Bот ничего страшного, казалось бы. Все печали взаперти, жить – спокойно и не зло…
А вот представь, день, вырванный из прошлого, из – страшно подумать – четырехлетней давности лета.
Столько не живут же, в самом-то деле, ан вот.
И солнце печет и жарит, и поиски воды, и где мы, черт возьми? И на железяках рогатых по рельсам – дунс-дунс-дунс. Долго, а потом и фиг бы с ним - в едальню, на вынос и – по одной уже рельсе да на игрушечном поезде, который сделали для виду и развлечению туристов. А потом слезть и посмеяться нервно, потому что – фейк монорельсовой дороги в-самом-деле-ведь.
И уползти в парк.
Садик закрыт, да и черт бы с ним, дальше-дальше, топ-топ – у пруда упасть, разворошить попой муравейник и пищать-плеваться, когда кусают, но основное время рисовать всякое, пока не начнет темнеть. А как начнет – обратно в едальню, напиться соку и расползтись счастливыми, сказав: «чу» на ухо.

А вот дальше…
Вот представь, что пришлось выбираться до дома обходными путями, где не был много времени, где все навевает воспоминания, от которых уйти бы, но – уйти можно, только миновав, закрыв глаза, задержав дыхание и пробежав на ускорении.
Представь, что этим путем ты ходил в третью свою школу и из нее, что – следуй за мыслью – у тебя не осталось никого из знакомых выпускных классов. И что даже любовь свою школьную ты завершил год назад, что – следуя той же мысли – и из второй школы никого не осталось: один ушел в суворовское, а другой переехал и того раньше, и из первой все контакты потеряны. А потом уже соображаешь, что друзей детства тоже ведь не осталось никого – ни кареглазого и черноволосого как смоль Сережки, ни вообще кого-либо со двора.
И следуя все той же мысли, ты вспоминаешь посмотренное по 11-ую серию «Абенобаши» и улыбаешься обещанию Аруми: мол, мы не забудем друг друга, я буду тебе писать и приезжать на каникулы.
Смешно, наивно…
Нет, она будет. Первый год. Потом – реже. Потом – еще реже. А потом они потеряются окончательно.
Так и бывает потому что.
И вот ты идешь, оглядываешься по сторонам, стараясь заметить тех, кто может заметить тебя, раньше и постараться не встречаться, потому что говорить-то, по-хорошему, не о чем, а говорить придется…
И ты идешь, и идешь, идешь… и вдруг понимаешь, что точно так же шел тут три года назад, когда еще ничего не случилось, когда мир был светел и хорош собой, когда было бессонное лето, на тебе были те же кремовые брюки, та же, кажется, рубашка, на спине болтался тот же рюкзак, а по боку шлепал ноутбук в сумке.
И после яркого дня лил дождь, но когда ты вышел из троллейбуса, он уже почти перестал и было на удивление свежо.
Но это было и – прошло. Сейчас же тебя мучают воспоминания, съедает отрава несбывшегося, накрепко вожравшаяся в плоть и кость.
Ты стараешься, борешься, не пускаешь в себя и из себя, делаешь вид, что все в порядке, но понимаешь, что не в порядке же.
Нет-нет, с миром все прилично, бог на небесах и счастлив, вроде бы, все на своих местах: небо синее, трава зеленая, сырный соус с картошкой все так же прекрасен.
А вот с тобой не в порядке вовсе: не можешь ты простить всего того, что не случилось, но должно было и жрет же, покоя не дает, оседая льдинками на самом дне серых глаз.
- Ты чего такой грустный? – спрашиваю, временами ловя на том, что думает, что не замечаю.
- Ничего, – отвечает.
Или
- Не знаю, - говорит.
Может, и правда, может, и не знаешь.

- Не грусти.

+

У меня последнее время слишком часто спрашивают: «Который час?»
К чему бы?