одна из вариаций на тему Когтя (~2002 год)

- Странное дело, - бормотал себе под нос Коготь, когда Марк неслышно вошел на кухню, да так и остался стоять в проеме двери, - странное дело, дружочек, насколько много ты потерял картинок из своей собственной жизни.

Марк молчал. Стоило бы, конечно, издать какой-нибудь звук: покашлять там, или нарочито громко сказать: "Коготь, где тут у тебя вилки?", или просто подойти широким шагом к стоящему у окна другу и постучать пальцем по спине. Не моглось. Просто не моглось, и чем дольше Марк стоял в этом проеме, тем глупее казались все вышеперечисленные методы открыть себя.
Коготь в последнее время часто разговаривал с собой, это помогало ему чувствовать реальность происходящего и запоминать картинки. Звук собственного голоса впечатывал эти картинки в его мозг, - возможно, срабатывал синдром лекций из старого доброго студенчества. Коготь-неопытный-юноша никогда не спал на лентах.

- Странное дело, - продолжал бормотать Коготь, - для меня до сих пор каждый из пройденных и сданных студенческих предметов звучит разными голосами. И это при том, что зрительная память всегда была для меня более важной и доступной, - губы Когтя искривились в усмешке. - Странное, странное дело. Запоминай, Андрей, запоминай картинки. Ты совсем мало их помнишь, фройнде. Практически по пальцам можно пересчитать их, запомненные.
Коготь медленно отвернулся от окна и Марк, инстинктивно отпрянувший, ощутил укол стыда.

- Коготь...
- Мастер, привет. Не смущайся так, ты же далеко не маленький мальчик, а если бы я боялся подслушивания, я закрыл бы дверь, поверь мне. У тебя есть немного времени? я бы с удовольствием выпил с тобой чаю, только естественно, не того сладкого и слабого, который ты любишь. Вечно ты пьешь всякое дерьмо... - Коготь чиркнул спичкой, набрал в чайник воды, поставил на огонь, посмотрел Марку в глаза. - Ты знаешь, мне... мне не то чтобы не очень хорошо... я, можно сказать, алкаю великих открытий, - глаза Когтя ехидно сверкнули, голос обрел силу и позерство.
Мастер придвинул табурет, сел, с любопытством глянул на друга, стараясь выглядеть небрежно, взял валяющуюся на столе ручку, стал зарисовывать белые пятна на сигаретной пачке.
- Я жажду открытий, Мастер! - театрально воскликнул Коготь, махнув рукой вверх. - До чего же красиво звучит! О чем ты думаешь сейчас, минхерц, уж прости за прослюнявленный вопрос?
Марк хмыкнул, и как будто камень свалился у него с плеч: Коготь был совсем не страшен сейчас. За него было сейчас не страшно.
- Я думаю, что Коготь сейчас неискренний, и что ему это нужно. Так совпадают его потребности и возможности, и я рад за него... - Мастер взглянул на друга лукавыми чертиками своих глаз.
- Ты прав, минхерц, - заулыбался Коготь, - ты прав. Правда, ты так и не сказал мне, есть ли у тебя время, вроде бы ты собирался идти гулять с Маргари по этим чудесным зловонным микрорайонным прудам а-ля натюрель?
- О, нет, - подыграл ему Марк, - никакие зловонные пруды, даже а-ля натюрель, не сравнятся со стаканом чая из рук моего доброго друга, даже несмотря на то, что чай будет полное дерьмо, крепкий и горький...

Друзья понимающе поулыбались друг другу, а потом Коготь сказал, разливая кипяток по стаканам:
- Марк, я систематически забываю куски из своей жизни. Поэтому пока я еще подвержен сегодня сентиментальному настроению, будь добр, поспрашивай меня о чем-нибудь, что могло бы быть тебе интересно. Я попробую вспомнить и рассказать.

