- Здравствуйте. Меня зовут Джейсон. Я - экс-транс.
- Бывший транс? Такое бывает?
- Как видите.
- На сколько мне известно транспарентами становятся сразу после рождения, и исправить это невозможно. Я ошибаюсь?
- Изменить возможно. Транспаренция - это психологический фактор, как экстрасенсорика, как дополнительный рефлекс. Просто чтоб ей контролировать или, как многие из наших хотят, от нее избавиться нужно понять как она "работает".
- У вас получилось? Что-то повлияло? Можете рассказать?

Полусвободный приемный кабинет с усаженными на стулья генеральным директором и членами отдела HR компании "МентаТС" озарил яркий свет трансформации. Джейсон, высокий худощавый парень, которого так и хотелось обозвать "фонарным столбом", прошел сквозь стол, остановился в середине, приподнял ноги на уровень пояса, расположив их "по-турецки" и начал свой недлинный рассказ о сложной жизни "прозрачных".


Собственно, я думаю, что любой работник "Ментально-технологических Систем" знает кто такие трансы. Единственное их отличие от людей – отсутствие возможности влияния на любые внешние предметы, за исключением сверхлегких материалов, которые даже ребенок может перемещать одной лишь мыслью. Родился я 24 года назад, когда проявлений феномена транспарентности человека было еще в пределах одного десятка и выхода из такого положения не было. А положение, кстати, для нас с самого рождения было чрезвычайным.

«Прозрачность" появляется в момент психологически-временного сдвига при рождении ребенка вне гравитации. С вероятностью в 0.0012% новорожденный может стать абсолютно невосприимчив к существующему состоянию дел. Фактически это похоже на совмещение присутствия тела и его внешнего вида в параллельных мирах. Поверьте, это никогда не было и не станет легкой ношей.

Когда мне исполнилось 12 лет я смог одеть первую рубашку, только тогда изобретенную небезызвестным русским физиком Поланским. До этого, как вы понимаете, мне приходилось отдыхать исключительно на нудистских пляжах.

С самого детства желание стать нормальным меня не покидало, хотя у такой невосприимчивости были и свои привилегии. В вещи, которые через некоторое время смогли адаптировать для "прозрачных", так же входило и несколько моделей фотоаппаратов и у меня тогда уже появился Furijamo T-1, очень маленькая далеко не профессиональная камера. Вы понимаете – я мог снимать то, что нормальный человек не сможет. Я "участвовал" в Олимпийских играх, стоя на беговых дорожках прямо во время соревнований, фотографирую лица бегунов когда они пробегали сквозь меня, фотографировал въезжающий в человека поезд-метро. Вид на улицу из двадцатисантиметровых вентиляционных труб тоже далеко не каждый сможет запечатлеть. Камер сменить пришлось очень много.

Такой интерес к творчеству приносил некоторые небольшие доходы, которые помогли мне без особых проблем поступить в университет, где, конечно, без этих самых проблем не обошлось – люди начали бояться, что я влезу в их ящички с вещами, буду подглядывать, красть. В общем сплошной негатив. Меня даже избить один раз пытались, в туалете. Разбили два писсуара, двери и руки негодников. Я, как можно было догадаться, не пострадал.

Все это я веду к тому, что в университете все же нашлась та самая. Ту, поискам которой можно посвятить всю жизнь на этой бренной земле. Они понимала меня, видела все то, что действительно видел я. Она чувствовала за меня и рассказывала мне то, что мне невозможно было осознать. Она просто знала.

И начались сложности. Мы жили вместо три года, без телесных контактов, без поцелуев. Без жизни, я бы сказал. Каждую ночь я слышал как она плачет, чувствовал как ей сложно и как она хочет что-то изменить. Я не мог такого больше терпеть и уехал, пообещав вернуться через пол года. Ровно. Она пообещала ждать.

Помните, раньше было движение развития умственных способностей? Практически секта, дружество монахов из безвременно пропавшего Тибета. Их организация пыталась к чему-то стремиться, достичь высшей степени самоконтроля. Сложнее это могло оказаться только для меня, транспаретного человека, несуществующей природной массы.

Я уехал учиться жизни. Учиться осязать, учиться носить, учиться двигать, перемещать, учиться есть нормальную еду, в конце концов. Кстати, многие из вас спросили бы – ел ли я вообще? Ел. Правда это сложно было так назвать. Мне нужно было принимать биологически активные пищевые ванны раз в день. Но не буду отвлекаться. Я продолжал учиться, но самым большим моим достижением так и оставались нефизические передвижения предметов не тяжелее баскетбольного мяча.

Без сна и подпитки то, что можно было бы назвать моим организмом, просто отключилось. Мне показалось я отключился, уснул на холме, укрытом маками и полевыми ромашками. Мне снилась жизнь, люди, движения, напряжения мышц, ресницы, глаза, здания, снова люди, машины, эскалатор, самолет и цветы. Много цветов.

Очнулся. Включился будильник. 23 число, два дня до окончания обещанного полугодового периода. Нужно возвращаться. Я приподнялся и почувствовал какое-то изменение, легкий дискомфорт. Скривил лицо, напряг скулы и… и чихнул. Чихнул так, что ударился о близстоящее дерево, ободрал ухо и умудрился вывихнуть ногу.

