Посмотрела я на все эти ваши литературные конкурсы, и решила вспомнить молодость, начеркать пару строчек на
СССР-2061.
Писала сжато, так как боялась не уложиться в лимит по количеству знаков. В итоге закончила с большим запасом, при этом рассказец получился чересчур сбивчивый на мой взгляд, не хватает, думаю, стройности повествования. Хотя фиг разберет, судить читателям.
Отправила сей опус на конкурсную почту, но сильно подозреваю, что жюри его не пропустит. Поскольку там нет прямого упоминания СССР, да и под определение "будущее, до которого хотелось бы дожить", рассказ тоже совсем не подходит. Однако чем черт не шутит, - может и пробьюсь сквозь формальности к звездам
Если рассказ пройдет, скину ссыль на голосование, для желающих поддержать. А сам рассказ - вот он, под катом.
Жизнь и смерть Анатолия Борисовича Ситникова
«Да пошел к черту, сссука!» - Толик процедил проклятие через сигарету и с отвращением швырнул маску на пол. Карбоновые щеки, смявшись, сложились в умильную улыбающуюся рожу. Толик не нашелся, что ответить, - сплюнул и ушел за пакетом гречки с тушенкой.
Выдавливая на язык последние крохи скудного ужина, усмехнулся. Каменный век, чтоб его, - есть руками в темной замызганной кухне гречку. Из вакуумного пакета. Дело дрянь. Поменять бы что, да куда уж дальше, - дальше что ни меняй, будет только хуже. На выходе из квартиры Толик снова сплюнул – и снова неудачно, в маску не попал, - и ушел на смену. В больницу. Опять.
Карбоновые щеки, казалось, стали еще слащавее и приторнее. В душной каморке, состоящей из двух неприбранных отсеков, их неуместный лоск смотрелся даже не комично – попросту чужеродно, пугающе даже. Толик приходил сюда только спать – редко. И есть – чаще. Паек, что привозят с Марса каждую неделю строителям, - вполне сытный, гораздо лучше обедов «стандарт» за 30 рублей, коими потчуют в больничной столовой. Поэтому если приспичило пожрать – легче добежать до дома да умять очередной вакуумный пакетик. И дешевле. И есть время побыть наедине с собой.
«Кай, отвисни уже, твой ход!» - я как-то виновато отложил коммуникатор в сторону и взглянул на карты. Да надоело уже. В конце концов. Двенадцатый день одно и то же. «Бью дамой» - ответил, выкинул на стол дежурную бубновую, и снова в коммуникатор. С корабля видюшки не передаются, приходится переписываться по старинке. Эх, всего-то ничего, и двух недель не прошло, а уже скучаю. Как же хорошо, когда она со мной, моя Женечка…
Производственная практика, так это называется. Две недели лету с колонии до астероида, три месяца дежурства на объекте, две недели назад. Мне всегда виделось это как-то романтичнее. Героически, даже так. Молодежь, студенты, четвертый курс, и вдруг во взрослую самостоятельность. А тут – скука, карты, и еще раз скука. Скорее бы прилететь. Скорее бы на объект.
«Спокойной ночи, любимость!» - Женя улыбнулась и нажала «сохранить» на коммуникаторе. Их уже штук 15 сохраненных, таких сообщений. И все равно – каждое ценно, каждое она сохраняет. И после каждого улыбается.
Заворачиваясь в кокон одеяла, она всегда жмурится, улыбается и думает о нем. Он самый замечательный в мире, ее Кай. Она ждала его всю свою жизнь, столько долгих и нудных лет – целых двадцать. И теперь он с ней. Его каштановые волосы, такие непослушные, жесткие. Его вечно смеющиеся глаза, ореховые, с зеленцой. И его руки. Руки – волшебные совершенно, немного неуклюжие, с узловатыми суставами, но такие трепетные, горячие, нежные… Навсегда с ней. Навсегда ее руки. Спокойной ночи.
