«Президент Российской Федерации в Кремле провел первое заседание Совета по реализации приоритетных национальных проектов, в котором принял участие и выступил Министр сельского хозяйства Российской Федерации. Тема заседания - переход к практическим шагам по реализации проектов в сфере образования, здравоохранения, жилищной политики и сельского хозяйства»
Осень — красивая пора. Можно гулять по горящим всеми оттенками жёлтого и красного дорожкам в парке; можно,запрокинув голову, прощаться с улетающими птицами; можно сочинять песни и по вечерам делиться ими на дружеских посиделках…
… Старый жёлтый автобус, кряхтя, подкатывается к остановке. Раздаётся громкое «пф-ф-ф», фальшиво звучащее посреди векового леса. Поднатужившись, я буквально выплёскиваюсь из чрева усталой машины, увешанная сумками; горб на спине в виде старого рюкзака окончательно указывает, что я приехала издалека и надолго. Какая-то женщина, лет сорока пяти, помогает мне всё выгрузить — это в столицах давно вошёл в моду низкопольный транспорт, а здесь автопарк не меняется десятилетями. На «спасибо» дама не реагирует — видать, городская.
Впрочем, по сравнению с будущим маршрутом, жаловаться на какие-то там три ступеньки грешно.
За дорогу я уже запомнила, какие сумки лучше с какими нести, так что сразу раскладываю их по рукам и, не мешкая, отправляюсь в путь. Из Москвы я выехала ещё засветло, сейчас же спускаются сумерки. Надо успеть до полной темноты, так как фонарик взять, как обычно, не догадалась. Маньяков опасаться не приходится, разве что кто-нибудь пьяный собаку спустит. Или голодный кабан выскочит из кустов — родители с детства ими пугали, волков-то в округе не водилось. Так, не думать об этом. Надо побыстрее дойти домой, а там будет хорошо и уютно, и много тёплых мурчачих кошек, и ещё весёлая овчарка с купированным хвостом — Марфа.
Я иду по заросшей колее среди леса, как будто состоящего сплошь из одних оттенков чёрного. Дорога знакома донельзя, и совсем не страшна. Боишься только оступиться и уронить сумки, жалко будет разбить или сломать что-нибудь в самом конце пятичасового пути.
Моя нынешняя дорога ведёт всего к двум деревням. Точнее, одна из них — не деревня, а целый посёлок, со школой-интернатом и церковью. Там же большое сельпо, вряд ли оно закрылось — других на добрых пятнадцать километров, а то и больше, в округе нет. Но мне туда не надо, даже в магазин — и так навьючена по самую маковку. Уже жалею, что столько всего с собой взяла, но что делать — мама попросила привезти из большого города всяко-разной полезной утвари и просто еды, которой здесь не достать.
Оп! — поправляю лямку рюкзака. Дзынькнули банки с вареньем — смешно везти его в деревню, но мама его так любит, а в этом году у них крыжовник чем-то жутко заболел, какое там варенье — кусты бы уцелели. Вот и взяла пару банок, хоть на это курьерской зарплаты хватает. Не разбить бы, больно сильно звенят. То есть — не спотыкаться. Следить за дорогой, по сторонам не заглядываться, ворон не считать — всё равно их уже почти не видно. Луна, как назло, где-то за облаками, ещё минут десять, и пальцы вытянутой руки видно не будет.
… Вот и перекрёсток: посёлок — прямо, деревня — направо. Всего полдороги пройдено, а спина уже делает непрозрачные намёки на отдых. Мне ж ещё двадцати нет, и откуда бы только болям в спине взяться? Ладно, привал. На сумку с одеждой можно присесть. Глотнула воды… бр-р-р, холоднющая! Ещё простудиться не хватало. Впрочем, если что, дома всегда есть мёд, так что горло залечу. Хотя болеть будет противно: ладно в детстве, можно вместо школы отсидеться дома. А сейчас-то наоборот, приезжаешь не так уж надолго, чтобы побыть в родном доме. То есть наша с бабушкой квартира сразу за окраиной Москвы — это, конечно, тоже родной дом. Но здесь прошло почти всё детство, его не заменить.
