11:27 25-01-2006
Голиаф
Не зря эта запись четырёхсотая. Такой вот юбилей. А расскажу я о столкновении с насилием. Всё важное пишется коротко.
Об этом трудно писать, потому что это позорно, всё что произошло — позорно, и трудно представить, что может быть для меня что-то настолько же гадостное.
Вчера вечером в Машину квартиру пришёл Денис и выкинул меня оттуда, ну, выкинул — знаете — как тряпичную куклу. Не мог я и представить, что он этот Голиаф настолько силён. Следом полетели мои вещи. Следом вышла Маша. Зашли в другой подъезд, позвонили её маме. Мама вызвала милицию. Милиция рассудила, что Голиаф неправ и порешила отправить нас по домам. Ехали в такси, по дороге, после препирательств, всё же перемирились — зря что ль дружили столько лет когда-то — и решили зайти в пиццу, перетереть. Излили всё, что можно только. Поехали к нему домой. Поговорили ещё. Ни к чему не пришли. Я пошёл спать.
И как не мог оценить я его силу, так не мог я и подумать, что он может видеть всё так, как он искренне рассказал. Знаете, можно терпеть, когда на вас изливаются чёрносмольные слова, дикие, людоедские, с матами вперемешку. Но терпеть такое долго трудно — можно двинутся рассудком. Вначале, в такси, я думал, что доброе в нём, которое всегда было — есть. Но чем дальше заходил разговор в пицце и дома, тем дальше я понимал, что человек Денис, которого я так долго знал и который был моим лучшим другом — погиб, задавлен чёрным безысходным демоном. Даже делая скидку на общий адреналин ситуации, на возбуждение — всё равно слишком.
Я перестал ревновать, потому что понял, что то, что было там, настлько не похоже на наши чувства, что просто нечего сравнивать. Но взамен ревности пришло чувство куда хуже, обида за нежелание видеть, за поиск хорошего там, где его почти нет, за то, что те чувства и наши в её глазах могут быть рядом и могут быть сравнимы. Что до сих пор она его жалеет. Что ещё ничего не кончено, потому что нет того омерзения, которое испытываю я, сравнивая Дениса-моего-друга и этого Голиафа, утонувшего в страстях, совершенно лишённого какого-либо стержня, действующего по импульсу, а импульс этот исходит из самого грубого понимания всех вещей, какое только можно представить. Что люди — злы и коварны, жестоки и бессердечны, что виноваты все, кроме него, что если он и поступает плохо — то обстоятельства его оправдывают — вот что говорил он, и говорил об этом искренне.
Утро, невыносимое утро.
И голос, хорошо знакомый голос говорит во мне: «Вот ты сидишь здесь и рефлексируешь, вместо того, чтобы как мужик пойти к нему и набить морду. А если не получится морду набить, то…» и следует дальше список того, что можно сделать в ответ. Тебя опустили, смешали с дерьмом, оскорбили физически. Надо ответить, по всем понятиям — надо ответить, нельзя показать слабость, нельзя простить, нельзя победоносно улыбаться, сидя в такой луже. Победить — значит унизить, причнить страдания, неудобства, боль, сделать неприятное, использовать всё против него.
Другой голос говорит: «Это не выход, нельзя таить злобу, ведь это не он, а злобная часть тебя самого, та грязь, что есть в тебе, оскорбила тебя. В чём-то, где-то в глубине, ты такой же, ты любишь насилие, ты любишь причинять боль, ты любишь подчиняться разрушительному импульсу, ты можшь игнорировать голос рассудка. Сладкое желание мести, дешёвые страсти, неизлечимая потребность в унижении всех путём подаления грубой силой слов и рук».
И он прав, прав этот второй голос, я чую, что так; но во мне есть и другие, чёрные глаза, которые видят только слабака, не способного противстоять физически, не способного дать отпор, не способного защитить жилище. Покупай пистолет, ставь решётки на окна, иди в спортзал… Этот конфликт был всегда, но никогда он ещё не был таким острым, как сейчас. И можно ли вытравить страх, можно ли вытравить агрессию? Можно ли просто смотреть по-другому, применить другую шкалу ценностей? Как можно любить и строить, радоваться утончённому и делать искусство, говорить о божественном, жить высоким, пока это есть в мире и пока это есть во мне — пока живёт во мне частица Голиафа.
Это пропитало меня, и даёт разные побеги, и некоторые совсем даже невинные, вроде музыкальных предпочтений и ещё чего-то такого… Это больно, это трудно, я не знаю, как дальше жить… Вести борьбу с этим, в себе, пока не останется и следа.
Каррент мьюзик что ли дать, как обычно?
с боем взяли город Рим
дальше думай сам
с боем взяли город Рим
бей, барабан!
потом ходили в город именитые войска
девки брили себе череп от лобка и до виска
новый русский брилианты доставал из сундука
и только хвастался подруге, что купил у Собчака
а полевые командиры посчитали «раз-два-три»
а по ТВ миссионера распирало от любви
а зелёные жевали шоколадки ‘Sugar Free’
а голубые в ночном клубе танцевали до зари
Current music: Tequilajazzz - Бей, барабан
Об этом трудно писать, потому что это позорно, всё что произошло — позорно, и трудно представить, что может быть для меня что-то настолько же гадостное.
