Пятница, 5 Марта 2004 г.
Четверг, 4 Марта 2004 г.
22:17
- раз. два. три. четыре. пять. я иду тебя искать.
- кто не спрятался. я не виноват.
- ты не виноват. ты спрятался. а я не успела. я виновата. мне и водить. начинаю. в телефонных проводах. в электронных буквах. в воздухе утра. в пролетающих облаках. в шуме дождя. в тишине звезд. в запахе весны. в движении ветра. в шорохе листвы. в шепоте прибоя. в песнях птиц. везде. искала. нет тебя. нигде. топнула ногой от досады. не хочу больше играть. я сдаюсь. я устала. хватит. выходи. уже мама зовет. слышишь? ну где же ты? я зову тебя. зову. а ты давно сидишь дома. совершенно позабыв обо мне. стоящей посреди темного двора. хлюпающей носом. вытирающей соленые слезы. но все еще ищущей тебя.
игра на двоих. игра без правил. игра, нам жизненно необходимая. и отравляющая нам жизнь. безнадежная игра в надежду. 
- кто не спрятался. я не виноват.
- ты не виноват. ты спрятался. а я не успела. я виновата. мне и водить. начинаю. в телефонных проводах. в электронных буквах. в воздухе утра. в пролетающих облаках. в шуме дождя. в тишине звезд. в запахе весны. в движении ветра. в шорохе листвы. в шепоте прибоя. в песнях птиц. везде. искала. нет тебя. нигде. топнула ногой от досады. не хочу больше играть. я сдаюсь. я устала. хватит. выходи. уже мама зовет. слышишь? ну где же ты? я зову тебя. зову. а ты давно сидишь дома. совершенно позабыв обо мне. стоящей посреди темного двора. хлюпающей носом. вытирающей соленые слезы. но все еще ищущей тебя.
игра на двоих. игра без правил. игра, нам жизненно необходимая. и отравляющая нам жизнь. безнадежная игра в надежду.
22:12
молодость старашна: это сцена, по какой ходят на высоких котурнах и во всевозможных костюмах дети и произносят заученные слова, которые понимают лишь наполовину, но которым фантастически преданы.
МК
МК
22:07 сон
Сегодня мне снился сон, где я была совсем другой женщиной: черноволосой, темноглазой, худой и усталой жительницей какого-то южного города спустя 20 лет после войны. Ехала к матери на обозе, смотрела на кактусы с желтыми головами, покачивающиеся от ветра, вдоль дороги, и думала: "Мне кажется, что они говорят мне "прощай, прощай", и провожают меня в путь. Да, неприятно было возвращаться к отцу после того, как много лет, большую часть своей жизни, наблюдала страдания и слезы матери." И вот какой-то район, где по краям дороги стоят красивые старые двухэтажные дома, обветшалые, полуразрушенные, неухоженные. В послевоенные времена до сих пор еще во многом некому заниматься городом. Подходя к арке-входу во дворик, я вспоминаю, как девчушкой 5-ти лет в розовом платьице здесь играла с другими детьми, пока где-то там далеко гремела война, не затрагивая наш городок. Мой отец и многие мужчины района были забраны воевать, и женщины с трудом влачили полунищенское существование, так как работать не умели большинство из них, и не могли заменить мужчин, хорошо зарабатывать на пропитание семье. Моя мать не пыталась скрывать от меня страдание от одиночества и от бедности, от стыда передо мной за такое детство. Я была ей самым близким человеком всегда, и решила не выходить замуж, не отделяться от нее, а заботить о матери, все равно претендентов в мужья практически не было даже в послевоенное время: в наш город мужчин вернулось слишком мало. Отец тоже не вернулся: он нашел другую женщину во время войны, и сразу по возвращению развелся с матерью, забрал вещи и уехал, оставив ей меня и дом. Так что ит после войны мама все время палакала и страдала на моих глазах. Недавно я решилась съездить проведать отца, но это оказалось не самым приятным путешествием, так как отец живет припеваючи, а нас бросил здесь. Я уехала, не пробыв у него и недели.