Кипяток обволакивал внутренности граненых стаканов. Коготь наклонял чайник медленно, вода текла тонкой струйкой, и верхняя часть стекла успевала покрываться капельками пара. Мастер наблюдал за этой картиной, слушал за окном детские голоса и к нему приходило четкое ощущение: он ничего не хочет спрашивать сейчас у Когтя. После разрывания в одиночку всех подробностей и деталей жизни Андрея, после мучительного любопытства, догадок, домыслов и представлений, сейчас ему не хотелось знать никакой правды. Ему хотелось пить чай, пусть даже и крепкий, перебрасываться с другом словами, как пинг-понговым шариком, вытащить его на прогулку с Маргари, жадно дышать мартовским воздухом, и не думать, не думать о том, что теперь ты будешь знать, как сломали твоего друга. Теперь ты будешь знать. Навсегда.

Особого внимания стоила встреча Когтя с родителями Мастера. Случилось это через полгода после первого прихода Когтя в "коммуну", где люди отдыхали, а Мастер, по совместительству, - жил.
Дверной звонок надрывался почти без перерыва, поэтому открывал дверь гостям любой, кто проходил рядом, не заботясь посмотреть в глазок.
Очередной звонок в дверь привел с собой мужчину и женщину, в которых выглянувший из кухни Мастер опознал своих ненаглядных родственников.
- Тишше! – шикнул он на гитару, дребезжащую из дальнего угла. Гитара взяла еще пару аккордов и замолкла.
Мастер вышел в коридор, судорожно соображая, что в его квартире стоит того, чтобы заинтересовать родителей. Пьяный Микки? Ох, нет, как-нибудь в другой раз, пожалуй… Спящие на кровати девчонки?.. Вряд ли, ведь он даже не знает их имен… Так, попросились поспать, да дождь переждать… два дня назад…
Из всей жилой квартирки не сорвался на тишину только балкон, откуда доносился голос Когтя. И Мастер, неуклюже забирая у мамы сумки с продуктами ("Ну зачем, ма… нет, я не голодаю… Да брось… Папа, ну скажи ей… Нет, лучше не разуваться…."), понял, кто из присутствующих сможет выдержать удар.
- Андрей!
- На фиг-на фиг! – отозвался с балкона Коготь. – Наша аудиенция, мой друг, была окончена еще утром вчерашнего дня, - неужели вы хотите реванша?...
- Андрей, я хочу познакомить тебя!...
- Да замолчи же!.. Я не люблю людей, а тех, кто входит в твой дом, я не люблю еще больше…
- Марк? – брови красивой, но уже немолодой женщины поползли вверх.
Мастер улыбнулся.
- Я хочу познакомить вас со своим хорошим другом… Коготь, ну!
- Меня всегда изумляла способность людей видеть во мне лошадь, - буркнула фигура, заходящая с балкона в комнату. – И ладно бы еще какую-нибудь благородную лошадь, типа андалузской… Так нет же, - больше, чем на ломовую, я, наверное, просто не тяну… - Фигура дошла до Марка, глянула исподлобья на гостей, выпрямилась.
Черные глаза–угольки смотрели изучающе и с издевкой. Как рентгеновский луч, ощупали они сначала одно лицо, потом второе, - бросились было на Марка, но вернулись и твердо уставились в переносицу пожилого мужчины. Тонкие губы чуть дрогнули в улыбке, и голова склонилась в то ли вежливом, то ли насмешливом поклоне.
- Добрый день, - промолвила женщина, взяв мужа под руку. – Вы, наверное, Андрей, друг Марка?..
- Да, скорее всего, это так, - согласился Коготь и немедленно наклонил голову набок, по-птичьи разглядывая новых персонажей. – А день определенно добрый, это без сомнения. Вы очень похожи с Марком – вот здесь, - пальцы Когтя провели в воздухе перед лбом женщины, и она инстинктивно отшатнулась, - и здесь, - пальцы повторили движение перед губами мужчины. – Может быть, вы его родители?
Мастеру хотелось улыбаться и плакать одновременно. Что ж ты издеваешься, собака, неужели ты не понимаешь, что ты должен произвести хорошее впечатление?..
- Мы… Ну, вообщем, да, мы родители Марка… - попробовала ответить женщина, а мужчина взял инициативу в свои руки и отрезал:
- Андрей, веди себя вежливо!
Глаза Когтя зажглись изумлением:
- Я?! Вежливо?.. Да я сама вежливость! Марк, разве я не прав? Разве я не вежлив?..
Мастер молча улыбался. У Когтя было хорошее настроение, и что бы он ни говорил в таком состоянии духа, он говорил хорошо. И конечно же, он говорил вежливо, чертовски вежливо!
- Уважаемые родители, - продолжал разглагольствовать Коготь, - я не могу себе позволить невежливость по отношению к таким хорошим…. мнэ… родителям, как вы… И если я что-то не так сказал, я приношу вам свои извинения. Я не хотел вас обидеть. – И лицо Когтя украсил оскал, который должен был, наверное, изобразить улыбку.
В воздухе повисла пауза.
И когда на кухне неловко звякнула первая струна, пауза лопнула, как мыльный пузырь, и мать Мастера быстро засеменила в коридор, приговаривая на ходу: "Так, сын мой, помидоры с капустой я тебе здесь оставляю, если нужна картошка, говори, у нас есть… Мы побежали уже, чтобы не мешать, давай, звони почаще, совсем забыл…"
Мастер воткнул пальцы в ребра Когтя, Коготь приглушенно взвыл и проскользнул в коридор провожать гостей.
Мужчина с глубокими морщинами на лбу сурово бросил взгляд на Андрея, простился с сыном и вышел за женой в подъезд, где их прощальные голоса стали смешиваться с эхом и стуком каблуков по лестницам, а после и вовсе затихли. Дверь щелкнула, закрывшись.
- Марк, ну прости дурака, - начал Коготь, но наткнулся на друга, бьющегося в истерике, и замолчал.
- Забей, товарищ! – выдавил со смехом Мастер. – Ехали-ехали, и проехали!..

