Я совершенно утратил способность сопротивляться и бежать к центру, когда вовсе нет надобности кидаться сердцем в мишень на груди. Я тихо встаю с койки, когда к спинке приближаются студенты с бледными щеками, чтобы становиться под солнцем и демонстрировать свои не выполотые утром прыщи. Маршрутка с мониторами внутри, которые будут снесены по лесенке и поставлены в уголок под роспись отца, не сдвинется с тёплого места на асфальте, чтобы можно было прятаться в бордовом салоне или стоять поодаль, когда вся кабина подбрасывает свою тень. Затаиться в парке, пока в телефончик не вернётся сообщение, которое утром ещё было не стёрто и поэтому отправилось ручьём, чтобы смыть всю весеннюю грязь с батарей. Я долго не могу заснуть и поэтому чувствую себя подстреленным птенцом, который не может вернуться в белоснежное гнездо с пулями до полуночи, потому что сброшен с ветвей и окрылён падением, чтобы не позволить родителям снова затащить себя со стаей ворон в один выложенный розами венок на крыше. Солнце поднимется над синим ещё после ночи подоконником, который скроется с первым дождём лучей, когда те соберутся в угол, чтобы озарить захваченную тьмой спальню. Август блеснёт в холодном финале с ароматом пшеницы, когда грузовик проедет по трассе и разбросает у обочины пыльную жменю зёрен, которую после каникул сбреют утомлённые клёвом голуби. Уплыть из рук физрука, который докричится до меня сквозь толщу бассейна, когда прозвенит будильник на стене и стрелка пойдёт под гипнозом дальше по пружинам маятника. Он был заботлив и поэтому разрешал мне смотреть на воду, чтобы не чувствовать себя уязвлённым утопленником, который вот-вот захлебнётся без поцелуя и выбросится в открытый букет из заноз и ран. Город с его бензиновыми заливами и колёсными микшерами, которые превращают клубящиеся разводы в публичное обесцвечивание всей танцующей реки. Я долго стою у парты, пока родители с аппетитом задают мне вопросы, которые не дают возможности зацепиться за берег и отковырнуть обломок льдины пальцами, чтобы чувствовать холодящую волну онемения, когда та скользнёт по руке к локтю. Уходя из лечебницы я иду к Неману, чтобы подошвой ботинка мять мёрзлую траву, которая обострилась и довольно упрямо притягивается к безразличной точке на рисунке луны. Одиночество и осенний пар поднимается от реки, чтобы я мог оглянуться и закричать при виде этой удушающей дыры с чёрными ветвями, которые по кругу въедаются в объёмную кляксу и пытаются взорвать мои лёгкие при первой же капле в зелёной вене головокружительного парка. Учительница будет допрашивать меня у доски, чтобы слёзы мои рвались из капельницы и все иглы отдельно от шприцов пускались по течению с тесноватым ручьём из школьной ваты и влажного мела. Долго петляя по улочкам и опуская свои синие лучи из глаз к солнцу, я закрываю душу, чтобы пересчитать все плохо выученные мысли и достать мошенников, которые ждут потустороннего приёма за недочитанным углом чековой книжки. Я больше не могу писать, потому что здорово вымотался, когда бежал к полке, чтобы опрокинуть её со стены и поджечь все плохо сгорающие книги одним только заправским щелчком глаза по серийной обложке. Я не встречу человека и поэтому разбегусь со всем обществом по разным углам, чтобы достать перчатки из сундука и выложить без промаха все удары в одно навязчивое лицо. Лес не смолкал после бессонницы, когда мне необходимо было перейти трассу под длиннющим носом у фуры, у которой выбили радиатор и стащили все передачи. Больные вооружившись бутылкой сели замусоренным кружком, чтобы пускать слюни на плечи соседа и также ловко глотать весь сок обратно с вином, когда горлышко окажется перед глазами и можно будет опрокинуть жидкость в свою же чашу без милостыни или малейшего осадка.