Мы были маленькими мальчиками, ходили в школу, нам было, наверное, 11-12 лет от роду. Мы, вероятно, хотели казаться взрослее - а наиболее удобным способом казались тогда пара выкуренных сигарет или пару раз употребленные матерные выражения (дети - что губки, все впитывают, теперь вот курю и матерюсь). Но, вместе с тем, оставалось еще то неуловимое детское времяпрепровождение, которое сопровождается полной безмятежностью: не было в помине ни планов на будущее, в реалистичности которых можно было сомневаться, ни обманутых надежд, ни любовных переживаний, ни даже резких, подобных выстрелу, актов осознания того, что "Иван Петрович - глупый" или "Петька - подлый". Это все было позже, а пока мы придумывали собственный язык, на котором могли бы общаться только между собой, язык, письменностью которому служило символьное обозначение знаком (а ля Windings), а слов-то было от силы сотни полторы - больше было не нужно. Мы создавали сверхсекретные организации, которые, несмотря на свою секретность, с некоторой периодичностью выпускали тот или иной "печатный" документ, призванный сообщить всем о существовании этой организации, и, естественно, этой цели не добивавшийся. Мы коротко любили и еще более коротко ненавидели, абсолютно неосознанно бросаясь из одной крайности в другую. Приходя в школу, радостно устремлялись в какое-нибудь очередное хулиганское предприятие со вчерашним заклятым врагом.
Потом сигарет стало больше, изощренности в матерных выражениях - тоже. К ним добавились джинтоники, сидры и прочие клюквенные водки, а также пиво. Кто-то стал читать "взрослые книжки". Кто-то - газеты. "Взрослость" начала вступать в свои законные права. Никто уже не решился бы высказать вслух что-нибудь вроде "а давайте выпустим газету" или "давайте сочиним шифр, на котором будем общаться" (я уверен, что кто-то кроме меня тяготел к чему-то подобному), ведь существовал риск быть высмеянным, ведь это детство - сочинять шифры или вешать на стенку в классе кусок разрисованной бумаги, а детство не в моде.
Но тем не менее в той или иной степени мы оставались детьми, безмятежность никуда не делась, и поэтому сложившееся положение вещей всех устраивало. Какая разница, чем заниматься - детскими шалостями, к которым, может, и тянет, да есть риск, что засмеют, или распитием пива на скамейке - и от того, и от другого можно получить неземной кайф, этакое псевдоощущение свободы.
Все эти "взрослые" способы провождения времени, конечно, тоже были игрой. Детям ведь нужно играть. А мы и были детьми, и просто играли. С течением времени, игры менялись, становились в чем-то интереснее, в чем-то разнообразнее, а в чем-то, наоборот, более однотипными. Но все реже и реже носили они характер тех ранних, именно детских игр, ради которых я так радостно топал в школу в совсем уж раннем возрасте. Безмятежность отступала. Взрослость уверенно захватывала позиции.
Сегодня меня иногда посещают воспоминания о тех временах. Порой мне, наверное, хочется заняться какой-нибудь групповой самодеятельностью, пусть скорректированной с учетом возраста. Чем-то таким, чем были тогда для меня эти пресловутые шпионские языки, секретные знаки и тайные ритуалы. Но нужно держать марку. И уже не только потому, что, предложив общественности заняться чем-то подобным, ты рискуешь быть высмеянным (хотя и это тоже). Друзья на то и друзья... Но со временем каждый человек становится все менее похожим на другого, и если когда тебе 12, тебе все равно, во что играть - в пятнашки или в футбол хоккейной шайбой в коридоре школы, лишь бы играть, то в 22 все уже совсем, совсем не так.
Я скучаю по детству, по этому безмятежному периоду жизни, который уже не вернешь. Иногда мне кажется, что не нужна мне эта "взрослая" жизнь, с ее несомненными плюсами. В детстве тоже было неплохо. Но вернуться в детство теперь, наверное, можно лишь с появлением собственного ребенка. Он не будет издеваться над папкой за то, что тот смешной. Ему это будет в кайф. Дай бог, чтобы я оказался прав.