…По правде сказать, Мастер совершенно не знал о жизни Когтя до того периода, когда тот начал появляться в его доме. Только строил догадки, исходя из своих наблюдений.
Марк, например, мог ответить на любой откровенный вопрос практически любому человеку. Марк не умел врать. Марк не умел скрываться. Поэтому ему особенно неудобно было знать правду о Когте, - она давалась с трудом, вытаскивалась из замкнутого, по большей части молчащего человека как мельчайшие крупицы соли, что остаются от морской воды после того, как её подержат над огнём.
Мастерство скрытности Коготь изучил досконально. В мастерстве утаивания собственной биографии он был великолепен. Некоторые объективные данные, во многом похожие на безликие анкетные, Марк выцепил без особого труда: имя – Андрей, место рождения – Москва (впрочем, именно московский период оказался самым тайным, поэтому больше Марк ничего не знал), образование – два высших – истфак и немецкая филология; возраст – 25, семейный статус – убеждённый одиночка; когда-то Марк слышал о выставке картин Когтя в России, но тот недобро огрызнулся, что, мол, он к этому не имеет никакого отношения, и что это, наверное, родственники его похоронили и устраивают эпохальные воспоминания… Вообще, наблюдательный Марк понял, что вопрос о семье Когтя, оставшейся в Москве, наиболее болезненен, к тому же для себя он связал воедино все мелочи, который Коготь был не в состоянии укрыть, и то, что получилось в итоге, не дало Марку идти в познании чужой жизни напролом. Страшно было. Идти.
Он прекрасно помнил красивую картинку – года четыре назад, не меньше, - когда Коготь впервые при нём начал рисовать; это было ещё в той странноватой квартире в 49-ом районе, где они, собственно, и познакомились. Была абсолютная тишина, и только через несколько минут Мастер услышал, как на кухне тикают часы; он сидел и смотрел на человека напротив - чёрный силуэт, закатанные до локтей рукава свитера, которые обнажают красивые сильные руки (Марк представил себе, какой же мощью обладают эти стальные руки, и тут же подумал, что не стал бы проверять все их возможности); каменное лицо с острыми живыми глазами; на коленях – белый лист, небрежно поддерживаемый ладонью, и уверенные взмахи карандаша по бумаге. Несколько придирчивых взглядов на рисунок – и один-два решительных штриха. Коготь рисовал, как будто отсекал грифелем всё лишнее; он подчинял рисунок себе, как раба, и бесцеремонно правил его, как будто резал тонким лезвием. Мастер долго любовался тогда совершенством этой картинки, и только потом, когда Коготь протянул ему готовый рисунок (там была изображена какая-то статуя на фоне готического храма), взгляд Марка скользнул по внутренней стороне рук Когтя. Белые шрамы напоминали штрих-код – длинная линия – короткая – длинная – две коротких, опять длинная… Коготь насмешливо проследил глазами за взглядом Марка и картинно взмахнул рукой вверх-вниз:
- Нравится?..
Мастер повёл головой – отказываясь то ли от того, что увидел, то ли от того, что услышал.
Коготь разжал пальцы, и листок, исцарапанный карандашом, медленной бабочкой опустился на стол.
- Правильно. Мне тоже противно.
С этого дня Мастер и Коготь начали общаться. Много и часто. Сначала Марк приезжал к нему выпить горячего, обжигающего крепкого чая, послушать странную, но очень красивую музыку – то ли кельтский фолк, то ли шотландские напевы, - а потом Коготь впервые пришёл в обитель Марка, которую начиняли под завязку десятки людей. И остался. Он приходил каждый день после двух и уходил около полуночи. Занимал один из углов в комнате и наблюдал за приходящими. И, конечно, он рисовал… почти постоянно. Кадр, которым Коготь впечатался в зрительную память Марка, был именно тем кадром, которым он любовался тогда, в 49-ом районе – чёрный силуэт, белый лист, руки, карандаш… и глаза.
