На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез,
составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы.
Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с
обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими,
несимметрично-растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым,
сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он
один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни
солнца.
"Весна, и любовь, и счастие!" - как будто говорил этот дуб, - "и как не
надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то
же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят
задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои
обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они - из спины, из боков; как
выросли - так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам".
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как
будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так
же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
"Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай
другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, - наша
жизнь кончена!" Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в
связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия
он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему
успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не
надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего
не желая.