Однако, пора и честь знать. Ноги отдохнули, а на дорогу уже спустилась такая темень, что не знай я эти места, могла бы и не в ту сторону свернуть. Иду медленно, выше обычного поднимая ноги — если подверну, то будет совсем плохо. Три километра просёлочной дороги и налегке-то было бы нелегко пройти, а уж со всем, что на мне понавешано, и мечтать не стоит.
Сзади раздаётся какой-то шум. Вроде бы кто-то едет, и громко говорит. Судя по тону — ругаются, мужчина и женщина. Наверняка опять Тамара отхаживает (пока что на словах) мужа Жору, дюжего бездельника, которого за усердно поддерживаемое тренировками умение безо всяких последствий выпивать до трёх литров самогонки звали исключительно Обжорой. Может, стоит свернуть в лес? Но спина опять стрельнула: мол, хватайся за случай, доедешь с комфортом, или хотя бы просто не своими ногами.
Встаю у дороги, жду. Через пару минут — как же я отвыкла, что в осенней тишине звуки слышы из большого далёка — из-за поворота показывается лошадь с телегой. На телеге действительно ругаются Тамара с Жорой. Вернее, ругается Тамара, а Жора изо всех сил пытается изобразить искренне раскаяние: мол, он вообще тут ни при чём, просто бутылка так неожиданно на столе у кузьмича появилась, а отказывать хозяину было неудобно, ну и так далее. Обычная ругань, ничего не меняющая, но как-то, очевидно, обоих устраивающая. Наконец, Жора меня замечает:
— Эй, ты, на дороге! Дай проехать!
— Жора, кто там?
— Да хрен знает, пацан какой-то. — спасибо тебе, господи, что наградил карликовым ростом.
— Так спроси, чей он.
— Да сама и спроси, раз тебе надо!
— И спрошу! Эй, парень, ты куда прёшься на ночь глядя?
Делать нечего, придётся их разочаровать. В итоге Жора дальше молчал всю дорогу, непонятно на кого дуясь. Впрочем, вряд ли на себя, пьяницам вроде него это несвойственно. Тамара же, как только меня узнала, закудахтала: ай какая девочка, родителей не забывает, ай не поздно ли едешь, ты смотри, какая темень, а нас тут… Здесь её понесло, я слушала вполуха, так как запомнить всё, что она тараторила, всё равно не было никакой возможности, да и новости все я и так от мамы узнаю.
Так, за пустыми разговорами, вскоре добираемся до деревни. На всю улицу лишь пара домов светится, да ещё мой дом, он на отшибе. Возле калитки медленно спешиваюсь — не заметила, как ногу отсидела. Сгружаю сумки, нацепляю рюкзак, прощаюсь одновременно с жориным «а ну, пошла!..». И не поймёшь, кому это он: то ли лошади, то ли мне. Костлявая Глинка, наверное, тоже было задумалась, но решила не проверять и в любом случае развернуться и побрести к своему крыльцу. Ну а я побрела к своему.
Дома совсем тихо, дверь в сени прикрыта неплотно. Странно, мама обычно за этим следит. Нехорошее предчувствие зашевелилось в груди. Я открыла дверь — так и есть, холодрыга, из двери в дом пробивается свет с кухни. Что ж, значит, придётся как обычно, как порой бывало ещё несколько лет назад по пятницам… Но это уже совсем другая история.
Втащила вещи, закрыла плотно дверь, переобулась. На кухне пусто, только свет горит — что ж, хотя бы до постели дополз. Идут в комнату — что ж, здравствуй, папа. Спи дальше, я справлюсь, не впервой. Вот только я остатки праздника «жена уехала» приберу, если ты не возражаешь. А если возражаешь, тоже приберу. И всё спиртосодержащее вылью, чтобы утром не продолжил.
Иду обратно в сени искать дрова посуше. Нашла, правда, чуть влажные от росы. Ну да выбирать не приходится, в дровяном сарае сейчас не лучше. Несу к печке, достаю газеты, сую внутрь, дальше дрова. Раз, другой, третий — наконец, дрова занимаются. Теперь ещё часа два-три, и можно будет ходить без куртки. Интересно, когда мать ушла, что печка уже полностью остыть успела? Хотя при открытых-то дверях много ли надо теплу, чтобы улетучиться.