И вот теперь, спустя четыре года, Мастер вспоминал всё это, сидя с Когтем у себя на кухне за чаем и сигаретами. Было лето, и третий день шёл проливной дождь. Он лил, как из ведра, - по кронам деревьев, по горячему асфальту, по крышам и карнизам. Коготь только что пришёл из магазина и теперь сидел, нахохлившись мокрой птицей, сжав пальцами гранёный стакан с дымящимся чаем. Обсуждались феньки как символ эпохи. Мастер рассказывал про каждую из своих амулетных бисерных ниток и возмущался цинизмом Когтя по этому поводу. Коготь иронично сверкал глазами, смеялся запальчивости друга и приводил тысячи доказательств того, что бисер по своим химическим составляющим вреден для человеческого организма, а что он делает с душевным состоянием – так это вообще геноцидом неформальных масс попахивает. Мастер забывал свои аргументы и заводился ещё больше; Коготь гнусным голосом распевал хипповские песни и декламировал гимны Третьего Рейха, в которых феньки запрещались как чуждые арийской нации элементы. Марк уже почти готов был признать своё поражение, но тут его глаза нашли нужную деталь в облике Когтя.
- Коготь, а что это за хрень у тебя на шее?
- Это?.. – Коготь дотронулся до нитки с деревянными бусинками – чёрная - белая – чёрная – белая. – Это мне сестра подарила. Давно.
Марк поперхнулся чаем и закашлялся.
- В чём дело? – усмехнулся Коготь, - у меня что, не может быть сестры?
- Мгм… не знаю… Нет, ну может, конечно. – Марк осторожно поставил чашку на пол.
Около минуты оба молчали.
- Коготь… А какая она?
- Хм… Ну, братец Кролик, ты и вопрос задал… - начал Коготь и тут же совершенно другим тоном добавил, - Я очень давно её не видел. Очень надеюсь, что она не сильно изменилась…
Голос Когтя стал тише и мягче, и когда Марк поднял на него глаза, то увидел, что его друг смотрит за окно, на проливной летний дождь, на мокрые зелёные клёны и хмурое небо над ними. Время от времени блестела где-то далеко молния, как будто по невидимым мирским проводам пробегали проволочки тока.
- Это был очень умный подросток. Думающий и чувствующий. Знаешь такое страшное свойство детей: заложено в них понемногу всего, и неизвестно, что именно начнёт действовать в них сильнее, а что исчезнет лет в 20… Я даже не знаю, какой силы в ней было больше – сердца или ума. А ещё она играла на скрипке, - сказал Коготь и смущённо улыбнулся, будто извиняясь за свои воспоминания. – А ещё у неё были длинные волосы, и она была курносая, - не смейся, дурак! – Марк улыбался, и Коготь совсем сбился, - У меня тоже когда-то нос был нормальный…
- Ух ты, в Когте комплексы по поводу внешности прорезались! – развеселился Мастер, - а ну расскажи мне, за сколько лет человеческий нос превращается в орлиный?
- За десять минут. – Зло выплюнул Коготь, и Мастеру стало страшно. – Несколько ударов – и готово превращение; Кафке и не снилось.
- Ч-ч… извини… Извини.
За окном громыхнуло.
- Да ничего, - спокойно бросил он и пожал плечами, - это было давно.
- Когда?
- В прошлой жизни, - Коготь встал и направился к двери. Разговор был окончен.
«Ну что же… Спасибо и на этом, - с грустью подумал в спину Когтя Марк, - прости, друг, но я только через твою боль могу тебя узнать. Прости…»

