Я в этой комнате жила, садилась в кресло и смотрела
На острый краешек стола, где лампа рыжая горела.
Я приходила и лгала, и пела, и вязала свитер.
И где ж я столько слов брала, таких ненужных и избитых?
Казался лишним каждый звук, несвоевременным дыханье,
Началом всех земных разлук казалось каждое свиданье.
Под потолком качался шар, уже почти не пахла елка,
Дуэт расстроенных гитар молчал в углу за книжной полкой.
И все не так, и все не то: то он чужой, то я чужая.
Снимаю с вешалки пальто. До остановки провожает.
Он жив, и я едва жива. Стихи зачеркнуты в тетради.
А в это кресло кто-то сядет и будет говорить слова.
Сначала разобьется шар, потом порвется старый свитер.
И мы, друг другом позабыты, уйдем по грифам двух гитар.
(с)

Когда я чего-то жду, не важно, чего именно, хорошего, плохого, неизвестно чего, я чувствую себя маленькой девочкой, которую в наказание поставили в угол. Угол темный, выйти из него нельзя, а что ждет после того, кок наказание кончится, неизвестно. И только мысли шутшат, что же будет дальше.
Чем дольше длится неопределенность, тем быстрее улетучивается надежда, что впереди ждет что-то хорошее.

Любить нельзя. Любовь делает беззащитной и очень уязвимой. А самое ужасное, что этой беззащитностью и уязвимостью рано или поздно начинают пользоваться. Это происходит тогда наверное, когда начинает казаться, что ты уже никуда не денешься. Когда становится понятным, что ты любишь.