Немного ещё прибираюсь, распаковываю сумки, потом сажусь на табурет возле кухонного окна. Облака разошлись, и деревню накрыл мягкий лунный свет. Я сижу, думаю о своём, и вскоре ловлю себя: сижу так уже минут десять, а то и больше, глядя в одну точку. Как бабушка Софья, которая жила через дом от нас. В детстве я её сильно боялась, лицом Софья Павловна была натуральная баба Яга. Потом я уехала в Москву, к папиной матери, а когда через год вернулась и встретила бабушку Софью — будто что-то щёлкнуло во мне, и я поняла, что её нечего бояться. Я вспомнила, что она никогда никому плохого не делала, из недостатков ей можно было приписать разве что глухоту, да старческий маразм — но в её годы это было нормально. Тогда я с ней поздоровалась и даже чуть улыбнулась.
Она тоже меня поприветствовала, хоть и не узнала. Позднее мы с ней разговорились, и она как-то предложила к ней зайти. Я сказала, что сейчас, только воду схожу принесу, и приду. Сходила на родник, принесла воду (проходя мимо заборчика бабушки Софьи, глянула — её уже не было, ушла в дом) и отправилась в гости.
Пройдя сени, я аккуратно постучала, и не получила ответа. Вспомнив о глухоте, я сама открыла дверь и тихо вошла. Через дверь команаты я увидела бабушку Софью — она молча сидела на стареньком стуле возле окна. Кажется, она даже не моргала. Я застыла, почему-то боясь её потревожить, и ждала, пока она очнётся. А она всё сидела и сидела, явно привыкнув к этой позе. Стеклянный взгляд уставился куда-то вовне не только дома, но и, наверное, этого мира. До сих пор кажется, что она так молча беседовала со своей смертью, ибо других собеседников у неё уже много лет не находилось. В этом мире она уже потеряла всё: муж по пьянке умер, дети и внуки давно про неё забыли, остался только дом с клочком земли в Тверской области, и окно в этом доме. Окно, заменявшее телевизор и фотоальбом: жизнь была долгая, есть что вспомнить… А когда всё вспомнишь, осознаешь, оценишь — тогда и душа, наконец, успокоится.
В небе где-то рядом резко крикнул грач, бабушка Софья дёрнулась и очнулась. Поглядела по сторонам и увидела меня. Улыбнулась. Самая безобидная баба Яга на свете… А сейчас я даже не знаю, где её могила. Надо будет не забыть спросить мать, когда вернётся — видимо, пошла в посёлок, в сельпо да ещё куда; там и застряла, понадеявшись на ответственность папы.
Повинуясь сиюминутному желанию, резко поднимаюсь и иду к выходу во двор. Прикрываю дверь, делаю несколько шагов, и запрокидываю голову: здесь, вдали от дымов и прочего смога, в безоблачную ночь видно мириады звёзд. И хоть сейчас полнеба закрыто облаками, звёздная россыпь вновь потрясает меня своим изобилием. За всю жизнь так и не смогла привыкнуть к этому зрелищу. Вокруг меня сама чернота — чернота умирающей деревни, где почти все разъехались или медленно спиваются. Темень переполняет мою душу, я растворяюсь в ней, я сливаюсь с этой ночью и этим местом. Кажется, что я здесь сейчас так и останусь навсегда, как одинокие деревенские бабушки по всей России — с остекленевшими глазами глядеть в одну точку, ничего не ожидая, кроме смены одной пустоты другой. Я останусь здесь, в этом параллельном гламуру и бизнес-процессам мире, где нет норм и ставок по кредитам, нет чрезвычайных политических и народно-хозяйственных значений, где нет нефтяных магнатов и рокопоп-звёзд. Я останусь здесь, и не замечу жизни.
Мотаю головой: кто-то скрипнул калиткой — наверное, пришла мама. Вот и кошки дружно полетели к сеням. Значит, через минуту начнётся разбор полётов. Пора идти в дом. В мой старый дом.
«25 марта 2005 года состоялся VIII Съезд Агропромышленного союза России, где был зачитан отчет Центрального Совета о работе за период с 2000 по 2004 гг. и поставлены задачи по дальнейшему усовершенствованию деятельности Союза в решении проблем АПК. Анализ состояния в АПК показывает, что глубокий экономический, социальный кризис в сельском хозяйстве преодолеть не удалось. По целому ряду направлений негативные тенденции, к сожалению, продолжают углубляться»
За идеи и прочее спасибо 
Зверёнышу.