«А-НА-ТО-ЛИЙ…» - Толик никогда не умел читать по губам, да и не задумывался о такой возможности. Но это слово – это его имя – он видел так четко, так ясно, что казалось – она прочертила его лезвием по коже, по той самой коже на спине, что сейчас покрывается мурашками. От ее взгляда. От ее этого – «А-НА-ТО-ЛИЙ».
Каждый раз, по крайней мере каждый раз во время его дежурства, она подходила к камере. Она вызывала у него отвращение. Он ненавидел ее больше, чем свою дневную работу, свою маску и свою квартиру. Ее рыбьи глаза и редкие русые волосы, сосульками падающие на округлый, неправильной формы лоб, ее вечно липкие, с трудом разнимающиеся тонкие красные губы. То, как на ней сидела рубашка, – как-то угловато, как-то каменно, будто под этой рубашкой и не тело человеческое вовсе, будто и нет там ничего кроме рыбьей склизкости и сквозного такого шепота, гортанного такого, хоть и не слышного, но Толик точно знал, - он гортанный, с хрипотцой, с картавинкой, неприличный совершенно шепот!
«А-НА-ТО-ЛИЙ… Тебе не место здесь. Уйди. Уйди. Не твое. А-НА-ТО-ЛИЙ»
По пешеходному рукаву нас вел старший медбрат. Врачей во время нашего прибытия не было, да и больницу он знал гораздо лучше остальных практикующих, - как оказалось, он участвовал в ее строительстве, когда при освоении астероида прибыл сюда инженером. Высокий, хорошо сложенный дядька лет за 40, с копной иссиня-черных волос, подернутых сединой. В глазах – веселенькие зеленые линзы. Напарник не постеснялся спросить, почему вдруг зеленые, на что медбрат отшутился, мол, а есть ли выбор оптики на астероиде. Если бы я встретил его дома, в Гагаринском, непременно предположил бы, что он как минимум один из колонизаторов, настолько суров и романтичен был весь его облик, вплоть до походки, до мимики.
Рукав обнимал весь больничный комплекс по периметру. Я был поражен масштабностью сооружения, - кто бы мог подумать, что на астероиде, пусть даже и таком крупном, есть потребность в такой громадной психиатрической лечебнице. Всего лечебница занимала 7 корпусов. Некоторые из них были пристроены явно наспех. Один корпус целиком занимался персоналом, там же были приемные. Во всех остальных – палаты. Больные размещались в комнатушках, соединенных коридором. В конце коридора – комната дежурного врача, по обыкновению пустующая. В середине и на другом конце – две комнатки для охранников, тоже далеко не всегда обитаемые. Сергей Викторович (так звали медбрата) дружелюбно и с прибаутками знакомил нас с больничным бытом.
Я вдруг забыл обо всем, что тянуло меня домой, о городе, о Жене. За стеклом пешеходного рукава расстилалась беззвучная чернота, прорезаемая резким светом часто посаженных прожекторов. Большинство коммуникационных сооружений располагалось под поверхностью, и входы-выходы из них, как кротовьи лазы, смешно вспучивались тут и там, насколько мог охватить взгляд. Тут работали и жили сотни тысяч людей, их согбенные фигуры то и дело попадались на глаза, и вдруг – здесь оказался я, со своими амбициями, стремлениями, энергией, - я почувствовал, что ради этого я и учился, ради этого и выбрал себе путь…
«Кай, вы слушаете? Вас с Константином отрядили на третий участок. Ваши задачи предельно просты. Видите тот шлюз?» - Сергей Викторович нетерпеливо потеребил мое плечо, что заставило меня посмотреть на шлюз. «Да, Сергей Викторович, вижу». Он остановился. «Ну так вот. Заведующий врач присутствует в отделении с 12 часов, уходит около пяти. За это время он совершает обход, вы оба должны присутствовать. Помимо этого вы наблюдаете пациентов круглые сутки, ведете записи в журнал. Спальные места в дежурке оборудованы. Тут все ясно?» - «Да, ясно, Сергей Викторович».
