Ковров ходил из угла в угол, судорожно сжимая и разжимая кулаки. «Это еще не конец, еще не конец, еще неконец, неконецнеконецнеконец», - твердил он сам себе. Голые стены комнаты звонко отражали шаги. Паркет старого особняка в центре Москвы был подобран с особой тщательностью, напоминая консистенцией брусчатку улицы внизу. Именно брусчатка была основным препятствием к побегу – прыжок из окна третьего этажа был равносилен самоубийству, и Ковров с остервенением искал иные способы выбраться.
Его пока не считали врагом революции и, отобрав оружие, держали в комнате, ожидая приезда Сабурова из ЧК.
Во сколько приедет Сабуров, сказать никто не мог, воля этого человека, вершащего судьбы людей стальным стволом своего именного маузера, была востребована во многих местах. В любом случае, подготовиться к разговору следовало основательно.
Ковров достал из внутреннего кармана гимнастерки стеклянный пузырек с полустертой латинской надписью и высыпал на зеркальце небольшую горку белого порошка. К сожалению, выровнять было нечем, и судорожно сглотнув, он втянул в себя через стальную трубочку всё целиком.
Навернувшиеся слёзы, свербение и зуд в носу удалось привычно перетерпеть. Ковров встал на середину комнаты и, закрыв глаза, мгновенно вник в суть ситуации и увидел пути выхода.
Я, товарищ Сабуров, потомственный пролетарий. Дед от станка, отец от станка, и сам тоже… А они, сволочи, пили кровь, и наживались… Хозяин завода нашего, в хромовых сапогах ходил… И дочка его, Сашенька, всегда с презрением смотрела… А в октябре поменялось всё… И управление сожгли, и Плюгаева расстреляли, а Сашеньку не видел я тогда… Но глаза-то ее помнил … Смотрели они на меня во сне, будто манили… Омуты, а не глаза, товарищ Сабуров.… И как был приказ линию вести твёрдо, так и делали, в ответе только перед партией… И когда увидел ее, к стене прижалась и дрожит вся, а я и говорю, куда же ты, Сашенька, а она молчит и только глазами своими смотрит… Тут и вспомнил я ей, и завод, и станки, и отца моего, кровью харкающего, и что ручки у нее белее… Да и не кричала она, товарищ Сабуров, не сопротивлялась почти… Только шептала «не надо, не надо» и смотрела на меня глазищами… Тут то и помутилось всё, будто в груди что-то лопнуло, а на голове мешок… Очнулся я, а солдаты меня держат, маузер дымящийся на полу, и вместо глаз у нее – дыры кровавые…
Нда… как-то не особенно правдоподобно…
Липкие щупальца страха проникали в сознание, парализуя волю и фантазию. «Такому – не поверит, увидит фальшь», - думал Ковров. Почти не отдавая отчета в том, что он делает, Дмитрий снова достал из кармана зеркальце, пузырек и трубочку. И, совершив кокаиновый ритуал, сполз по стене.
Мысли, еще секунду назад казавшиеся нагромождением угловатых форм, мгновенно выстроились по рангу, вымостив дорогу к спасению.
Я, товарищ Сабуров, к революции шел долго и мучительно, от гегельянства через ницшеанство, которое хоть и попахивает идеализмом, но борьбы-то, борьбы-то и бунта, но не такого бунта как у Пушкина в его Капитанской дочке, где сжигается и сметается бездумно и беспамятно, словно морем на картине Айвазовского, а к цели идет одной и последовательно, как ступеньки на лестнице, мрамором не блестящие, но цель свою хранящие, и я нес цель свою так же блестяще и добротно, беззаветно служил и за дело партии в огонь и воду готов был как в бунте Пушкина или картине Айвазовского, без мучений и идеализма и лишь сознавая пролетарский закон и борьбу…
Почувствовав, что цепочка его абсолютно логических утверждений, сакральный смысл которых был ясен с первого предложения, даже с первых букв, постепенно пожирает самое себя, Ковров, наклонился над зеркальцем с небольшой горкой порошка. Но вдруг, едва не вскрикнув, отпрянул. В зеркале, слегка припудренном мельчайшими белыми частицами, отразились его глаза. Расширенные зрачки, черные и бездонные, напомнили ему, почему он оказался в этой комнате, и что грозит ему…
Глаза ее, товарищ Сабуров, мне сразу не понравились, черные глаза, ведьмины. Смотрела она на нас, как огнем жгла. Во сне она ко мне приходила, шептала ночами в уши страстно «убей меня, убей себя…». И пугал я ее, и умолял, она лишь смеялась и каждую ночь, как усну, приходила и вглядывалась, вглядывалась… И ведь удерживался каждый раз, не падал в омуты ее, но все соки она из меня выпивала. А когда двое моих бойцов не проснулись утром, понял я, что совсем близко подошли. Прямо спозаранку приказал я проверить дом по соседству с нашим. А она пряталась на чердаке… И омуты свои платком повязала, думала не узнаю я ее…
На дне медицинского пузырька уже оставалось совсем немного. Но Коврову уже не нужно было подстегивать себя, достаточно было бросить взгляд на отражение собственных глаз в зеркале, как волна необычных чувств и переживаний вновь накрывала его с головой.
Он сел на пол, прислонившись спиной к стене и, поражаясь простоте и прозрачности всей ситуации, в которой он оказался, начал делать пометки карандашом на обратной стороне зеркала.

1. О нас. Спасительная сущность человека.
2. Повторимость событий. Нехотя.
3. Проникновенность луча мысли.
4. Вредность неделания.
5. Выводы.

Теперь, когда Ковров был полностью готов и спокоен. Он лишь наслаждался игрой разума на бесконечных плоскостях реальности.
Шаги за дверью, грохот ключей и скрежет замочной скважины вывели его из состояния полузабытья.
Сабуров оказался стройным молодым человеком, в старомодном, протертом на локтях костюме-тройке, оттопыренность которого на правом боку выдавала всю серьезность намерений входящего. Вошедший за ним помощник неуклюже, путаясь в ремне винтовки, поставил два стула и встал у двери.
Сабуров, стоя к Коврову вполоборота, указал на один из них и пододвинул к себе другой. Чувствуя, как с каждым ударом сердца из него уходит воля, вытерев мгновенно проступивший на лбу липкий пот, Ковров тяжело плюхнулся на жесткое сиденье. Вспомнив, что в руке у него зажат ключ к спасению, он впился глазами в пляшущие буквы, порывисто выведенные на оборотной стороне зеркала.
Абсолютная незнакомость некоторых слов, нелогичность и хаотичное нагромождение букв ввергло Коврова в панику. Трясущимися руками он повернул зеркало. «Глаза!!! ЕЕ ГЛАЗА! Вот ключ ко всему!».
Мгновенно воодушевившись, он поднял взгляд на Сабурова и … столкнулся с такими же бездонными и расширенными зрачками.
«Ты – это она! Я все понял», - закричал Ковров и бросился вперед, в надежде вырвать эти глаза или утонуть в их глубине.

«Черт их разберет, этих кокаиновых наркоманов», - сказал помощнику Сабуров, убирая маузер в кобуру, - «и зеркало зачем-то разбил… На, попробуй. Понравится».
И протянул бойцу трубочку.