Сегодня я могу беспрепятственно, за несколько мгновений, менять молекулярное расстояние своего организма и размеры клеток. Это никак не сказывается на моем внешнем виде. Только на прозрачности.
У меня есть жена и аллергия на мак.

Брыыыы. Холод пробежал по телу. Опершись сложеными за спиной руками на зеркальную стену смотрю в толпу. Маленькое помещение, без света. Музыка закладывает уши. Вглядываюсь в движения тел, рывки, плавные степы. Влево-вправо. Шаг раз, два, три, раз-два-три. Раз. Два. Три.

Опять этот взгляд. Ффф-рр-р-р-рр. Мерзлявый, холодный, глубоко изнутри. Моего роста, большое лицо, широкие плечи, темные штаны и пошарпаный сероватый свитер. Лысый. Абсолютно голая голова ужасного вида, неправильной формы череп, глубокие, светлые, напряженные глаза.

"Ой, привет!", - сдуру сморозил я подошедшему другу. Мы ведь с ним вместе сюда пришли, туда доехали. Потеплело, полегчало, выдохнул. "Пойдем в бар!", и в правду - пойдем, может там чего есть. В баре пусто, толпа народу, ободраные стены, неопрятный бармен, никакого выбора напитков, абсолютное отсутствие меню. Обратно, "идем к музыке, там веселее!"

Он не знает, он не понимает. Мужики не танцуют - я смотрю.

Снова девушка в белом. Прерывистые озарения света делали движения такими неравномерными и в тоже время плавными, непредсказуемыми, такими сильными и напряженными. Включили стробоскоп, я смог его рассмотреть получше.

Без часов, без колец, в дешевых туфлях, потертых землей джинсах. Ууу... Зверюка. Взглядом голодной волчицы, похоже, он срывал с меня одежду до уровня золотой цепочки на шее, кольца на пальце, денег в кулаке и мобильника на трусах. Так зябко давно уже не было, хотелось сбежать. Страх разрывал вены. Казалось кровь вот-вот пойдет из ушей и, хотелось, сильно хотелось, чтобы он почувствовал такую же боль, не представлял, не казалось, а чувствовал.

Ассоциации с ним ограничивались одним, мною редкоупотребляемым, словом - "гопник". Это ж нужно иметь такую внешность, от которой просто тело тонет в собственных содроганиях.

И только сейчас я понимаю. Культура этих мест мне неизвестна до сих пор. Людей я видел в темном, мерцающем полумраке. Ни с кем не общался, никого не слышал, мало кого видел. Может он, просто, так же просто стоял у стенки, разглядывал кого-нибудь вроде меня и боялся. Боялся двинуться, сделать что-то не так, изредка бросая испуганые взгляды в толпу.

Первичные мнения часто ошибочны. Как относиться сначала? Бояться или не бояться? Терпеть, знакомиться, создавать благоприятные, безопасные моменты и узнавать больше. Не строить планов, не заглядывать в будущее, не мечтать о безнадежном. Стремиться, делать, получать.

Удачь.

Звонить ночью. Почему по шестому удару часов всегда хочется поговорить по телефону? Взять трубку, набрать номер, услышать глубокое дыхание аппарата "на той стороне линии". С каким цвтом у вас ассоциируются телефонные гудки? У меня только с голубым. Голубые волны, вдох-выдох. Вдох. Выдох. Тишина.

"Кукуруку!", — кричу во все горло. Только ночью, только так поздно, когда обязательно знаешь, что только твоего звонка ждут в это время, можно позволить себе начать разговор с любой, хоть абсолютно абсурдной или, может, наивной, фразы. Ночью никто не скажет на твое "Я тебя люблю!" свое "Вы куда звоните?". Ночью трубки берут без гудка.

"Ну говори же!", — слышу в ответ. Что говорить? Ты ведь все знаешь. Мы давно уже общаемся. Общаемся любыми доступными способами. Сеть одна, сетей много. Выходим из одной и возвращаемся в другую. "Это вот я тебе звоню. Знаешь ведь? Ждешь?", — шепчу голосом ангела хранителя сквозь дребежжание помех, сквозь километры, мимо всех разговоров на других линиях, под океаном и над головами ошараеных прохожих.

"Ты совсем здурел? Чего не спишь ночью? У тебя сколько — шесть утра ведь уже?". "Дааааааа", — размеренно проникает мой ответ по километрам проводов между моим правым и её левым. Она всегда брала трубку левой рукой. Правая же, почти всегда, оставалась на "мышке". Верный "манипулятор" практически никогда не переставал метаться по экрану в поисках новых жертв. Она знакомилась со всеми, она влюбляла в себя всех.

Я не могу не сказать. "Ты знаешь. А я ведь не хочу любить тебя. Не хочу и не буду. Ты переживешь?", — это рвется из меня, выпрыгивает, разрывая гладь сомкнутых губ. "Но можно я буду тебе звонить ночью? Можно ведь, правда? Мне очень нехватает ощущения неповторимости. Чувста того, что только я могу тебе дозвонить. Только потому, что когда я тебе звоню все твои уже спят."

Гудки. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Быстрее, значительно быстрее, чем раньше. "Звони".