Вроде как надо рассказать о моём новом компьютере, не компе — а вычислительной машине, надо бы рассказать какой он мощный и как у меня все игрушки идут и даже Обливион чувствует себя очень хорошо, хотя «летает» про него сказать нельзя. Рассказать надо, да не хочется.

Взглянул я на эту груду хлама и упадническое настроение овладело мною. Как-то вдруг странно стало, что высокотехнологичное устройство стало даже не просто незаменимой вещью, а чем-то большим, нежели вещь. Оно стало средой обитания, средой мышления, полем деятельности, кунсткамерой образов. Трудно глядеть на него, как на простой предмет: как на железный ящик. Компьютер обладает качественным отличием от любого другого предмета — и качество этого отличия напоминает переживание другого отличия: между тем человеком, который я и другим человеком. Тот, который «я», остаётся качественно другой фигурой.

Чем же компьютер так царственно выше других вещей? Я думал, и я кажется понял: он царь вещей, потому что он содержит, проводит и обрабатывает информацию о вещах.

Ведь мы не живём в мире вещей. Наступает будущее, и уже наступило то время, предугадать которое было невозможно в тех веках, когда большинство вещей, созданных людьми или же просто существующих — были доступны и известны небольшому числу людей. Предметы, действия, слова, всё, что мы делаем — всё оставалось чаще всего там, где оно рождалось: вещь в том доме, слово в том месте, где сказано, и только человек успевал за жизнь побывать во многих местах, и редко сказанное или сделанное одним занимало умы многих. Сейчас время качественно другое: вещь, слово, дело — всё это вдруг стало малоценным само по себе, потому что информационное воздействие их стало слишком мало по сравнению с информационными возможностями окружающего мира.

Мы живём в мире информации. Донести мысль до широких географических пределов вдруг стало невероятно просто! Я хочу знать, мне нужна информация, новости, факты, мнения, фотографии, документы, слухи — и я могу получить то, что я хочу. Но у меня есть желание так же донести, сделать известным, помочь узнать о том, что происходит вокруг меня: какие вещи рождаются и умирают, какие идеи приходят, какие слова говорятся. Мы делимся информацией: каждый может узнать то, что ему интересно узнать, отфильтровать и найти в потоках информации нужное именно ему. И вдруг обычные вещевые профессии и интересы становятся для меня тусклыми и бессмысленными, если я не могу донести их информационную суть до далёких и разных кругов людей, потенциально в ней нуждающихся. Я не хочу вырезать ложку из дерева, чтобы она лежала в шкафу и её видели бы только мои домашние и гости. Я не хочу писать книгу, которая будет издана в маленьком издательстве одного маленького города. Я не вижу смысла мести улицы, не ощущая себя при этом участником большого очистительного движения — виртуального, незримого сообщества. Я не хочу пропасть втуне. Я хочу знать себе подобных, я хочу делиться с ними и получать от них. Я желаю знать и быть узнанным.

Работа, слова, вещи сами по себе, в отрыве от мирового движения вдруг стали пустыми и одинокими. Картинки, описания, свидетельства видевших и вкусивших — всё вдруг это стало очень нужными атрибутами вещи, события, слова. Вся жизнь и деятельность вне компьютера — этой линзы информационных потоков — вдруг стала чем-то вторичным; не второй важности — а именно вторичной по иерархической подчинённости: вся жизнь — для информации, для общей пользы в самом широком смысле, а не сама для себя.

Чтобы быть правильно понятым, хочу заметить, что я говорю вовсе не о том аспекте, про который говорят: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать», то есть я совершенно не оспариваю тот очевидный факт, что большинство действий совершается для конкретных надобностей, а большинство вещей лучше самому попробовать, чем только слышать о них или видеть их. Это безусловно так, но я говорю об аспекте ассоциативном, о смысловом ударнии, что ли, о том, что акцент первичности сдвигается в сторону информации: она уже не просто некая связующая нить, подспорье, нет — она уже сама суть и смысл мира, а вещи в нём существуют только для того, в конечном итоге, чтобы эту информацию создавать, культивировать, обогащать и множить. Информация о положении вещей в мире становится важнее самого положения вещей… Мы входим в будущее, которое трудно себе представить, но оно видится неизбежным. И если раньше вещи были той физической средой, над которой возводились идеи культуры, этики, на материале которой люди развивались и жили духовной жизнью — то теперь эта среда, исчерпав свои посредственные возможности, передаёт эстафету новой среде — среде образов и мыслей; а интернет (в первую очередь) и прочие СМИ и средства передачи информации (во вторую) — лишь самое начало, первые шаги в новый мир.

Является ли этот переход следствием развития технического, или же он вызван человеческим развитием, а именно тем, что каждый человек на Земле всё острее ощущает в себе желание самоопределения, взращивания мыслящей индивидуальности, которая нуждается для своего становления в большом потоке информации? Мне хочется думать, что первопричина кроется в последнем, а технический прогресс просто сделал это возможным — пока в таком, технологическом виде компьютера, телевизора, мобильного телефона, интернет; но кто знает, какую внешнюю форму примет мир информации потом?

