17-10-2003 18:24 Гитлерюгенд
Мои ладони дары все отвергнут, данке.
У меня есть мундир, пистолет, полбанки варенья спрятано у кровати. Пост, на котором стою всю ночь, как лунатик, никому не нужен: заброшенный парк под Берлином и замок, длинные волдыри звездного света на воде пока еще не илистого пруда. Всех лебедей съели. Unkenrufe. И хлопают крылья чьи-то – летучих мышей? – еле-еле, и дрожат мои пальцы. Волосы – на руках, на шее – дыбом, цепляют сукно, как душу цепляет игра молоденького викария на органе или вид топора палача на смертельной ране, а совесть – подколенные ямочки шлюхи или мамины оплеухи.
Мой лоб уже знает, где в него войдет пуля,
где он лопнет от русского поцелуя –
брызги мыслей, мозга, как брызги эякулята.
Дата.
Я отдам иванам шлем и сапоги, с меня снимут и штаны тоже в бункере у комбата, я скажу, что ich heiвe Erik в ответ на смех. Там будут раскосый калмык, волосатый сибирский мужик и статный, как грек, молодой командир-коммунист. Потом придет маленький Ваня, злобный, мокрый, худой, вернувшийся из разведки. Его лицо исхлестали ветки грозы, к щеке пристал дохлый лист цвета этой долбаной русской земли. А когда меня будут вести – вели – пристреливать как собаку, двое Soldaten затеют драку из-за Kondensmilch; русая девушка пожалеет меня и, расплакавшись, убежит, и какой-то жид в очках предположит, что все ж таки я ребенок. Ему крикнут – сейчас не до отговорок. Перед лицом со звуками створок ракушек станут стучать затворы и звучать приказы, прерывая переговоры бойцов вполголоса. По ногам моим кровь будет стекать из зада. В конце концов, я, понимая, что тронулся, попытаюсь перекреститься связанными руками, от страха ада; и увижу в полыни лягушку. Тут же медленным эхом пушек где-то вдали наконец раздадутся выстрелы, хотя до последнего в это вериться будет не очень. Молодой командир подойдет, потупивши очи, и, роняя слезы на мой мертвый воротник и гимназическую макушку, проверит пульс – символически – на сонной артерии, на секунду возьмет на мушку уходящих солдат, проведет мне по щеке, закроет глаза, вывихивая ресницы, тронет губы, выше которых вместо усов – и это ему не снится – затемнеет размазанно кровь и зелень травы.
Увы.
В парке снова темно и тихо. Кровь сочится, как свет из луны, из ранки –
на большом пальце расшевелил заусенец.
Меня в школе дразнили, что я не немец.
Я не поучаствую ни в одной настоящей пьянке.
Мои ладони дары все отвергнут, данке.
(с) Василий Чепелев
Музыка: Kyoto Jazz Massive - Between the Lights
Настроение: Уже хорошее 
У меня есть мундир, пистолет, полбанки варенья спрятано у кровати. Пост, на котором стою всю ночь, как лунатик, никому не нужен: заброшенный парк под Берлином и замок, длинные волдыри звездного света на воде пока еще не илистого пруда. Всех лебедей съели. Unkenrufe. И хлопают крылья чьи-то – летучих мышей? – еле-еле, и дрожат мои пальцы. Волосы – на руках, на шее – дыбом, цепляют сукно, как душу цепляет игра молоденького викария на органе или вид топора палача на смертельной ране, а совесть – подколенные ямочки шлюхи или мамины оплеухи.
Мой лоб уже знает, где в него войдет пуля,
где он лопнет от русского поцелуя –
брызги мыслей, мозга, как брызги эякулята.
Дата.
Я отдам иванам шлем и сапоги, с меня снимут и штаны тоже в бункере у комбата, я скажу, что ich heiвe Erik в ответ на смех. Там будут раскосый калмык, волосатый сибирский мужик и статный, как грек, молодой командир-коммунист. Потом придет маленький Ваня, злобный, мокрый, худой, вернувшийся из разведки. Его лицо исхлестали ветки грозы, к щеке пристал дохлый лист цвета этой долбаной русской земли. А когда меня будут вести – вели – пристреливать как собаку, двое Soldaten затеют драку из-за Kondensmilch; русая девушка пожалеет меня и, расплакавшись, убежит, и какой-то жид в очках предположит, что все ж таки я ребенок. Ему крикнут – сейчас не до отговорок. Перед лицом со звуками створок ракушек станут стучать затворы и звучать приказы, прерывая переговоры бойцов вполголоса. По ногам моим кровь будет стекать из зада. В конце концов, я, понимая, что тронулся, попытаюсь перекреститься связанными руками, от страха ада; и увижу в полыни лягушку. Тут же медленным эхом пушек где-то вдали наконец раздадутся выстрелы, хотя до последнего в это вериться будет не очень. Молодой командир подойдет, потупивши очи, и, роняя слезы на мой мертвый воротник и гимназическую макушку, проверит пульс – символически – на сонной артерии, на секунду возьмет на мушку уходящих солдат, проведет мне по щеке, закроет глаза, вывихивая ресницы, тронет губы, выше которых вместо усов – и это ему не снится – затемнеет размазанно кровь и зелень травы.
Увы.
В парке снова темно и тихо. Кровь сочится, как свет из луны, из ранки –
на большом пальце расшевелил заусенец.
Меня в школе дразнили, что я не немец.
Я не поучаствую ни в одной настоящей пьянке.
Мои ладони дары все отвергнут, данке.
(с) Василий Чепелев
Музыка: Kyoto Jazz Massive - Between the Lights
Настроение: Уже хорошее