когда начался этот кошмар я не помню. В марте, точнее не скажу. Теперь, спустя годы, я вспоминаю лишь нежный голос, умоляющий
- одну ночь, Саша. Только одну ночь
какой болван…
можно ли считать оправданием то, что я был пьян? Или то, что мне было неловко за то, что я был счастлив, а она нет. Из-за меня нет.
Что изменилось? Я перестал быть счастливым. Вика… Она получила сына и меня. А счастье… не знаю. Вряд ли.
Что помогло ему пережить свадьбу он не знал до сих пор. Вспышки, родственники, крики «горько», фальшивые поцелуи…
Из тусовки не пришел никто. Он был благодарен им.
Брачная ночь. Нервный срыв и рыдающая невеста. Он курил на балконе и улыбался, а по лицу катились прозрачные капли и шелковые губы Маргари были не в силах дотянуться, чтобы сцеловать их. Тихий майский ветер качал серые пряди его волос, перекрывая узкое лицо, знакомое до последней черты и оставшееся только в памяти.
Время шло. О ней не было известий, в положенное время родился маленький Мишка, занявший весь его досуг (не слишком много – врачи реаниматологи не могут похвастаться обилием свободного времени). Вика… Он старался не причинять ей боли. Но он метался во сне и шептал длинное женское имя, а просыпаясь несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к мысли что в этой реальности ее больше нет рядом.
А однажды… однажды он неловко повернулся во сне. Зацепил, дотронулся… сорвался. Бешено, и зло, и нежно, не посмев, не захотев разделить сон и реальность, задыхаясь от боли и страсти, видя перед собой только бездонные черные глаза, подернутые желанием…
А наутро он увидел перепутавшиеся волосы – пепельные и…рыже-каштановые. И это было… это было…
В тот же день он пошел в парикмахерскую.

