Он ревновал ее к дождю
И укрывал джинсовой курткой
Ее июневые кудри,
А зонтик прижимал к локтю.

День дожидался темноты,
Жизнь начиналась с середины,
И закрывали магазины
Свои назойливые рты.

Ветра стояли на своем,
Шатая цепь священнодейства,
И пошлое Адмиралтейство
Сдавало ангела в наем,

Hо их надежно берегли
Два добрых духа Джин и Тоник,
И мир, казалось, в них утонет,
Едва дотронувшись земли...

А мне казалось,
А мне казалось,
Что белая зависть - не грех,
Что черная зависть - не дым,
И мне не писалось,
Мне не писалось,
Мне в эту ночь не писалось, -
Я привыкал быть великим немым.

Он ревновал ее к богам
И прятал под мостом от неба,
А голуби просили хлеба
И разбивались за стакан.

И плоть несло, и дух опять
Штормил в девятибальном танце -
От невозможности остаться
До невозможности унять.

И вечер длинных папирос
Линял муниципальным цветом,
И сфинксов он пугал ответом
Hа каждый каверзный вопрос.

И, видно, не забавы для -
По венам кровь против теченья.
Миг тормозов - развал - схожденье...
И снова - твердая земля.

А мне казалось,
А мне все казалось,
Что белая зависть - не бред,
Что черная зависть - не дым.
И мне не писалось,
Мне опять не писалось,
Hе пелось и не писалось, -
Я стал почти что великим немым...

И отступил девятый вал
И растворил свой сахар в дымке...
К стихам, к Довлатову, к Ордынке
Он вдохновенно ревновал,

Hо вместо рифм бежали вслед
Два юных сфинкса Джин и Тоник,
И воздух был упрям и тонок,
Впитав рассеянный рассвет.