Хочется, как когда-то, подойти к двери дедушкиной комнаты, приоткрыть ее, и молча смотреть в полумраке на него, сидящего за столом. Проскользнуть в комнату, забраться с ногами в его кресло и наблюдать, как он чистит потемневшими железяками трубку, временами постукивая ей по высокой медной пепельнице. Потом набивает ее табаком, раскуривает, комната наполняется крепким табачным запахом и дым колечками уходит вверх. Хочется услышать еще раз такое родное, Натанька, опять набедокурила? Натанька, с ударением на второй слог. Так меня никто никогда кроме него не называл. Хочется почувствовать его тяжелую руку на плече, хочется, чтобы накопившаяся боль выплеснулась градом горьких слез. Хочется услышать его молчание, от которого почему-то начинает казаться, что все будет хорошо. Хочется, хочется, хочется. А можется только сжимать в руке ту самую трубку и стряхивать сигаретный пепел в ту самую пепельницу, давясь невыплаканными слезами.

Наконец-то сформулировалась странная закономерность, которая никак не хотела формулироваться. Чем хуже я выгляжу, тем больше претендентов на руку, сердце и прочие части тела. Странно. Но факт.
Дипрессуха накрывает, не помогают годами проверенные способы. Не радуют ни новые смешнючие ботинки, ни новые духи, ни мешок всякой новой косметики. Не думаю, что поездка меня из этого состояния выведет. Скорее наоборот, пока буду там, дипрессуха следает шажочек назад. Новый город, новые люди. Зато когда вернусь, накатит с упятеренной силой. Может не ездить?