Алва, после встречи с Оставленной, скачет на Моро сквозь фреску Лабиринта, через Закат, к Башне в Гальтарах чтобы вернуться в мир живых и предотвратить конец света. С Башни он призывает повелителей.

Канонная линия рассветных глюков Лионеля.
В.В. Камша. Отблески Этерны. Рассвет №3.

«Себя, вырывающегося из увешанной картинами западни, Савиньяк не видел, но там тоже были дымы, люди и кони, а мостом меж полотнами и бредом стали сперва кровь и проливший ее клинок, а потом огонь. Из двух возможностей он выбрал камин, но ведь была и другая... Она и сейчас есть, а значит, вперед!
Выхватить кинжал, полоснуть по недопорченной четверть века назад картине, вскочить в седло, сдерживая ошалевшую от охватившего холст пламени лошадь. В раме бушевал огненный шквал, поглотивший королеву, ночь, путников. Нестерпимо жаркий ветер опалял лицо, но горящей свалкой больше не пахло. Камин с двумя мертвыми гербами скрывал выход, а что прячет это пламя? Закат? Древний город? Незнакомца в красном плаще? Забытое? Невиданное?
Ли мог гордиться, обошлось без шпор; кобыла всхрапнула, будто пожаловалась, и гигантским — Моро бы позавидовал — прыжком влетела в огонь. Брызнуло что-то вроде расплавленного золота, а может, это разбилось солнце. Где-то били пушки, где-то рычал гром, наискось метнулась горящая птица, пылала и грива Проныры... Позади встала багровая стена, впереди полыхала другая, горели травы, сгустками огня металось воронье... Почти ставшая огнем кобыла уже не ржала, рычала, летя навстречу пламенной стене. Впереди ударила молния, породив нечто вроде волны с рыжим гребнем, к ней с того, что назвать небесами не получалось, тянулся перевернутый смерч. Молния саданула вновь, совсем рядом расколов огненное поле, светлая широкая тропа уводила в сторону и назад, звала, приглашала, манила солнцем и синевой.
«Белым снегом укроет следы, белым снегом...»
... светлый поворот затянуло дымом. Огненная волна сплелась со смерчем, теперь пламя росло из земли, как пшеница, взлетало фазаньими выводками, свивалось в рыжие хлысты, Савиньяк их почти не замечал, зная од-но — доскакать. Было страшно и было нужно, а значит, не так уж и страшно.
Они мчались, видимо, степью. Под горячими ветрами гнулось, осыпая искры, пламя, а впереди рвал тучи черный смерч, все сильней напоминая башню, над которой кружат то ли клубы дыма, то ли тучи. Словно льдины в водоворотах Хербсте. Льдины... Не лучшее сравнение для Заката, если это Закат, хотя похож — горячо, неблагостно и... прекрасно!
Лионель исхитрился и глянул на свои ноги, они пока существовали, сжимающие свитые из искр поводья руки - тоже, зато Проныра стала огнем, оставаясь при этом лошадью. Такова природа Заката или дело в самой варастийке, и байки, возводящие рыжую степную породу к грозовым жеребцам, не такие уж байки?
Справа, будто в ответ, вспорола багряную жуть молния, породив очередную, на глазах затягивающуюся тропу. То ли путь назад, то ли ловушка, но башня всяко важнее. Пока есть башня, пока Проныра в силах скакать, а ты — думать, сворачивать нельзя. Башня может оказаться западнёй, тупиком, смертью, а может открыть дорогу... Кому-то синева и белые тропы, кому-то — пламя, не самый худший закон мироздания.
— Э-гей! — крик выходит звонким, как на берегу. Вдогон крику летит «фульгатский» посвист — «Я здесь! Я нашел важное! Все сюда!».
Кого он зовет? Кто услышит? Кто откликнется? Забавно, если сам Леворукий.
Очередной зигзаг. Облака — это все-таки облака, а не дым — крутит все неистовей, чего-то требует гром, о чем-то просит ветер. Если башня исчезнет, он спрыгнет и проверит, каков Закат для пешего, всадника огонь не трогает, и звуки пламя тоже не слизнуло.
Дальнее ржанье, близкий гром. Теперь по сторонам танцуют вихри... Черно-красные змеи изгибаются женскими фигурами со вскинутыми руками, и это тоже красиво. Меж пляшущих колонн проскальзывает золотой неоседланный жеребец, вскидывается на дыбы, разворачивается, летит рядом. Порожденный закатом, он сильней Проныры, сильней и быстрее, но идет с кобылой ноздря в ноздрю. Не мориск, мориски меньше, хотя стать та же, и не только стать — Грато вел бы себя так же. Новая молния рождает новый разрыв. Путь из Заката в Рассвет? Может, и так, утро не враг вечеру, а день - ночи, разве могут враждовать берега? Только в эсператистских мозгах, да и то не в лучших...
Гривастый спутник встает на свечку, призывно ржет... Давненько ты не ездил без седла, а без уздечки и вовсе никогда. Проныра старается, как же она старается! Бросать лошадей — подлость, бросить свою лошадь еще и глупость, но золотой явился за тобой, а ты идешь до конца! До любого. Белая тропа уже совсем рядом, ухватиться за чужое пламя, привстать, прыгнуть.
- Домой!
Грато знает этот приказ, варастийка тоже. Хуже, что кобыла вряд ли представляет, где тот дом, и все же...
-Домой, Проныра! Домой!
