Жил был Джанко цыган. И была у него невеста Талэйта. С детства они были вместе, не разлей вода, как половинки целого. Но вот повзрослели они, и начали взрослые в таборе поговаривать о женитьбе. А в ту пору табор как раз в Розенберге встал на ежегодную ночь бдения. Ну и решил Джанко на год в городе остаться, чтобы денег к свадьбе заработать, ну и, как говорится, себя показать да людей посмотреть.

Работал то там, то сям, по лавкам да по пивоварням. Но скопить ничего не скопил. Еле-еле концы с концами сводил. Хоть и работал честно, на совесть, но уж больно люди в городе были прижимистые, да подозрительные. Чуть какая неприятность, пропадёт что, или сломается, на кого думать, коль не на цыгана? Ну и накажут Джанко то на выручку, а то и вовсе взашей погонят. Под конец срока устроился цыган в театр. И повстречалась ему в театре девица по имени Паулина. И воспылало сердце Джанко чувством, жгучим и доселе неведомым. А ну как вот она, та самая любовь, о которой все твердят? С Талэйтой ведь как было. Будто бы и не было поотдельности ни её, ни Джанко а были только они вместе. И никого роднее друг для друга им на всём свете не было. Но как-то всё просто и понятно. Ну половинка, да, ну душа родная. Спокойно, будто иначе и быть не может. А тут, вишь, внутри словно горит всё. И облик Паулины из головы не идёт.

Ну и принялся Джанко за ней ухаживать. Поручения всякие выполнять, стихи слагать и песни петь. Один раз даже в разгар воскресной службы на колокольню влез, и оттуда ей пел. А Паулина же только хихикала, да от горячих разговоров отмахивалась. Ну и решил цыган, что это город на людей так действует. Что ежели дать Паулине свободы попробовать, так она сразу и любовь его поймёт, и в себе навеки разберётся. И что сам он в городе этом засиделся, надо бы и ему в дорогу отправляться. А в дороге, глядишь, и в своём сердце разбираться сподручнее будет. Но обещанный срок в театре надо было доработать. Да и Паулина восторженные речи цыгана о дороге как-то не воспринимала…

Прошёл год, настал день, когда табор обычно разбивал стоянку возле города. С ночи Джанко было неспокойно. Так и не уснул, всё думал, как будет с Талейтой говорить, да в глаза ей смотреть. Ещё думал, как его табор назад примет, и согласятся ли они Паулину взять. И чем больше думал, тем паршивее делалось. Под утро заявился в театр, но там, как назло, никакой работы не было. И пошёл цыган по городу гулять. До самого вечера бродил без цели, а под вечер повстречался ему студент. Повстречался, и без прелюдий позвал цыгана пить. И так ему этот студент кого-то знакомого напомнил, что цыган не посмел отказаться.

И вот помнит Джанко, что сперва он вроде бы пьёт что-то светленькое, а потом что-то тёмненькое. Потом темно и мокро. Открыл цыган глаза и видит женщину. Немолодую, в чепце и благовидную. А на лице у неё удивление.
— Что это ты, цыган, в реке-то делаешь? — спрашивает.
Смотрит цыган, и правда — река. И что он тут делает? Видимо тонет, плавать-то он сроду не умел. Ну и давай тонуть. Но добрая женщина схватила цыгана за волосы, кликнула двух своих подружек, так втроём его и вытащили. Сидит цыган мокрый, зубами стучит. Женщина его и спрашивает, как мол ты, цыган, в реку-то попал. Он и давай рассказывать, про тёмненькое да про светленькое… Тут вскинулся, дошло до него, что добрые женщины ему жизнь спасли, давай их благодарить, да в дружбе клясться. Еле угомонили его.
— Да ты пьяный вдрызг, да ещё и промок к тому же. Оставайся, обсыхай. Цыган огляделся, и видит, что выловили его аккурат возле театра. О чём он и сообщил добрым женщинам, и, икая да покачиваясь, удалился.

Пришёл в театр, а там представление. Народ сидит, смотрит. Присел цыган аккурат за каким-то важным господином в парике. Слышит — рядом кто-то шепчется. Прислушался — как раз о господине перед ним. И слышит, что говорят о нём не иначе как господин граф. Цыган аж со стула повалился. Сам граф! Отполз тихонько в угол, да трубку закурил. Ни за кулисы не пройти, (потому что через сцену путь лежит), ни здесь переодеться (не перед графом же! Да и невочто). Сидит, икает.