Звучит: стиральная машина
Состояние: пора на работу
Я не понимаю, откуда я. Рождение, конечно, не помню. Отрывки детства, которые измученная «Ноотропилом» и ещё чёрт знает чем память ещё держит в себе, прошли здесь, в столице Урала. Я помню дом, помню стройку напротив (сейчас там что-то связанное с фарамакологией, кажется, брынцаловский завод; и ещё аптека). Конечно, помню телебашню. Помню как строили вторую башню — сейчас она так и стоит, недостроенная, молчаливый памятник неудавшимся её покорителям. Сколько было проектов, сколько денег распилено… Да что теперь.
Помню парк рядом с метеовышкой. Она тогда была закрыта для посещения: то ли просто нельзя, то ли стройка, — не вспомню, да и так ли важно? Важно, что панорамы города я в детстве так и не видел. Разве что, наверное, пролетая на самолёте — но эти полёты я тоже толком не помню.
Всё смутно: шишки, школа, шоссе…
Шла Саша по шоссе.
В детстве, вроде бы, с кем-то дружил. Но ни черта не помню. Разве что какого-то Дениса, который даже домой пару раз приходил. Со мной было неинтересно играть, по идее. Как я сумел из невольного эгоиста превратиться в приемлемо социальное существо — даже не представляю. Наверное, мне просто повезло. Дуракам же везёт, а я ничем не лучше. По крайней мере такого же высокого мнения о себе.
Так вот. Город изменился, сверху я его не узнаю даже по сравнению с где-то пятью годами назад, когда первый раз смог забраться на ту самую метеовышку. Тогда было видно практически все окраины. Сейчас всё пестрит новостройками, отдельными блестящими трубами торчат небоскрёбы новеньких гостиниц. Спасибо ШОС-2009 и не только.
Я не знаю, откуда я улечу через семь часов, знаю только куда. Географически раньше здесь был мой дом, который я не помню. Может, и к лучшему. Сейчас здесь дряхлеющие, угасающие на глазах бабушка и дедушка, да Вера — олицетворение жизни в этом городе. Есть ещё какие-то родственники, о которых ничего почти не знаю, кроме того, что они родственники и уже поэтому хорошие люди.
Я приехал сюда, потому что чувствовал: надо. И сейчас это чувство пытается удержать меня здесь, кричит: «ты нужен!». И я бегу. Бегу не то от ответственности за стариков, то ли от того, что не хочу вспоминать. Вычеркнуть из жизни овсяное печенье в дендрарии, поездки в сад, знакомые бригады «скорой» (здесь, в отличие от Москвы, криопреципитат плазмы крови они сами привозят и сразу на дому переливают), наконец, сам дом.
Чем дольше остаёшься, тем сложнее не остаться. И честное слово, не будь я семейным человеком, я бы остался. Или хотя бы прилетел в следующие выходные.
Чувствуешь, что предаёшь кого-то или что-то, и сам не знаешь, кого или что.
Я уже почти собрался. Осталось дописать этот пост и поставить ноутбук заряжаться. Затем обмотать скотчем сумку, которая пойдёт в багаж. И попытаться лечь спать.
Щемит сердце.
Это пройдёт. Главное — не перечитывать пост перед отправкой.
Всё будет хорошо.
Состояние: пустота растёт
The First Rule of Programming: It's Always Your Fault
Состояние: рабоче-сонное
— Есть два пути борьбы со злом, — сказал он. — И разница между этими двумя путями, быть может, глубочайшая пропасть в современном сознании. Одни боятся зла, потому что оно далеко. Другие потому что оно близко. И ни одна добродетель, и ни один порок не отдалены так друг от друга, как эти два страха.
Никто не ответил ему, и он продолжал так же весомо, словно ронял слова из расплавленного олова.
— Вы называете преступление ужасным потому, что вы сами не могли бы совершить его. Я называю его ужасным потому, что представляю, как бы мог совершить его.
Звучит: «Агата Кристи» — альбом «Ураган»
Состояние: рабоче-сонное
Надеюсь, что закон по которому всё описанное мною публично или просто в разговорах со могими людьми, после изменяется или исчезает, и сейчас сработает. Или же исчезнет сам от этой вот записи.