Мы прошли в дежурную. Она напоминала комнатушку в университетской общаге на Марсе, где мы с Костиком бок о бок прожили почти целиком все предыдущие четыре года. Я сразу расслабился, небрежно бросил рюкзак на койку. «Днем тут дежурят санитары, ночью вы почти одни с пациентами, - продолжал медбрат, - сейчас с людьми проблема, но в отделении всегда дежурят охранники. Их двое у вас – Денис Катыров и Толик Ситников. Толик дежурит только ночью, днем он занят на стройке. Денис в основном в дневное время, иногда и ночью подрабатывает. Ребята крепкие, хорошие, рассчитывайте на них». Сергей Викторович напоследок кивнул нам обоим, улыбнулся и вышел. Мы с Костиком остались одни – мы, две койки, стол, морозильник, и стена, увешанная мониторами.
Женя с ногами забралась на стул. Первый раз за две недели Кай поделился фотографиями! Она отхлебнула чай и жадно уставилась в экран коммуникатора.
Классная фотка! Такой пронизывающий свет прожектора, и на фоне – силуэт рабочего в скафандре. И вот еще похожая – огни сквозь какое-то стекло, и похоже на коридор, - видимо, пешеходный рукав. И еще… И еще похожая. А где же Кай?
Женя пролистала до конца всё присланное, потом еще и еще. Почему-то засвербило в носу. Отправила ему – «Отличные фото, жду, скучаю!» И легла спать. Немного обиженная.
Толик вышел из охранной. Если б двери позволяли ими хлопать, хлопнул бы со всей силой. Эта дрянь из 86-й, совершенно не дает ведь жизни. Когда она спит, шлюха мелкая? Это ж надо. Целую ночь, и не одну ведь, стоять столбом у камеры и шептать, шептать беззвучно что-то нелепое, странное, страшное, да еще и про него, про Толика! Неймется ей что ли?
Толик ввалился в квартиру и привычно, не разбирая дороги, свалился на койку. Времени поспать – ровно два часа. Потом – работа. Еще одна. Были б на то его силы – взял бы и три, и четыре. Ведь всё, чего хочется, - заработать, да так, чтобы хватило на домик на Земле. Не на Марсе, нет. На Земле хочется. И чтобы с палисадником, а, нет, даже с садом целым! И можно картошку там растить. И вообще не работать. И каждый день под пение птиц просыпаться… Толик уснул, а карбоновая маска строителя, все еще ухмыляясь, ждала своего часа. Жадно ждала тепла человеческого.
Первый день у нас был посвящен знакомству с пациентами. Заведующий отделением врач специально пришел пораньше, продемонстрировал нам книгу учета больных, поговорил по душам. Как врач он может и хорош. Но слишком уж циничен на мой взгляд. Нельзя же так к людям! У нас в отделении – колонизаторы: инженеры, строители, биологи, врачи, - практически все те, кто участвовал в освоении этого пояса. У кого-то тоска по дому, у кого-то потеря близкого человека, у кого-то – просто давление космоса… Все они сражены наповал, сбиты с ног, потеряли ориентацию, - все они запутались. Не нашли выход. И оказались тут. Сильные люди смяты, сжеваны, скомканы. Им больно, и им больнее от того, что кто-то видит их боль. И мне стыдно, что я учусь на психолога! Мне стыдно чувствовать, что я чем-то правильнее этих людей.
Я могу классифицировать их симптомы. Я могу выявить причину того, что привело их сюда. Я могу даже придумать какой-то индивидуальный курс лечения. Но я не могу, не могу простить себя за то, что я, в свои двадцать три, так грубо лезу в личное тем, кто строил для меня мой родной Гагаринский и тысячу таких же городков!
Этот сон врезался в память охотничьим ножом. Оставил рубец.
Никогда Толик не запоминал сны. А этот – запомнил. Когда он проснулся, по привычке на минуту раньше будильника, первые слова его были – «да что ж тебе надо, мразь». И весь день на стройке, под чертовой карбоновой маской, ему неудержимо хотелось плакать. Первый раз в жизни – просто зарыться лицом в подушку, и лить слезы, пока не иссякнут.
