В квартире – режущая глаза высокая концентрация сигаретного дыма. На столе – сангина и портреты Лоры. В руке – стакан с прозрачной жидкостью. За окном – март.
Коготь долго стоял на кухне и вглядывался в мутное стекло окна. Окно открывалось ранним утром, когда он уходил на работу, и морозная свежесть до вечера воевала с затхлостью темной безликой квартирки. Коготь возвращался и наглухо закрывал все выходы в параллельный мир. Знал, что открытое окно – не лучший из выходов. Особенно на четырнадцатом этаже.
А сегодня незаметно наступила весна. И черно-белый мужчина со стаканом водки в руке смотрел в окно на мартовские серые сумерки, решая, нужен ли ему глоток этой весны.
Год назад все было иначе. Таял снег и в квартире Мастера было много веселых людей; приходил Микки и играл на вдрызг расстроенной гитаре Зоопарк, Мастер изобрел блюзовые вилки, и человек шесть (на которых хватило этого чудесного инструмента) пьяно звенели в такт, а чаще – безо всякого такта, и вечер превращался в дикий сейшен, и Марк улыбался, а Светка злилась на шум, вертясь возле зеркала и поправляя макияж; а еще кто-то курил траву на балконе и долго рассказывал после этого умопомрачительные теории об устройстве мира, и все было великолепно, потому что снег – таял…
Коготь открыл окно. Широко. Сначала одну створку, а потом и вторую. И подался вперед, отставив водку на другой конец стола.
Кухня наполнилась далекими криками и смехом детей, сигналами машин, щебетом птиц, чем-то еще… Коготь жадно втягивал ноздрями этот теплый воздух, и воздух растворялся в крови, растворялся в сердце и превращался в невыразимую тоску, острыми перышками царапая нервы. Хотелось плакать навзрыд, или смеяться – громко, гротескно, или кричать, или петь, но плакать и петь Коготь не умел, кричать было некому, а смеяться…
Черно-белый мужчина простоял у открытого окна до утра. Утром пошел снег.