобы мама вечером могла удобно спуститься в сад и забрать меня домой. За столиком дремлет воспитательница, когда о её спину из-за крыш беседки ударяется дневной луч греющего лифчик света. В спальню не стесняясь входит иногда подменяющая воспитательницу женщина, чтобы снять с груди чёрное бельё стоя спиной и оставить блузку на открытой дверце шкафа, пока с вешалки не будет снят посменный бюстгальтер. Продолжить верить в приход матери и для этого врать с коврика санитарке, когда та уже попытается провести меня в прохладную спальню, чтобы уложить щекой в простынь. Ждать пока в полном окне померкнет луна и мне не придётся привставать с подушки, чтобы луну осматривать на предмет травм и ожиданий увидеть её утром свеженьким цветком, который стянется под каким-нибудь больничным деревом в маленькую беленькую салфеточку. Мне приятно после температуры наблюдать за лучистыми птицами, которые не боясь садятся на инфекционные ветви или голубые баки с объедками, чтобы устраивать перекличку над вчерашней лужей дождя. Один больной, который впервые встретил меня на входе, теперь с мягкой пачкой сигарет бродит между деревьями с женщиной, чтобы дотрагиваться до её сухого плеча своей почти подростковой бородкой. Эта женщина выбирает себе прогульщика каждое утро и однажды я вижу её со стадиона в компании мужчины с пигментными разводами по всему натянутому перед дракой лицу. Я торчу на ночном стадионе среди холодов ноября, который всё не подтягивается к моему празднику и только сеет воспалённые до желтизны звёзды по ровно разорванному кругу небосвода, чтобы отвлекать моё томное внимание от болезни. Старик крошит по миске хлеб и сосед по столику подзывает санитара, чтобы старика увести голодным в палату, где привязать к койке на углу. Мальчик с битой по уголкам передней челюстью уже готов укусить меня за нос, но санитар быстрым шагом ставит между нами свою черту, которая не даёт нам сцепиться. Кто-то кинет последнюю карту на покрывало, пока я буду проходить мимо койки вслед за таблетками, которые ссыпаны уже в мою глотку. Шаг этого больного только кажется свободным - внутри же он сильно напряжён и скован от надвигающейся злости, которую только пытается сдержать или контролировать. Множество домов разной высоты и дизайна, открывались передо мной, когда взгляд уже был готов охватить всю стену, чтобы только суметь заснуть на несколько отжатых секунд у вечности. Подушка растает с уходом солнца и влажные растения в горшке покроются чёрным налётом от подоконника, который вовсе исчезнет ночью, чтобы только утром показаться тенью с оранжевым пятнышком на растущей бровке. Мило чирикающий из радиоточки воробушек, вечером сядет на волну в зале и тогда я не проснувшись открою глаз, чтобы пальцами ладони отогнать бессонный звук от звенящей подушки. Огород в темноте будет застукан струями дождей, которые станут посменно выворачивать до корней высокие цветы, чтобы обложив лепестки в лужу, играть переливаясь змейками в прятки под крышами домов или улиц.