Не слушает, мчится наметом, почти стелется по огненным колосьям. Ее выбор, а вихри отстали. Небо становится небом, трава — травой, пусть и рыжей, впереди полыхает закат, огромное солнце висит над старой башней. Рокэ видел такую, но войти не смог, туда вообще не войдешь, по крайней мере из Гальтар, а из Заката? Скачка все стремительней, хотя куда уж больше! Грохочут копыта, грохочет прибой — он-то здесь откуда? Наперерез метнулась длиннокрылая птица. Альбатрос...
Запах дыма, полыни и поздних цветов, запах осени, памяти, дорог. Башня приближается, растет, здесь она не морок, эдакий черный столб на границе земли и неба с вечным солнцем над зубцами. Уж не ее ли вариты назвали маяком, тем самым, что гаснет в Излом? «Пепел должен остыть»... Да, горячий пепел выгребать трудно, но и холодный сам собой не уберется; за маяками смотрят, маяки зажигают, как истинные, так и ложные. Издали огонь маяка кажется низкой звездой, но у звезды-костра не может быть одинаковых лучей (эспера). Выходит, вот он, ответ, или слишком просто? Уцелевшие «львы» либо скрытничают, за что их осуждать не приходится, либо сами тычутся в разные стороны в поисках неизвестно чего. Если так, на выход из тупика можно налететь лишь случайно, и единственная тропинка — кровь... Настоящая кровь... Ее еще нужно найти, потому что твоей на все не хватит.
Конский бег становится тише, лошади переходят на рысь, потом на шаг, и вот он, морок, сказка, призрак, пугало.
Стена словно отлита из черной стали, но это камень, темный, блестящий, неповторимый... Хорошо, что Рокэ трогал Кольца Гальтар и башню Беньяска, сверкающий монолит не удивляет, он такой, каким и должен быть. Вопрос, есть ли здесь вход? За башней встает что-то вроде застывшей волны из такого же камня, коням не пройти. Тебе тоже, но к стене льнут гибкие лозы, эта понсонья еще жива, она не убьет... Пахнет морем и травной горечью, совсем как в Алвасете, багряные соцветия тянутся к самому лицу, они сразу и смерть, и жизнь. Вдали, там, оттуда он прискакал, бушует гроза, а здесь стрекочут цикады, вечер, покой... Сапоги касаются осенней травы, в лошадиных глазах плавают звезды. Обычные, вечные, яркие — лечь бы на спину и смотреть, но погасший маяк — это неправильно; маяки должны гореть, а моряки — возвращаться и возвращать.
Лозы понсоньи кажутся прочными, главное, не повредить соцветий, но тебе случалось открывать гайифские шкатулки, разница не столь уж и велика; смерть, которую нужно обойти, только и всего... ты появился, чтобы пройти закатной дорогой, ты ею прошел. Почти... Осталось забраться наверх, вытряхнуть старый пепел и зажечь маяк. Скорее всего, кровью, иначе с чего бы первородные ею клялись?
Справа ловила молнии пламенная бесконечность, слева смеялось расшалившееся море, в котором тонуло и не могло утонуть солнце, и оно же играло с бесконечностью снежной, ласкало юные травы, рвало грозовые облака. Если древние боги обитали в подобных местах, можно лишь удивляться, что они спускались на землю. Ли Савиньяк был человеком, он собирался вернуться к армии, причем быстро. Забравшись туда, куда попадали разве что сказочные герои, маршал не нашел ни чудовищ, ни золота с красотками, ни пепла, ни откровений, а в том, что мир с его морями и грозами прекрасен, он и прежде не сомневался, тем более после хорошего галопа. Рывок сквозь Закат вышел страшным, изумительным и... коротким. Каким окажется возвра-щение, маршал не представлял, но по своим следам пройти вряд ли удастся.
Сплетенные из жизни и смерти лозы пропали, едва он перебрался на ровную — ни щели, ни выбоины — площадку, но горьковатый запах неубитой понсоньи все еще мешался с соленым дыханием моря, предвещая очередную погоню. Зачем?
Савиньяк тронул льдисто-черный зубец, которому следовало отражать если не гостя, то одно из солнц, но гематитовое зеркало изволило лениться. Мало того, зубцы не отбрасывали тени, хотя к самому Лионелю льнуло аж четыре. «Четверых один собрал...» Четверых!
«Четверых один собрал» и отправил в Закат, хотя Килеану с братьями Капотта там не место, огненные кони и молнии достойны лучшего. Савиньяк с трудом оторвал взгляд от далекой грозы. С башни видишь четыре солнца, взглянешь со стороны — над зубцами повисает огромное красное светило. Единственное. Если это шутка богов, то ее на разные лады повторили, самое малое, дважды — госпожа Арамона в последнюю ночь Надора видела четыре сходящиеся луны...
Дыханье нохского колодца призывало полнолуние, заодно превращая людей в четкие эсператистские иконы; тень костяного дерева луны множила и красила желтым, но стоило из нее выйти, всё становилось обычным.
... Ли наскоро прикинул расстояние до центра площадки и быстро пошел вперед. Подвохов маршал не исключал, однако обошлось, он спокойно встал посреди каменного «зеркала»... Савиньяк просто закрыл гла-за, и все исчезло.