И я новыми глазами взглянул на металлическую коробку. Да, это вещь, просто маленькая вещь, и странно, что я доверил все свои мысли, надежы ей, и что я считаю электронный документ чем-то куда более надёжным, чем бумажный, и что фотография предмета — для меня его обязательное свойство, а предмет, не имеющий своего электронного фото для меня как бы и полунесуществующий, обречённый на смерть, а занесённый в электронную память — бессмертный… Не слишком ли много я доверил маленькой хрупкой машинке, зависящей от электричества, и не способной без последнего выдать ничего из всего «бессмертного», что содержится в его чреве? Но он — только прибор, только хрупкая основа, самая суть — у меня в голове, а компьютер — только терминал доступа к светлым образам в голове, собирающий воедино обрывки мыслей, фокусирующий неоформленные картинки и звучания… Будет ли изобретено нечто более совершенное? Нет, не так, я думаю всё иначе: мы просто не научились ещё делать то, что делаем при помощи компьютера — без него. Я уверен, всё это возможно: и передача информации по всему миру, и создание образов, и музыки, и донесение их до любого человека на Земле… Когда-нибудь это станет возможно — и я отброшу последнюю вещь, и она станет тогда ненужной, присоединившись к своим остальным ненужным собратьям.


 

Не могу удержаться от того, чтобы дать ещё немного ссылочек. Меня тут за этими ссылочками уже и не видно почти, и даже пятиминутка в фотошопе эту бледноту мысли развеять не в состоянии. Мне бы помолчать — и дневник бы выглядел дневником, а не ньюс-блогом. Но уж больно хорошие вещи находятся. Это я «Новую газету» читаю.

Тьма — это отсутствие света.   

Про банковские кредиты.   



 

 

Плакаты времён холодной войны. Той.
Но не потеряли актуальности и в этой.
   (предупреждаю, страничка весит несколько мегабайт)

“Мы испробовали очень много методов работы вдвоем. Сначала нам казалось, что самое правильное, когда один пишет свой вариант, другой – свой. Потом мы меняемся, исправляем, а потом уже пытаемся их соединить. Этот метод не хуже других, но он очень медленный. Рассказики часто писал кто-то один, посылал соавтору. Тот правил, возвращал обратно. Тоже медленный метод. И в какой-то момент, года через три-четыре после начала совместной работы мы случайно попробовали писать просто на голом месте. Есть только идея, план. Один сидит за машинкой, другой – с листом бумаги, чтобы заносить варианты. Произносится какая-то фраза, она записывается, обсуждается. Этот метод оказался самым эффективным. Он сберегает кучу времени, энергии и бумаги, между прочим.”   

Лазил по инету… Читал про Стругацких. И биография интересная, и «комментарии к пройденному» перечитать ещё раз хочется.

Вот здесь интересная статья.   

Да и вообще там всё интересно.

Стругацкие — любимые писатели, ближе к сердцу никого нет.


 

Поселили нас, эта значица, в доме, на кухне. Кухня в доме — это для зимы, а летом пользуют кухню отдельную, соответственно — летнюю. Диван дали, на котором ещё Тарас Бульба спал — хороший такой то есть, прочный и почти не скрипучий. А в летней кухне мы вечерами пили чай. Дед увлечённо рассказывал различные истории из своей нескучной жизни, иногда по нескольку раз одни и те же, начиная каждый раз словами: «ах, так вот же что я вам ещё хотел рассказать!». Любил деда Феля рассказывать истории и по утрам, но, поскольку я сплю довольно долго, то единственной благодарной слушательницей бывала Amanecer.

А когда я вставал, мы неизменно отправлялись в центр Новомосковска — довольно необременительная прогулка под утренним солнцем, пока ещё не сильно жарко, через деревню, полчаса — и ты в центре, где памятник Вождю и единственный дом культуры (он же, подозреваю, и кинотеатр, он же и спортивное сооружение). А ещё в центре базарчики и лоточки, где весёлые полные тётеньки (не лица из очень средней азии, как у нас — нет, на Украине они почти не встречаются) и цыгане продают всякое: от одежды до фруктов местного налива.



А ещё в центре Новомосковска есть речка. Название я правда забыл. Купабельная такая вполне. Правда, я в воду так и не залез — не люблю купаться. Позагорать — позагорал.



Понравился местный напиток — газировка с соком. У них, видимо, сок достаточно дёшев, так что они делают напитки не их химической дряни, а на основе настоящего сока. Гораздо вкуснее и освежительнее. Таким макаром и возвращались назад, в жару полдня, не забывая зайти по дороге в огромный и безлюдный — и, что самое важное — прохладный! — супермаркет. Дорога из центра в деревню замусорена по самые уши, но встречаются по пути не только обёртки и бутылки.