Тут в зрительском зале суматоха какая-то. Кто-то из зрителей на актёров кинулся. Его, конечно, остановили, да только он вырвался и бросился к выходу. Аккурат на цыгана бежит. Джанко вскочил, за хулигана уцепился, повалил, «поймал!» — кричит. Да только всем не до него. А хулиган вёрткий попался. Как лянёт цыгана, да как стукнет, извильнувшись, прямо в глаз, и давай дальше бежать. Короче сбежал. Ну цыган полежал, оклемался, да под общую суматоху за кулисы проскользнул. Идёт мимо гримёрки, а навстречу, как назло, прима. Увидала Джанко. Пьяного, мокрого, под глазом синяк. Отшатнулась и давай кричать, кто мол это сюда пропустил. А цыган говорит, тише мол, Джанко я, работаю здесь. Ну прима узнала его, поворчала ещё что-то, да оставила цыгана в покое. Сел Джанко, закутался в тряпьё, и давай отогреваться. Так отогрелся, что хмель ему с новой силой в голову ударил.

Подошла Паулина, присела рядом. «Ты никак пьян!?» — говорит. А Джанко вскинулся, мол всё равно у вас тут в театре раздрай, пойдём я и тебя угощу.
— Как же мы через сцену-то пройдём?
— Цыгану многие дороги открыты — и, выбравшись через окно, подал руку Паулине.
Спустились. Тут Паулина увидала синяк у него под глазом. Джанко рассказал ей, как пытался хулигана повязать. — Ты такой смелый — восхитилась Паулина.
— А тебе нравится моя смелость? Хочешь, я для тебя подвиг совершу?
— Прям-таки подвиг? — захихикала она.
— Проси что хочешь!
— Нуу, ты знаешь, есть у меня одно дело…

Тут Джанко краем уха услышал знакомый голос. Поднял голову и видит вдалеке — Талэйта идёт вместе с Гудло, другом из табора. И вроде как Талэйта его заметила, и давай Гудло на него указывать. Джанко как вожжа под хвост. Ни извини, ни досвидания. Бросился за угол, даже трубку выронил. Затаился. Слышит, Гудло с Талэйтой, вслед за ним идут. Куда прятаться? Только река рядом. Ну Джанко и плюхнулся туда сразбегу, да возле берега затих. Долго сидел, окоченел весь. Вроде не ищут его. Давай на берег выбираться. А мимо гусары шли.
— Кто таков? Почему в реке сидел? А ну стой на месте!
— Не выдавайте, братцы! От невесты прячусь.
Поведал цыган гусарам о своей проблеме. Гусары добрые попались, с пониманием, позвали цыгана с собой пить. По пути какому-то господину помогли крышу накрыть. Ох и ладно работают гусары! Идут дальше в кабак. Вдруг видит Джанко, навстречу опять Гудло с Талэйтой. Только и успел гусарам крикнуть, мол, не выдавайте. Куда прятаться? А, чёрт с ним, река не выдаст! И в третий раз угодил Джанко в реку. За куст у берега зацепился, висит, не может отдышаться. Слышит, приближаются к воде Гудло с Талэйтой. Набрал полную грудь воздуха, да и скрылся под водой. Сидит, зыркает из-под воды, да побулькивает тихонько.

Преследователи тем временем подошли к воде.
— Ой, Гудло, смотри, что это там такое плавает? — Не знаю, проверить надо бы.
— Погоди, не тронь, вдруг там страховидло какое — костей потом не соберёшь.
Не послушался Гудло, наклонился над Джанко и давай его веткой тыкать. А у Джанко к тому времени уже и воздух кончился, сидит еле терпит. Не вытерпел, выпрыгнул из воды, громко хватил ртом воздух. Цыгане аж отпрянули.
— Джанко! — всплеснула руками Талэйта. И как узнала-то? После пережитого Джанко и вправду больше на страховидло был похож, нежели на себя.
— Привет, — только и смог вымолвить он.

Ему дали оклематься и накинули что-то тёплое. Стараясь оттянуть момент объяснений, Джанко пожаловался, что трубку где-то рядом потерял. Принялись искать. Покуда искали, его Гудло в сторону отвёл, да велел выкладывать всё как есть. Джанко в двух словах попытался объяснить что к чему.
— Ну так с Талэйтой-то поговори!
— Боюсь… Не знаю как в глаза ей смотреть. Может уведёшь её в табор?
Гудло попробовал. Не получилось. Талэйта потребовала объяснений. Джанко, пряча глаза и заикаясь рассказал ей всё как есть, да бухнулся на колени прощения просить.
— Встань, не могу тебя таким видеть. Скажи, любишь её?
— Люблю.
— А как же я?
— И тебя люблю.
— Как же это так?
— Не знаааю…
— Ну а она, она-то тебя любит?
— Не знаааю…
— Ладно, пойдём в табор, утро вечера мудренее. Да не бойся, никому ничего не скажу, и Гудло не скажет.

Гудло тем временем нашёл трубку. Пришли в табор. Все уже спали. Не стали никого будить, так втроём в шатре и завалились. Перед тем как отключится, Джанко слышал плач Талэйты.