Вообще, конечно, я просто не выспался. И отведал протухшего пирога. Жадность Перса ли погубит?
А ещё наткнулся на замечательную писательницу: сайт, блог. Работать и так сил не хватало, а теперь ещё и желание оного же отошло на второй план.
Опять сорву все сроки.
Я стал слишком многое себе позволять. Считая себя вправе. Особенно…
Помнишь, я говорил тебе о конкуренции? Или не говорил? В общем, нам с этим жить. Надеюсь, ты меня примешь и таким.
Чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть. Пуд — это 16,38 килограмм. Дневная порция соли для нормального человека в умеренно-континентальном климате — 20 грамм. Получаем 27 месяцев, более двух лет. Идея не моя, к сожалению.
Если с деньгами проблем не будет, наверное, забью домен. И соберу ещё одну машину, под WWW и прочее. А, может, забрать шлюз из Выхино? Хотя нет, пусть хоть что-то будет стоять между виндой и инетом.
Хреновый я админ. И никому не нужный программер. Впрочем, по мне лучше так, чем получать деньги за халтуру. Спасибо родителям и генам (без чебурашек). Хотя ведь, что самое смешное, в итоге получается всё равно фигня. Потому что срываю сроки.
И вообще, я достаточно стабильно везде опаздываю. А началось ещё со школы, если подумать. Надо поковыряться в себе.
Ещё надо отдохнуть. Всё некогда Вечно: или отдых во вред работе, или работа во вред всему остальному. Впрочем, остальное, когда вредишь работе, тоже страдает.
Вокруг столько хороших людей, а меня на всех не хватает, и получается порой очень плохо. Впрочем, я ж давно не мыслю (или стараюсь не мыслить) категориями «справедливость», «умность» (вот словечко-то глупое), «красота», «крутость» и ещё какими-то.
… И со временем привыкаешь к бреду, окружающему со всех сторон, и даже поддакиваешь ему, а чувство «правильности» отправляешь каждый раз в тёплые страны. И сам начинаешь веско вещать о всемирных тенденциях на основании опыта двух-трёх человек. И привыкаешь для подстраховки прикрываться чьим-нибудь авторитетным мнением или даже просто афоризмом, но не реальными доводами. И расслабляешься, ведь легче сказать, чем сделать, и много дел экономишь. А уж при случае веско так сказать «делай вот таким образом, и без разговоров» только потому, что не собираешься признаваться в собственных пробелах в знаниях — милое дело, так тщеславие балует, или что там ещё. Боишься побеспокоить с вопросом, чтобы не сочли за дурака и не запрезирали (или уволили за профнепригодность). Привыкаешь с апломбом вещать о том, о чём не имеешь почти никакого реального понятия: о политике, кино, ценах…
Я не знаю, сколько я стою. Точнее, сколько стоит моя работа. Вообще, механизм денег, конечно, не слишком хорошо работает в мировых масштабах, но ничего другого пока не предвидится. Ну и ладно.
Знаете, почему я не люблю коммунизм? Не потому что идея дурная. А потому что её сестрица — идея, что этот коммунизм можно построить командным методом — глупая. Строительство начинается с фундамента, фундамент должен держаться почвы, а не плавать по ней. Здание растёт из земли через фундамент. Фундамента должно быть больше, чем здания. А земли всегда должно быть больше, чем фундамента. По площади, конечно.
Живое, когда растёт, постоянно тыкается носом куда ни попадя, и тратит много лишних, по мнению коммунистов, сил (считается, что при устойчивом капитализме величина излишков составляет около одной трети от «реально нужного» объёма). А они не лишние, эти ресурсозатраты. Они тоже пошли на изменение мира, и эти-то изменения и служат делу жизни, они позволяют, грубо говоря, тыкаться носом куда ни попадя.
Честертон, конечно, не без изъянов, но идеи хороши. Похоже на ситуацию с Марксом или Фрейдом, кстати.
Идея в чистом виде — абсолютна, абсурдна, недостижима. Идея, теория — это инструмент. (простите за последующее избитое сравнение) Как молоток. Или как микроскоп. Наполнив мир одними молотками, или одними микроскопами, получится намного хуже, чем если будут и те и другие, и кто-то будет периодически использовать одних или других не по назначению. Впрочем, понятие «предназначенность», опять же, относительно.