Во сне она была еще уродливей. Еще более скользкой, склизкой и неприятной. И она говорила ему – мы одинаковые, идиот. То, что ты сидишь за монитором с другой стороны, это ведь ничего не значит. Вспомни, ради чего ты прилетел сюда. Вспомни, ради чего ты жил тогда и ради чего живешь теперь. Вспомни, не отворачивайся! А-НА-ТО-ЛИЙ!
Я увидел ее на обходе. Она была в белой рубашке, и рубашка эта нечеловечески шла ей. Когда мы вошли, она стояла в углу палаты и неотрывно смотрела в камеру наблюдения. Щенячьими такими глазами. Эти глаза – бледно-серые, огромные, такие жутко понимающие, - они навсегда останутся в памяти. Ей было 39. Но выглядела она гораздо младше – неприбранные русые волосы, заплаканные щеки, чувственные, постоянно шепчущие что-то губы. Врач должен был сделать ей инъекцию, и она послушно легла на койку. Я помню, она посмотрела на меня с такой надеждой, с таким чувством, и произнесла – «Анатолий, ты…» - и я почему-то подумал, что зовут меня именно так. Я взял ее руку и не отпускал, пока врач не закончил процедуры. Потом врач мне долго рассказывал про нее. Что-то по поводу того, что она потеряла мужа где-то здесь. Но я не слушал. Передо мной застыли ее едва не остекленевшие глаза, ее такая наивная, непослушная челка…
«А-НА-ТО-ЛИЙ» - Толик стал ненавидеть свое имя. Даже более – он почему-то стал ассоциировать его с этой маской, с этим куском карбоновой ткани, так стандартно обезличивающим всех, кто работал на подповерхностной стройке космопорта. Она всегда скрывает эмоции. Маска. Мимикрия, способ слиться с окружающей средой. А ведь каждый раз, когда Толик вырезал очередной кусок породы, ему представлялись эти жуткие рыбьи глаза, этот липкий красный рот, эти угловатые плечи и беззвучный шепот: «А-НА-ТО-ЛИЙ»
Женя нервничала. Уже несколько недель от Кая не было ничего существенного. Сообщения формата «с добрым утром» и «спокойной ночи» она в расчет не брала – ей нужно было большее. С каждым днем она становилась злее, огрызалась на родных и подруг. Женя начинала ревновать своего Кая к несуществующим женщинам и злилась на себя за это. Злилась за то, что скучает. Злилась на собственное непонимание того, что разлука всего лишь на полгода.
Сегодня утром Женю разбудил младший брат. Мальчонка вбежал в ее комнату, с разбегу набросился на пятку и начал щекотать. После Жениных писков, визгов и выкручиваний наконец отстал. И невзначай так бросил – «заглянула б на кухню, там твой хахаль сообщение оставил в общем ящике». Женя прямо в пижаме бросилась смотреть. Там же сообщение от Кая…
«Уважаемые Мария Валентиновна и Василий Игоревич, дорогая Женечка! Спасибо вам за поддержку, за то, что верили в мои силы! Постараюсь оправдать ваши надежды, и остаюсь всегда ваш, с признанием и благодарностью. Обстоятельства вынудили меня продлить практику на поясе астероидов, поэтому о дате прибытия на Марс сообщить заранее не могу. С нежностью, ваш Кай»
Женя схватила со стола хурму и запустила в монитор. Увидев, как растеклась мякоть по экрану, сдернула с крючка полотенце и полоснула им по изрядно заляпанному коммуникатору. Потом еще и еще. Еще. Пока хватало сил не плакать.
Женя поняла, что потеряла свою мечту навсегда.
Собираясь на ночное дежурство в больницу, Толик зачем-то взял с собой маску. Чертову строительную карбоновую маску, ухмыляющееся синтетическое чудовище. Сунул ее во внутренний карман рабочей сумки, как будто так и надо было.
