…По правде сказать, Мастер совершенно не знал о жизни Когтя до того периода, когда тот начал появляться в его доме. Только строил догадки, исходя из своих наблюдений.
Марк, например, мог ответить на любой откровенный вопрос практически любому человеку. Марк не умел врать. Марк не умел скрываться. Поэтому ему особенно неудобно было знать правду о Когте, - она давалась с трудом, вытаскивалась из замкнутого, по большей части молчащего человека как мельчайшие крупицы соли, что остаются от морской воды после того, как её подержат над огнём.
Мастерство скрытности Коготь изучил досконально. В мастерстве утаивания собственной биографии он был великолепен. Некоторые объективные данные, во многом похожие на безликие анкетные, Марк выцепил без особого труда: имя – Андрей, место рождения – Москва (впрочем, именно московский период оказался самым тайным, поэтому больше Марк ничего не знал), образование – два высших – истфак и немецкая филология; возраст – 25, семейный статус – убеждённый одиночка; когда-то Марк слышал о выставке картин Когтя в России, но тот недобро огрызнулся, что, мол, он к этому не имеет никакого отношения, и что это, наверное, родственники его похоронили и устраивают эпохальные воспоминания… Вообще, наблюдательный Марк понял, что вопрос о семье Когтя, оставшейся в Москве, наиболее болезненен, к тому же для себя он связал воедино все мелочи, который Коготь был не в состоянии укрыть, и то, что получилось в итоге, не дало Марку идти в познании чужой жизни напролом. Страшно было. Идти.
Он прекрасно помнил красивую картинку – года четыре назад, не меньше, - когда Коготь впервые при нём начал рисовать; это было ещё в той странноватой квартире в 49-ом районе, где они, собственно, и познакомились. Была абсолютная тишина, и только через несколько минут Мастер услышал, как на кухне тикают часы; он сидел и смотрел на человека напротив - чёрный силуэт, закатанные до локтей рукава свитера, которые обнажают красивые сильные руки (Марк представил себе, какой же мощью обладают эти стальные руки, и тут же подумал, что не стал бы проверять все их возможности); каменное лицо с острыми живыми глазами; на коленях – белый лист, небрежно поддерживаемый ладонью, и уверенные взмахи карандаша по бумаге. Несколько придирчивых взглядов на рисунок – и один-два решительных штриха. Коготь рисовал, как будто отсекал грифелем всё лишнее; он подчинял рисунок себе, как раба, и бесцеремонно правил его, как будто резал тонким лезвием. Мастер долго любовался тогда совершенством этой картинки, и только потом, когда Коготь протянул ему готовый рисунок (там была изображена какая-то статуя на фоне готического храма), взгляд Марка скользнул по внутренней стороне рук Когтя. Белые шрамы напоминали штрих-код – длинная линия – короткая – длинная – две коротких, опять длинная… Коготь насмешливо проследил глазами за взглядом Марка и картинно взмахнул рукой вверх-вниз:
- Нравится?..
Мастер повёл головой – отказываясь то ли от того, что увидел, то ли от того, что услышал.
Коготь разжал пальцы, и листок, исцарапанный карандашом, медленной бабочкой опустился на стол.
- Правильно. Мне тоже противно.
С этого дня Мастер и Коготь начали общаться. Много и часто. Сначала Марк приезжал к нему выпить горячего, обжигающего крепкого чая, послушать странную, но очень красивую музыку – то ли кельтский фолк, то ли шотландские напевы, - а потом Коготь впервые пришёл в обитель Марка, которую начиняли под завязку десятки людей. И остался. Он приходил каждый день после двух и уходил около полуночи. Занимал один из углов в комнате и наблюдал за приходящими. И, конечно, он рисовал… почти постоянно. Кадр, которым Коготь впечатался в зрительную память Марка, был именно тем кадром, которым он любовался тогда, в 49-ом районе – чёрный силуэт, белый лист, руки, карандаш… и глаза.
И вот теперь, спустя четыре года, Мастер вспоминал всё это, сидя с Когтем у себя на кухне за чаем и сигаретами. Было лето, и третий день шёл проливной дождь. Он лил, как из ведра, - по кронам деревьев, по горячему асфальту, по крышам и карнизам. Коготь только что пришёл из магазина и теперь сидел, нахохлившись мокрой птицей, сжав пальцами гранёный стакан с дымящимся чаем. Обсуждались феньки как символ эпохи. Мастер рассказывал про каждую из своих амулетных бисерных ниток и возмущался цинизмом Когтя по этому поводу. Коготь иронично сверкал глазами, смеялся запальчивости друга и приводил тысячи доказательств того, что бисер по своим химическим составляющим вреден для человеческого организма, а что он делает с душевным состоянием – так это вообще геноцидом неформальных масс попахивает. Мастер забывал свои аргументы и заводился ещё больше; Коготь гнусным голосом распевал хипповские песни и декламировал гимны Третьего Рейха, в которых феньки запрещались как чуждые арийской нации элементы. Марк уже почти готов был признать своё поражение, но тут его глаза нашли нужную деталь в облике Когтя.
- Коготь, а что это за хрень у тебя на шее?
- Это?.. – Коготь дотронулся до нитки с деревянными бусинками – чёрная - белая – чёрная – белая. – Это мне сестра подарила. Давно.
Марк поперхнулся чаем и закашлялся.
- В чём дело? – усмехнулся Коготь, - у меня что, не может быть сестры?
- Мгм… не знаю… Нет, ну может, конечно. – Марк осторожно поставил чашку на пол.
Около минуты оба молчали.
- Коготь… А какая она?
- Хм… Ну, братец Кролик, ты и вопрос задал… - начал Коготь и тут же совершенно другим тоном добавил, - Я очень давно её не видел. Очень надеюсь, что она не сильно изменилась…
Голос Когтя стал тише и мягче, и когда Марк поднял на него глаза, то увидел, что его друг смотрит за окно, на проливной летний дождь, на мокрые зелёные клёны и хмурое небо над ними. Время от времени блестела где-то далеко молния, как будто по невидимым мирским проводам пробегали проволочки тока.
- Это был очень умный подросток. Думающий и чувствующий. Знаешь такое страшное свойство детей: заложено в них понемногу всего, и неизвестно, что именно начнёт действовать в них сильнее, а что исчезнет лет в 20… Я даже не знаю, какой силы в ней было больше – сердца или ума. А ещё она играла на скрипке, - сказал Коготь и смущённо улыбнулся, будто извиняясь за свои воспоминания. – А ещё у неё были длинные волосы, и она была курносая, - не смейся, дурак! – Марк улыбался, и Коготь совсем сбился, - У меня тоже когда-то нос был нормальный…
- Ух ты, в Когте комплексы по поводу внешности прорезались! – развеселился Мастер, - а ну расскажи мне, за сколько лет человеческий нос превращается в орлиный?
- За десять минут. – Зло выплюнул Коготь, и Мастеру стало страшно. – Несколько ударов – и готово превращение; Кафке и не снилось.
- Ч-ч… извини… Извини.
За окном громыхнуло.
- Да ничего, - спокойно бросил он и пожал плечами, - это было давно.
- Когда?
- В прошлой жизни, - Коготь встал и направился к двери. Разговор был окончен.
«Ну что же… Спасибо и на этом, - с грустью подумал в спину Когтя Марк, - прости, друг, но я только через твою боль могу тебя узнать. Прости…»