Войдя во двор я тут же бросилась на маме шею со слезами. Она тоже плакала... понятно, от обиды, что я вернулась-таки одна, и отец даже не захотел нас проведать. Но и от радости, так как боялась очень, что я не вернусь, а я вернулась. Бедняжка, она одела в этот день, готовясь к моему возвращению свою единственную самую лучшую блузку, накраслась.
На этом сон закончился. Самое интересное, сто способ мышления во сне совершенно не мой. Я не согласна с большинством решений героини сна, но просто констатирую тут как факт этот необычный сон. Странно, но я почти уверена, что где-нибудь существует этот город, на въезде вы который растут желтоголовые кактусы. На юге.
Войдя во двор я тут же бросилась на маме шею со слезами. Она тоже плакала... понятно, от обиды, что я вернулась-таки одна, и отец даже не захотел нас проведать. Но и от радости, так как боялась очень, что я не вернусь, а я вернулась. Бедняжка, она одела в этот день, готовясь к моему возвращению свою единственную самую лучшую блузку, накраслась.
На этом сон закончился. Самое интересное, сто способ мышления во сне совершенно не мой. Я не согласна с большинством решений героини сна, но просто констатирую тут как факт этот необычный сон. Странно, но я почти уверена, что где-нибудь существует этот город, на въезде вы который растут желтоголовые кактусы. На юге.
21:57
В детстве любимой игрой были – жмурки. Особенно нравилось водить. Я останавливалась и прислушивалась. На каком-то подсознательном уровне понимала – надо забыть о зрении так, словно мои глаза никогда ничего не видели, и довериться слуху. Удивительно, но все лишние звуки либо исчезали, либо переставали быть помехой моей сосредоточенности. Но вместе с тем, я начинала слышать то, что не улавливал слух, когда глаза были открыты: движение воздуха, шепот травы, скрип деревьев, дрожь листвы, всплеск дождевой капли, ныряющей в лужи - шорохи невидимой жизни… Я слышала, практически, идеальную тишину. Тишина – это музыка, недоступная слуху, вооруженному зрением. Слишком сильны визуальные раздражители, слишком непреодолимо зрительное восприятие окружающей действительности сознанием, слишком пронзительны и ярки краски пространства, чтобы кожей ощутить вторую – скрытую жизнь, матрицу внешнего мира. Скрытую полутонами и полушепотом микро-эха в оглушающем индиго реальности. Волной мурашек по спине, кончиками пальцев, эпицентром солнечного сплетения… я начинала видеть. Изображение происходящего вокруг и около меня на экране сомкнутых под черной повязкой век проявлялось постепенно, подобно палороидному снимку, обращенному к свету. И это – видимое в невидимом являло собой совершенное информационное поле, позволяющее вооружиться уникальной свободой действий.
Но, если в детстве это слепое зрение протяженностью в минуту, а то и в две-три-пять… воспринималось, как очередной урок познания мира под названием: «ну, надо же!», то теперь – как само собой разумеющееся явление, как факт, как неоспоримая данность. Уже машинально я закрываю глаза после прицеливания, но до выстрела по мишени, или когда беру гитарный аккорд, или за мгновение до выхода на татами, или перед тем, как завести «Хонду», или… прежде, чем сказать что-то важное, желая быть услышанной. Это добровольное уединение слепотой длится лишь миг. Но, именно, он позволяет успеть отчетливо понять – будут ли мои дальнейшие действия оправданы или нет, стоит ли делать шаг вперед или же готовности к нему еще нет.
Но, если в детстве это слепое зрение протяженностью в минуту, а то и в две-три-пять… воспринималось, как очередной урок познания мира под названием: «ну, надо же!», то теперь – как само собой разумеющееся явление, как факт, как неоспоримая данность. Уже машинально я закрываю глаза после прицеливания, но до выстрела по мишени, или когда беру гитарный аккорд, или за мгновение до выхода на татами, или перед тем, как завести «Хонду», или… прежде, чем сказать что-то важное, желая быть услышанной. Это добровольное уединение слепотой длится лишь миг. Но, именно, он позволяет успеть отчетливо понять – будут ли мои дальнейшие действия оправданы или нет, стоит ли делать шаг вперед или же готовности к нему еще нет.