...а ведь именно в такое майское время Маргарита увидела человека на балконе, да?.. Спутанные волосы с тополиным пухом...

Дверь нехотя отворилась. Поначалу Марк не увидел ничего, кроме темного провала, где, по логике вещей, должна была находиться квартира. В первую секунду ему даже показалось, что дверь открылась сама, и по спине Мастера пробежал холодок. А когда глаза привыкли к темноте, на пороге дома оказалась мужская фигура: неподвижный человек в сером свитере и черных брюках; белеющее во мраке прихожей лицо с острым взглядом и крепко сжатыми губами.
Они еще некоторое время смотрели друг на друга – немо и черно-бело, - а потом Коготь сделал шаг назад и мягко провел по воздуху рукой, приглашая войти.

В квартире – режущая глаза высокая концентрация сигаретного дыма. На столе – сангина и портреты Лоры. В руке – стакан с прозрачной жидкостью. За окном – март.
Коготь долго стоял на кухне и вглядывался в мутное стекло окна. Окно открывалось ранним утром, когда он уходил на работу, и морозная свежесть до вечера воевала с затхлостью темной безликой квартирки. Коготь возвращался и наглухо закрывал все выходы в параллельный мир. Знал, что открытое окно – не лучший из выходов. Особенно на четырнадцатом этаже.
А сегодня незаметно наступила весна. И черно-белый мужчина со стаканом водки в руке смотрел в окно на мартовские серые сумерки, решая, нужен ли ему глоток этой весны.
Год назад все было иначе. Таял снег и в квартире Мастера было много веселых людей; приходил Микки и играл на вдрызг расстроенной гитаре Зоопарк, Мастер изобрел блюзовые вилки, и человек шесть (на которых хватило этого чудесного инструмента) пьяно звенели в такт, а чаще – безо всякого такта, и вечер превращался в дикий сейшен, и Марк улыбался, а Светка злилась на шум, вертясь возле зеркала и поправляя макияж; а еще кто-то курил траву на балконе и долго рассказывал после этого умопомрачительные теории об устройстве мира, и все было великолепно, потому что снег – таял…
Коготь открыл окно. Широко. Сначала одну створку, а потом и вторую. И подался вперед, отставив водку на другой конец стола.
Кухня наполнилась далекими криками и смехом детей, сигналами машин, щебетом птиц, чем-то еще… Коготь жадно втягивал ноздрями этот теплый воздух, и воздух растворялся в крови, растворялся в сердце и превращался в невыразимую тоску, острыми перышками царапая нервы. Хотелось плакать навзрыд, или смеяться – громко, гротескно, или кричать, или петь, но плакать и петь Коготь не умел, кричать было некому, а смеяться…
Черно-белый мужчина простоял у открытого окна до утра. Утром пошел снег.