Как это ни смешно, но коммунизм (правление общества целиком) можно построить лишь твёрдой рукой, какая имеется лишь у правителей с единоличной абсолютной властью.
Не люблю слово «компромисс», ибо им слишком часто в детстве вокруг меня спекулировали. Да и сейчас, думаю, не меньше, только я перестал газеты читать и телевизор смотреть. А в инете, хоть и, стоит сделать неверный шаг, и тебе предлагаются новые сведения о порнофильме про то, как мультяшный негр непонятной национальности отымел лошадь, всё же можно найти и здравые крупицы.
Мне обычно дешевле заплатить дороже. Я знаю, за что следует платить, а вы?
Состояние: ленивое
Состояние: голодное
Поэтому у меня нет принадлежности. Я не толкинист, я не неформал, я не цивил, я никто. Поэтому я могу быть кем угодно, и от этого никто не пострадает. Вы хотите от меня определённости? Я — это я. Размазанный, как электрон по орбите (не моё сравнение, но понравилось и запомнилось), но всегда локализуемый при необходимости. Мне всё равно, в общем-то, где локализоваться. Поэтому принцип Гейзенберга. Поэтому я с тобой, тобой, тобой… Если ты привык считать, что люди врут, то я буду для тебя врать. Если ты привык, что врут те, кто не похож на твоих близких, я, возможно, буду для тебя врать. Если же тебе важен человек, а не на кого он похож или не похож, если ты не будешь подходить к человеку, как к одному из, а начинать знакомство с чистого листа, то тогда ты обязательно увидишь правду, а не своё отражение.
В мозгу всегда есть самые разные мысли: можно сделать приятно, а можно сделать больно; можно пойти, а можно постоять; можно крикнуть, а можно промолчать; можно дать узнать правду, а можно обмануть… Мы выбираем на основании опыта и своих желаний. Если опыт учит нас: «Высокие блондины в чёрных ботинках — тупицы», — то мы, скорее всего, отнесёмся к очередному подобному созданью так же, как другим тупицам.
«Скорее всего» — потому что у нас есть соображаловка. Которая крутит-вертит ситуацию под разными углами. Которая говорит: «всех прошлых высоких блондинов в чёрных ботинках ты видел в сумасшедшем доме и дурацких французских комедиях, а этот живой и вполне респектабельный» (все помнят значение слова «respect»?;)).
А иногда просто какое-то чувство заставляет избегать каких-то вещей. Например, нахождения с таким блондином один на один. И если это чувство оказывается пророческим, и этот блондин внезапно оказывается не той сексуальной ориентации, которой ты бы хотел его видеть, причём ярко выраженным его представителем, то впредь начинаешь доверять этому чувству. А если чувство обманывает, то просто напрягаешься постоянно при общении с этим человеком, безо всякого повода, пока, наконец, не ухватишься за что-нибудь и не скажешь (хотя бы себе): «Ага, я так и знал!».
И вот тут-то и встаёт дилемма, чему верить: опыту, соображаловке или чувствам. И выбор мы делаем сами. Чем же? Да всем вместе… Мы часто мечемся, и делая одно, на самом деле хотим другого, а получается в итого вообще нечто непонятное…
А не надо ничему верить. Надо просто выбирать то, что ведёт к поставленной цели. Казалось бы это мудрым или глупым, добрым или плохим. Не потому что цель оправдывает средства, а потому что без цели нет движения вообще.
Лично у меня есть-таки цель: жить в любви (в моём понимании, естественно:) ) с окружающим миром. И я к ней буду идти всю жизнь. Всё остальное почему-то оказывается преходяще, я ему не нужен — а на односторонней нужности долговременного союза не построишь:). Чего им вам желаю, собственно. Лично мне эта цель помогает проходить через любые потери, через любые времена и любой силы переживания. Я двигаюсь, ergo, я живу.
Звучит: «Ambeon» — альбом «Fate Of A Dreamer»
Состояние: рабоче-философское
Есть люди-двигатели, а есть люди-ускорители. Первые наверняка доведут дело до конца, если на их пути не встанет ещё более мощный двигатель; вторые либо сделают дело быстро, либо уже никак. Классификация, конечно, не полная.
Состояние: пустота растёт
PHP и чуть-чуть чайфования
Звучит: «ЧайФ»
Состояние: рабоче-сонное