И, на подходе к дому, каждый день покупали арбуз. Приходя, ели и заваливались отдыхать. Вот так примерно и проходили деньки.

Хотя, пару раз мы… Устал писать, потом закончу.


 

Вот некоторые тут по германиям ездят, некоторые — по алтаям, и только мы с Amanecer — по украинам. Поездочка, конечно, принесла необходимый и неизбежный для такого домоседа как я, экспиренс. Чёрт, вот теперь и ваш старый добрый русофил заговорил по-буржуински. Времена меняются, взгляды ширятся, и даже страшная Америка уже не так черна, как её малюют, просто раздутая и несчастная держава, в чём-то преуспевшая, а в чём-то безнадежно покинутая.

Летайте «Сибиряком», господа. Это всё-таки что-то сносное, до Москвы мы доехали более-менее приличиствующим манером; следущий же поезд Москва-Николаев позволил почувствовать разительный контраст между фирменным поездом Российских железных дорог и загаженным вагеном дорог Украинских. Особенно в «Сибиряке» понравился жёлто-бежевый цвет внутренней отделки. Все четыре раза мы ехали плацкартом, но фирменный плацкарт — намного приятнее просто плацкарта. Ещё там были коврики, скатерти, а так же сок, вода и печенюшки — последние три наименования правда, забрали (за них надо было платить отдельно), но осадок остался. Прятный.

Надо сказать, кстати, как же скучаешь по доброте и ласке от официальных лиц; и тут же надо заметить, что нигде со мной не говорили вежливее, чем в банках, куда я обратился по поводу пластиковой карточки в дорогу. Вежливость банковских служащих приятно удивила.

Карточку, правда, сделать не успели. Наверное, к лучшему.

А потом, через два дня, рано утром была Москва. Два раза были мы в столице, и в пасмурную погоду и в ясную, но ни в Днепропетровске, ни в Новомосковске я не чувствовал такой тоски по родному Новосибу, как в этом огромном, чужом, диком городе. Москва мне не понравилась: толпы людей, какие у нас только на Дне Города, древнее метро, пахнущее крысами, запутанные улицы в центре, гламур и пустота, да снобы-москвичи, отвечающие в стиле «понаехали тут».

Не надо мне Москвы. Хотя, конечно, я не мог не сфотаться в таком месте:



К тому же, пожрал пиццы с кока-колой и почувствовал себя белым человеком.

Цены примерно на треть выше. А где и в полтора.

Вечером сели на упомянутый Николаевский мега-экспресс и дотащились к следующему полудню до Днепропетровска. Как мы добирались с вокзала в Новомосковск, а там — из центра до частного сектора — запомнилось мне как сплошной позитив. Местные люди — доброжелательны, русский понимают, хотя на нём и не говорят — то ли из принципа, то ли ещё почему, но мы их вполне понимали. Всё рассказали, всё показали, и чуть ли до самого дома не проводили. В Днепропетровске — всё на украинском, но говорят по-русски, в Новомосковске, небольшом промышленном посёлке в пятидесяти километрах от Днепра — говорят по-украински, но вывески все русские. Радио-диджеи говорят по-украински, но всё с теми же диджейскими интонациями. Весело: слушатели дозваниваются и передают приветы по-русски, а диджеи с ними по-украински разговаривают.

Национальная валюта — гривна, но её там повсеместно называют рублём. Ностальжи! Курс — примерно шесть рублей за гривну. Приятно видеть цены в рублях и копейках, реже — двух и трёхзначные цыфры. Да и сами цены даже чуть ниже новосибирских, меняй рубли да закупайся продуктами! А уж цены на фрукты! Здоровый колун — арбуз — стоит четыре гривны, то есть двадцать четыре наших рубля. Восемьдесят украинских копеек за килограмм.

Бензин почти в два раза дороже. Электричество дорогое, вода — тоже. Счётчики на воду — естественное явление. Распространён газ. Многие даже за горячую воду не платят, а греют холодную на газе в колонке, это дешевле, чем платить за горячую!

Путина уважают. Несмотря на. От своих политиков плюются. Я бы от таких тоже плевался. Западная Украина хочет к НАТО. Восточная хочет обратно к России.

Приехали, это мы, значить, ну тут нас давай родственники всячески встречать и всё такое. И дед — у меня теперь есть дедушка, настоящий! Единственный предок из нашего рода Володковичей, которого я знал — это мой папа, живой пример перед глазами, так сказать; а дедушка Феликс — это папин папа, и общаясь с ним, стало понемногу понятно, какие именно добрые черты присущи Володковичам в целом. И я на него похож, на нашего дедушку, и папа немного; и в общем, дед Феликс — тот самый символ, тот самый живой пример, по которому я давно неосознанно скучал. Возврат к корням — это иногда бывает очень важно. В определённые моменты жизни.



Поселили нас в доме, на кухне. Кухня в доме — это для зимы, а летом пользуют кухню отдельную, соответственно — летнюю… Потом продолжу.