Все, кроме одинокого алого огня над самой головой. Закатное солнце? Луна? Ставший вдруг чудовищно близким Фульгат? Или башня отвечает тому, кто к ней прорвался...? А может, это и есть пресловутый маяк, другого-то здесь нет, здесь вообще нет ничего, кроме красоты. Она важней солнц и океанов, она зовет и приказывает, как и положено истинному маяку. На огонь летят мошки и плывут корабли, а кого тянет в закат?
Смотреть в багровеющее небо — дурная примета, но ведь смотрят и будут смотреть, не все, конечно. Кто-то замурует окно, кто-то отвернется, кто-то просто не заметит, а кто-то сорвется в бешеный галоп. Скачки за уходящим солнцем, кровь, клятвы, предчувствия, сны Рокэ про поиск вассалов... Лионель вслепую вытащил кинжал, привыкший к его крови по обе стороны Заката. Все сходилось, оставалось проверить, не рискуя теми, кто нужен. Эмиль, Ариго с Райнштайнером, Вальдес, Придд, молодой Фельсенбург отпадали, Рокэ тем более, к тому же зовет он, а не его...
— Чарльз Давенпорт, — четко произнес Лионель, чувствуя уже знакомую боль, — извольте немедленно явиться.
Ответа не последовало, хотя мгновенно не являются даже обожающие начальство капралы. Савиньяк ждал, перебирая и произнося вслух так или иначе подходящие имена.
— Пьетро Сэц-Гайярэ. Габриэль Дорак. Дэвид Рокслей. Ричард Ок-делл. Джон-Люк Тристрам, Ангерран Карлион, Мариус Берхайм... Конрад Борн... Франсуа Рафиано... Людвиг Ноймаринен... Альберт Мекчеи... Луиджи Джильди... Альберт фок Фельсенбург...» (с)

***

Из обсуждения на «Куртуазном оэголике»:

Анон 1: ...кстати, рассветные обнимашки с Соной, имхо были "закатными" обнимашками с Моро, когда Алва его встретил.
Анон 2: думаю, что у ВВК была в голове эта картинка ПМа обнимающегося с вновь обретенной лошадкой, а за неимением возможности вновь соединить его с Моро (скачку через Закат Ли у него стырил) она воплотила эту картинку во встречу с Соной. Не подумав, что это несколько двусмысленно выглядит с лошадью бывшего оруженосца.))))