похоже наибольшую боль, страдание нам приносит ущемлеие негласных детских императивов, чувстом ложной вины заброшенных в глубины подсознания. играя эту карту, мы дефакто признаем беспомощность собственной схемы контроля. в случае поражения ощущаем стыд, неловкость, чувство неполноценности, хотя со стороны это обычно смотрится как проявление инстинктивной грубости или черствости, но скорее в комичном аспекте. дело тут в искренности переживаний- всеобъемлющего чувства несправедливости, завязанного на применении этих механизмов. укоренившаяся жалость к себе- маленькому, беспомощному, требующая перепросмотра глыба психических отложений огромной массы. дети быстро забывают невзгоды- свойство эмоционального обновления сознания, но ничто не проходит бесследно.


holkol

периодически перескакиваю между двумя масками саморефлексии. первая мне нравится больше- я сильный, решительный, оптимистичный, ограничивающий себя во имя стяжания силы. другой я- абсолютно терпимый, быстрый-быстрый, склонный к пассивному саморазрушению во имя абсолютной свободы, свободе даже от борьбы за нее. перескакиваю между проявлениями этих масок путем больших или меньших катарсисов, но никогда не случайно. волнообразно, с периодичностью 3-4 месяца, а в последнее врямя все чаще.

holkol

...к нам наконец-то в нижний новгород. радовали попрыгунчиков мелко рубленным мясом. скоромный, вовсе не драмнбайсерский 5ый элемент превратился в арену веселого исступления.

holkol

Я отморозил нижнюю конечность
Кому какое дело, черт возьми!
Что мой предел стремится в бесконечность
А воздух, где-то, к минус десяти

Зачем решать расчетную работу,
Ведь ничего не выйдет всё равно
Не лучше ли, как в прошлую субботу
Со Шмаковым наёбаться в говно

Зачем мне ехать в Политех? - Не знаю.
Ведь там меня не любят и не ждут
Там дауны, которые кончают
Когда их в жопу преподы ебут

Там Феликсовна будет мне не рада
И Львович, сука, Выебет мозги
Да я и сам не знаю, что им надо
Я ПРОСТО ПОДЫХАЮ ОТ ТОСКИ...

гастрономия.

домашней кухней внезапно запахло
навстречу мне рассмеялась стена
в моей душе безопасно и затхло
и на заре курит план сатана
румынский завтрак невкусен и скуден
цукаты, сливы, кусочек лося
щи по-мексикански, сыр, немецкий студень
два яблока, копчёная колбаса
шершавый олений язык, пепси-кола
прогорклое масло, вода, пироги
коровий желудок, еловые смолы
ванильный щербет и рагу из ноги