Коготь. Очень цепкое прозвище, не так ли?.. И он действительно его не любит, Марк правильно вспомнил перед его подъездом. Тем не менее, оно ему подходило на все 100%.
А потом Марк с Маргаритой уехали в свое мировое турне, а Коготь получил ключи от Марковой квартиры и переехал туда. Сложно и противоречиво ему там было. С одной стороны, это был ДОМ. Тот дом, в котором всегда были люди, гитары, вино, песни, смех… Тот дом, в котором было тепло всем. Даже ему. С другой стороны, за последние полтара года (Коготь чувствовал это в любой точке квартиры) это был дом Марка и Лоры. Это был ее дом. И засыпать на этой старенькой кровати было тяжело. Очень. А потом начали приходить люди. И Коготь потихоньку акклиматизировался, мрачно шутя, что повесит на входной двери табличку «Младший консультант. Вход по пропускам»; на что одна из тусовых девчонок ответила: «Лучше «Добрый доктор Айболит». Люди приходили почти ежедневно. Но это абсолютно не напоминало старые обезбашенные времена. У Когтя почти всегда было тихо. Временами звонил телефон, Коготь бормотал: «Угу… Гете?.. Есть пара вещей. На русском… Хорошо, заходи, разберемся»; после чего уходил на кухню, ставил чайник, чтобы к приходу гостя был свежий чай, и среди аккуратных стопок своих книг искал нужную литературу. Гость приходил с какой-то хавкой типа батона, масла, майонеза и прочих делов, глаза Когтя весело сверкали при виде сыра, и долго пили чай с бутербродами, время от времени, забывшись в споре, размахивая руками и проливая чай на колени, и Коготь переводил с русского на немецкий, сравнивая филологию славян с германцами, разъяснял непонятные отрывки произведения, возбужденно рисовал схемы на куске газеты, и в итоге они, довольные друг другом, разгоряченные, сияющие, жали друг другу руки в коридоре, потому что почти никогда люди, приходящие к Когтю, не оставались на ночь. Они просили совета, помощи, разъяснений, консультаций; Коготь не отказывал никому, если только знал предмет, а предметов он знал много, и люди каждый раз удивлялись, какова сфера его знаний. Он великолепно разбирался в мифологии, философии, религии, филологии, делал переводы с русского на немецкий и наоборот, знал латынь и еще немного – польский; у него получались идеальные графики, таблицы и схемы, он мог объяснить множество вопросов из тригонометрии или же алгебры, физики и химии, хотя конечно же, ближе ему были гуманитарные науки; иногда люди обращались к Когтю за юридическим советом, Коготь долго ныл, что эта грязная наука ему абсолютно неинтересна, но пальцы уже листали словари и энциклопедии, и через некоторые время проблемы гостя были решены.
Телефон Когтя распространялся в народе, как телефон «скорой помощи». «У тебя что?.. История? Подожди, я тебе сейчас телефон дам. А что именно? Германия в эпоху Возрождения?.. Слушай, так тебе точно к нему! Пиши…»
Когда телефон звонил, и в трубке слышалось: «Алло, это Коготь?.. доброе утро, мне про вас рассказывали… Видите ли, у меня тут проблемы с диссертацией…», - Коготь не удивлялся, что никто не называл его по имени. Именно тогда свыкся и даже немного полюбил свое прозвище.

...он вообщем-то многослойный...
Внешний слой - молчаливая статуя в кресле. Следующий - голова набок, глаза ехидно поблескивают, губы искривлены. Готов плеваться желчью на каждого ненужного человека в одной комнате с собой. Как правило, сначала люди думают, что они очень даже в этой комнате нужны, но терпение Когтя гораздо больше, чем их, и момент настает, - людей бросает то в пот, то в слезы, и они неизменно уходят.

Лучшее, что есть в Когте, проявляется тогда, когда они остаются наедине с Мастером. Нет, желчь остается, но она приобретает мягкую ироническую окраску, которую можно терпеть... Коготь постукивает пальцами по стакану с чаем, время от времени запускает белые пальцы в жесткие волосы, ероша их в мыслительном процессе, начинает фразу, прерывается, задумывается на пару секунд, - его веки подрагивают, как будто мозг пытается считать заложенную когда-то, но давно забытую информацию, - и продолжает нить рассуждений.
Его голос совершенно не похож на голос Марка. Мастер говорит мягким глубоким голосом, - он похож на бархат.
Голос Когтя хриплый и резкий. Он был бы совсем неприятным для слуха, если бы не какое-то непонятное очарование в нем, которое невозможно уловить.

Худший слой - обволакивающий невидимое ядро в груди - Коготь-наедине-с-Когтем. Поэтому зеркала он не любит и терпит их только в доме Мастера, проходя мимо с опущенными глазами.

Ядро же позволяет ему как минимум держать себя в руках. Себя, - общепризнанного психопата, потерявшего все, что может быть ценно для человека, вечного дезертира с несостоявшейся войны, злого манекена, отгоняющего гостей от себя и хозяев, интеллектуального гения, изгнанного из социума по причине нетерпимости... Да. Именно ядро в груди позволяет ему держать себя в руках. Как минимум...