Вчера вечером в Машину квартиру пришёл Денис и выкинул меня оттуда, ну, выкинул — знаете — как тряпичную куклу. Не мог я и представить, что он этот Голиаф настолько силён. Следом полетели мои вещи. Следом вышла Маша. Зашли в другой подъезд, позвонили её маме. Мама вызвала милицию. Милиция рассудила, что Голиаф неправ и порешила отправить нас по домам. Ехали в такси, по дороге, после препирательств, всё же перемирились — зря что ль дружили столько лет когда-то — и решили зайти в пиццу, перетереть. Излили всё, что можно только. Поехали к нему домой. Поговорили ещё. Ни к чему не пришли. Я пошёл спать.
И как не мог оценить я его силу, так не мог я и подумать, что он может видеть всё так, как он искренне рассказал. Знаете, можно терпеть, когда на вас изливаются чёрносмольные слова, дикие, людоедские, с матами вперемешку. Но терпеть такое долго трудно — можно двинутся рассудком. Вначале, в такси, я думал, что доброе в нём, которое всегда было — есть. Но чем дальше заходил разговор в пицце и дома, тем дальше я понимал, что человек Денис, которого я так долго знал и который был моим лучшим другом — погиб, задавлен чёрным безысходным демоном. Даже делая скидку на общий адреналин ситуации, на возбуждение — всё равно слишком.
Я перестал ревновать, потому что понял, что то, что было там, настлько не похоже на наши чувства, что просто нечего сравнивать. Но взамен ревности пришло чувство куда хуже, обида за нежелание видеть, за поиск хорошего там, где его почти нет, за то, что те чувства и наши в её глазах могут быть рядом и могут быть сравнимы. Что до сих пор она его жалеет. Что ещё ничего не кончено, потому что нет того омерзения, которое испытываю я, сравнивая Дениса-моего-друга и этого Голиафа, утонувшего в страстях, совершенно лишённого какого-либо стержня, действующего по импульсу, а импульс этот исходит из самого грубого понимания всех вещей, какое только можно представить. Что люди — злы и коварны, жестоки и бессердечны, что виноваты все, кроме него, что если он и поступает плохо — то обстоятельства его оправдывают — вот что говорил он, и говорил об этом искренне.
Утро, невыносимое утро.
И голос, хорошо знакомый голос говорит во мне: «Вот ты сидишь здесь и рефлексируешь, вместо того, чтобы как мужик пойти к нему и набить морду. А если не получится морду набить, то…» и следует дальше список того, что можно сделать в ответ. Тебя опустили, смешали с дерьмом, оскорбили физически. Надо ответить, по всем понятиям — надо ответить, нельзя показать слабость, нельзя простить, нельзя победоносно улыбаться, сидя в такой луже. Победить — значит унизить, причнить страдания, неудобства, боль, сделать неприятное, использовать всё против него.
Другой голос говорит: «Это не выход, нельзя таить злобу, ведь это не он, а злобная часть тебя самого, та грязь, что есть в тебе, оскорбила тебя. В чём-то, где-то в глубине, ты такой же, ты любишь насилие, ты любишь причинять боль, ты любишь подчиняться разрушительному импульсу, ты можшь игнорировать голос рассудка. Сладкое желание мести, дешёвые страсти, неизлечимая потребность в унижении всех путём подаления грубой силой слов и рук».
И он прав, прав этот второй голос, я чую, что так; но во мне есть и другие, чёрные глаза, которые видят только слабака, не способного противстоять физически, не способного дать отпор, не способного защитить жилище. Покупай пистолет, ставь решётки на окна, иди в спортзал… Этот конфликт был всегда, но никогда он ещё не был таким острым, как сейчас. И можно ли вытравить страх, можно ли вытравить агрессию? Можно ли просто смотреть по-другому, применить другую шкалу ценностей? Как можно любить и строить, радоваться утончённому и делать искусство, говорить о божественном, жить высоким, пока это есть в мире и пока это есть во мне — пока живёт во мне частица Голиафа.
Это пропитало меня, и даёт разные побеги, и некоторые совсем даже невинные, вроде музыкальных предпочтений и ещё чего-то такого… Это больно, это трудно, я не знаю, как дальше жить… Вести борьбу с этим, в себе, пока не останется и следа.
Каррент мьюзик что ли дать, как обычно?
с боем взяли город Рим
дальше думай сам
с боем взяли город Рим
бей, барабан!
потом ходили в город именитые войска
девки брили себе череп от лобка и до виска
новый русский брилианты доставал из сундука
и только хвастался подруге, что купил у Собчака
а полевые командиры посчитали «раз-два-три»
а по ТВ миссионера распирало от любви
а зелёные жевали шоколадки ‘Sugar Free’
а голубые в ночном клубе танцевали до зари
Current music: Tequilajazzz - Бей, барабан
Комментарии [2]