приветствие немного затянулось, доведя до зевоты даже иных глав делегаций. несмотря на высокостоящее солнце, жара была терпимой. наконец протокольная часть подошла к концу, и уставшие после многочасового перелета филателисты были гуманно отправлены в номера. профессор самарский решил время попусту не тратить и немногие свободные часы, остававшиеся в его распоряжении до конференции, посвятить изучению древнего города. не обремененный чемоданами, он взял такси до центра. завороженно глядя в окно на непривычно одетых людей, памятники былого могущества, вдыхая незнакомые запахи, рассуждая об исторической несправедливости, превративщей этот великий народ в попрошаек корпоративного миропорядка, дмитрий васильевич уснул.
а проснулся он от весьма неприятного ощущения. было еще светло, и он увидел небритого смуглого человека, что-то быстро говорившего ему на непонятном языке и размахивающего длинным черным ножом вблизи его лица. профессор, еще до конца не отошедший ото сна,не на шутку растерялся. "понесло тебя, старого мудака, на приключения, вот и расхлебывай теперь,"- невольно пронеслось в его голове. "пожалуйста, забирайте все что хотите, лишь оставьте мне жизнь!"- быстро проговорил он на всех известных языках. затем вытащил бумажник, золотую авторучку- подарок дочери на юбилей, снял часы. его, обобранного до нитки, вскоре выкинули на улицу. дмитрий васильевич изумленно осмотрелся. это был уже не тот город из сказок тысяча и одной ночи- панельные пятиэтажки, полное отсутствие зелени, редкие автомобили, больше велосипеды, подозрительные и вопросительные лица прохожих. все это вкупе с вероломным ограблением сильно нервировало пожилого профессора. "надо что-то делать, иначе беда"-подумал он. ощупав карманы, дмитрий васильевич с ужасом понял, что документы остались в бумажнике. "беда, нужно срочно позвонить в отель, пусть друзья приедут и вытащат меня из этого ада!" но не было даже мелочи на звонок, а карточка с телефоном гостиницы осталась в другом пиджаке. да и как бы он объяснил, где находится, ведь на домах были только намазанные краской номера и похожие на сохнущее белье арабские буквы. после двухчасовых блужданий, вспотевший и уставший профессор обнаружил колонку, возле которой резвились темнокожие дети, поминтно обливая друг друга холодной водой. растолкав визжащую от удовольствия толпу, он жадно припал губами к холодной струе. вволю напившийся, повеселевший, дмитрий васильевич осмотрелся. разинув рты, огольцы изумленно наблюдали за пожилым белым господином, невесть как занесенным в такую глшь. кто-то из старших крутил пальцем у виска, другой рукой показывая на колонку. освежившись наш герой поспешил дальше. за несколько часов сумбурных исканий, он не встретил ни одного полисмена или англоговорящего аборигена. пейзаж тоже не особо изменился, только дома стали чуть пониже, то тут то там стали виднеться самодельные глиняные лачуги. солнце медленно, но непреклонно садилось. небосвод окрасился сначала в желтый, а затем и в красный цвет. дмитрий васильевич понял, что дело- дрянь. внезапно, как гром среди ясного неба, его скрутила боль в области кишечника. не думая ни о чем, кроме как о скорейшем опорожнении, он стянул штаны прямо у дороги. вскоре начался озноб. последующие несколько дней сознание перемежалось беспамятством. какие-то обрывки: ночь, стаи полудиких собак, горящий мусор, безусые подростки, стаскивающие с него пиджак, рубашку, ботинки, полицейский патруль, переполненная камера, жажда, лихорадка, желтые стены лазарета...неизвестная южная болезнь терзала его тело четыре дня. а на пятый профессор дмитрий васильевич самарский скончался.


holkol

не проникает злая весть
в наш сад несбывшейся надежды.
как здорово, что в мире есть
жвачка, сыр и орбит белоснежный!


holkol
Состояние: весело и светло

по краям причудливо вплетались змееподобности, скрашивая бессолнечный берег, укутанный толстым слоем атмосферной воды. природа явно мало ощущала наше настроение. приходилось рассчитывать лишь на себя. подпитка жинерадостным басом добавила сил, душ согнал последние некайфы.

holkol

спокойно сидела в просторном молчании,
едва улыбаясь воспоминаниям:
весенним качелям. недолгим прощаниям,
что есть не разлука, а встреч обещание

вспорхнула, подобно лучу преломленному.
попровила челку близнец в отраженьи.
поставила нежно винил запыленный...
неспешно игла начинала скольжение....

holkol

древняя госмонополия на химию жителей
есть гегемония выпестывания добровольных строителей.

распотрошение кладезей- распальцованное размежевание
невоплощенного с неназванным.
переложенное впопыхах сверхсекретных припадков,
подкожных всепоглощающих столкновений
между контуром родительской непогрешимости
и пантеоном собственных поражений.

вызывает слезы отсутствие жалости.
перезагрузка через катарсис- прерогатива детей.
нешуточный выбор- инъекция радости
против дипрессии в устрошающей полноте.

в буфере комплексном пестуем заморочками
суффиксы устаревшего образца.
все вышесказанное легко представляется
жировыми складками в области лица.

а если скинешь бронижилет безразличия-
вновь все по циклу и без конца:
с течением выскользнешь сквозь соленую пену
к равнодушной невозмутимости подлеца.


holkol