Этим утром я опять осталась жива.
Уже очень давно, страдая от бессонницы, я научилась не метаться по кровати, сминая одеяла, простыни и подушки. Теперь я умела лежать спокойно, почти недвижимо и ожидать рассвета в полном оцепенении, духовном и телесном. Мысли мои тоже почти останавливали свой бег и плескались едва заметно, как холодные воды стоячего озера.
Пришло утро, похожее на десятки, а быть может, и сотни уже других. Последние полгода я веду себя как человек тяжело, неизлечимо больной, обреченный на долгое мучительное умирание. И все те близкие мне люди, которые в силу дружеских или каких иных обстоятельств остались подле меня, были вынуждены принять правила этой, навязанной мною, игры и вести себя со мной именно так — как с человеком, которого страшный недуг неумолимо и стремительно влечет к последнему пределу. В то же время я абсолютно, даже противоестественно для человека, снедаемого сильными душевными страданиями, здорова с точки зрения традиционной, да и нетрадиционной, пожалуй, тоже, медицины. Ни один из моих органов не поражен никакой болезнью. Я молода и, как утверждают некоторые, весьма недурна собой. Я относительно богата, по крайней мере огромное большинство из доведенных до последнего предела не то что бедности — нищеты моих сограждан, с великой радостью отдали бы все отпущенные им до скончания дней радости и душевный покой за малую толику моих материальных возможностей. Со мной не случилось ничего чрезвычайного, запредельно ужасного, губительного.
Все гораздо проще. Меня бросил любимый мужчина. Да, бросил подло и бессердечно, но уже по тому, как пошло звучит эта фраза, очевидно, что женщин, всех и всегда, бросают именно так — подло и бессердечно.
Я хорошо знаю свои недостатки, но и достоинства мои мне прекрасно известны — я умна, психически устойчива, сильна, иногда до жестокости и цинизма. Десятки, если не сотни людей, без колебания подтвердят справедливость этих утверждений. Перед самим Создателем я готова присягнуть, что это абсолютная правда.
Но абсолютная правда и то, и в этом свидетель мой — Господь, что тело мое, лишенное последних душевных сил, да и самой, сдается мне, бессмертной души, готово вот-вот покинуть этот бренный, отвратительный и прекрасный мир. Именно так, отвратительный и прекрасный. Теперь, когда я почти не ощущаю его своим миром, я понимаю это с удивительной ясностью.
«Дрянь», — говорю я себе, но не верю в то, что сейчас произнесу. Это традиции, воспитание, образование и прочее, прочее, прочее, чем, как подушку утиным пухом, набивали с детства мое сознание, завопит сейчас во мне, сводя, впрочем, всю красивую философию к банально-базарному: «бесишься с жиру». Нет. Я ведь знаю данным мне непонятно кем и когда знанием, что если не сотни, то уж несколько десятков женщин в эти же самые минуты, так же как я, готовы покинуть земную обитель, безразлично отрешаясь от того, что окружает их в ней: не важно — дворцы это или хижины, ароматный шелк или зловонные обноски. Души их пусты и уже почти покинули поникшие тела. Миллионы пьют из этой чаши, — не унимается во мне та, которую долго и старательно в разные годы лепили разные люди и целые коллективы. Миллионы пьют, но лишь некоторым определена судьбой кара — испить до дна и познать смертельную горечь яда, — отвечаю ей я. И прекращаю этот спор, Слава Богу, это в моей власти.
На столе в привычное собрание предметов сервировки ярким пятном, притягивающим взор, внедрена сегодня раскрытая книжица журнала. Это наверняка тоже предназначено мне, ибо вслед за пищей телесной мои хранители считают своим долгом питать и врачевать мою израненную душу. Я и не возражала, особенно в первые дни и недели моего несчастья — Бог мой, кого только не призывали мне на помощь — сейчас вспоминать об этом не только мучительно стыдно, как о своих истериках и приступах бессильной ярости, но и очень страшно, потому что кажется мне — в той жизни не будет Мне даровано прощения, слишком темны были иногда мои помыслы и чаяния. И пусть все эти черные маги, заклинатели и «потомственные колдуны» были всего лишь смешными алчными клоунами-уродцами — я-то, обращаясь к ним, каждый раз истинно взывала к сатане, или кто бы он ни был на самом деле, попирая веру свою и предавая Создателя. Мысли об этом рождали во мне унылый безысходный ужас и тоскливое ожидание неизбежной и жуткой кары.
Однако — я все еще была жива — рука потянулась к журналу.