Толик зашел в охранку, с остервенением бросил куртку на койку соседа. Дениса сегодня не было, отдежурив день, он ушел «проводить время с семьей», как он любил выражаться. Толик-то знал, что «семья» Дениса состоит из двух братьев, занятых на обслуживании рейсов Марс-астероидный пояс, и девиц, которых эти братья чудесным образом умудрялись протаскивать в поселок. В общем, Толик достал из рюкзака маску, привычно чертыхнулся на нее, и уставился в мониторы.
«А-НА-ТО-ЛИЙ, - Толик как-то кожей почувствовал это слово. Оно вонзилось в него и заелозило где-то глубоко внутри. – А-НА-ТО-ЛИЙ, иди ко мне». Толик лихорадочно обернулся и уставился на экран. А на экране – все те же рыбьи глаза, все тот же красный липкий рот. «А-НА-ТО-ЛИЙ, ты не должен быть там. Это ошибка, А-НА-ТО-ЛИЙ. Исправь ее.» Толика забило в лихорадке. То жарко то холодно. То жарко то холодно. Он потянулся к чайнику с водой, но не рассчитал – опрокинул чайник, и чуть сам не упал со стула. Хотел выключить мониторы, но не смог – его настигло: «А-НА-ТО-ЛИЙ! Это всё зря. Ты должен жить не так. Не так ты должен! ЖИТЬ!»
Толик печально вздохнул. Взял маску из рюкзака. Натянул на себя карбоновые щеки и вышел из комнаты охраны. Открыл шлюз. Наружу. Туда где свет прожекторов. Туда где свет…
Женя сложила в чемодан все необходимое. Застегнула занудную молнию. Подумала, расстегнула, положила распечатанную полгода назад фотографию Кая. И застегнула снова. У нее теперь свой путь. Путь через космос, через черноту, через вакуум, - туда, где она сможет сделать нечто, что-то весомое, значимое. Она теперь – может. И за это она благодарна Каю. Ему и никому другому.
Через пару дней её со слезами на глазах будут на космодроме провожать родители, будет провожать братишка. Потому что теперь она не просто их Женечка – она космогеолог-стажер новой экспедиции на астероиды. И она сделает все, чтобы быть нужной, полезной, чтобы чувствовать себя целостной. Чтобы забыть о пережитой обиде. Чтобы ощутить свою самодостаточность. Она откроет целые миры, она создаст условия для жизни множества поколений, но эта фотография, его фотография, она всегда будет рядом.
«Кай?..» - Костик осторожно трогает за плечо. «Все нормально, дружище» - отвечаю и улыбаюсь. Он отходит заваривать чай. А я остаюсь наедине с увиденным.
Я как-то, помнится, вышел покурить к шлюзу. И он там был. Прикурил мне сигарету, и отстраненно так спросил – «Как там, на Марсе?» Я ответил, но он видимо не слушал, поскольку перебил меня вопросом – «а на Земле был?» - я сказал, что нет, не был, и похоже сильно разочаровал его, так как он, не дослушав, ушел в охранную.
Сегодня ночью он покончил с собой. Я видел все от начала до конца, - он надел строительную защитную маску и вышел на поверхность. Без скафандра, без кислорода, - просто в маске. Он шел строго вперед, прямо, гордо, я бы сказал – красиво, но не подобает же случаю. Я хотел выбежать, помочь, оттащить назад, - двери оказались заблокированы. То ли он обеспечил себе красивый конец, то ли автоматика так сработала, - я на смог выйти к нему на помощь. И я смотрел. Как он шел прямиком к границе зоны сгущенного воздуха. Он утонул в темноте, которую отсекают от нас слишком яркие прожектора по периметру больницы. Его так и не нашли. Он растворился там, за окнами психиатрической лечебницы на идиотском астероиде. Толя Ситников.
А сегодня я заходил к ней. С осмотром, конечно. Она засмеялась так странно, и сказала «уже всё. Настал черёд». Я снял показания и вышел. Оставил ей шоколадку.
Я никогда не вернусь обратно.
«А-НА-ТО-ЛИЙ» - теперь эти движения губ уходят в пустоту. Никто не воспринимает их на свой счет.