Боль.
Боль ползет от локтя к предплечью, давящим жаром стекает в кисть и изливается огненным потоком из кончиков онемевших пальцев. Потом боль медленно уходит, посмеиваясь, потому что болеть больше нечему. Нет пальцев, нет кисти, нет предплечья. Ничего этого больше нет. Все осталось там, на поле битвы. В глазах до сих пор мерцает блеск меча. Тогда я еще не успел понять, что произошло, - только ощутил, что моя правая рука стала непривычно короткой и не послушной. Боли еще не было – она придет скоро, но не сразу. И вот я с недоумением смотрю на чью-то кисть правой руки, которая почему-то сжимает рукоять моего меча. Почему мой меч лежит в траве? Почему эти пальцы, которые его сжимают подобно пауку, почему они тоже лежат в траве? Почему зеленая трава так быстро становиться алой?!..
А потом наконец приходит боль, и у меня темнеет в глазах…
…Сколько же времени прошло с того дня? Неделя? Месяц?… Не помню. Время остановилось, жизнь сокрыта туманной пеленой забытья. И боль. Боль в руке, которой нет. Как мне жить дальше? И стоит ли – жить? Взгляд мой невольно устремляется в тот угол, где на резной подставке покоился нож-кусунгобу (японский нож, предназначенный для совершения обряда самоубийства).
Я встал с постели. Покачнулся. Устоял. И долго смотрел на нож, разглядывая потемневшее от времени, но все еще острое как бритва лезвие. Потом медленно протянул руку. Левую. Его рукоять удобно легла мне в руку. Слишком удобно. Я задумчиво покачал нож на ладони. Это был пропуск людей по ту сторону жизни, стоит лишь сделать одно короткое движение слева направо… Я подбросил кусунгобу и поймал его клинком к себе.
Солнечный луч скользнул по стали, и нож плавно вошел в мягкую плоть…