Дождь лил как из ведра. Это даже слабо сказано. Не как из ведра, а как из старой, прохудившейся цистерны. Казалось, что небо кто-то так сильно расстроил, что его рыдания утихомирить теперь удастся, дай Бог, дня через два. Время от времени потоки воды ослабевали, и появлялась слабая надежда, даже, тень надежды, на то, что скоро все закончится, и появится солнце. Но нет! Тут же, как будто прочитав мысли, дождь становился еще сильнее. Шум воды, льющийся с неба, барабанящий по несчастному зонту, бегущей по тротуару, заглушал все. Мы сидели на скамейке в парке. Под деревом, ветки которого вместо того, чтобы защищать от дождя, еще и добавляли сырости, время от времени, сбрасывая всю воду со своих листьев на твой зонт. Иногда, вместе с водой на зонт падали листья. Мы смотрели на этот причудливый узор из листьев, на ткани зонта и настоящих листьев, смотрели как бы с обратной стороны. Просто смотрели.
Неподалеку, на перекрестке двух аллей, стоял человек еще более безумный, чем мы с тобой. Это был музыкант. Саксофонист? Не знаю. На таком расстоянии, дождь размывал очертания предметов. Мне итак было бы не разглядеть, какой музыкальный инструмент у него в руках, а за серой дождевой стеной, я даже не пыталась этого делать. Но голос. Кажется, этот хриплый, слегка простуженный голос мог принадлежать только саксофону.
Во всем парке, да что там парке! – во всем городе осталось только трое человек – ты, я и музыкант. А дождь продолжал идти. По асфальту уже бежала небольшая, но очень быстрая речка. Ботинки промокли. Намок и рукав твоей куртки, в которую я была завернута как младенец в пеленки. И что самое ужасное – вода постепенно подбиралась к тому месту, на котором мы сидели. А мы продолжали сидеть. Тесно прижавшись друг к другу, пытаясь хоть как-то сохранить тепло. А оно, это тепло, почему-то упорно не хотело сохраняться.
Помню, что я не хотела идти к тебе домой. Почему? Упрямство? Нежелание мешать? Не знаю. Даже сейчас, по прошествии достаточно большого количества времени, я не знаю. Не хотела. Но пошла. По пути на автобусную остановку, мне стало до слез обидно. Нет, я обиделась не на тебя, а на дождь, на грязь, на то, что ботинки стали не просто мокрыми, но еще и грязными! Чтобы не разреветься, пришлось сильно запрокинуть голову, и, конечно же, тут же, буквально сразу же, я влезла в большую грязную лужу. Стало еще обиднее.
Как ехали в автобусе – не помню. Кажется, это была Газель. Смутно припоминается ощущение мокрой одежды. И вот мы дома. Первый мой порыв – сбежать уже в подъезде, был пресечен на корню. Тогда, придав своему лицу наглое выражение, я потребовала проводить меня в ванну, для отмывания грязи с ботинок. А потом. Потом, когда я выходила из ванной, кое-как пристроив там для просушки носки, я поразилась. Меня ожидал сюрприз в виде теплых носочков синего цвета с красненькими цветочками. Я до сих пор помню эти носочки, именно благодаря тому, что они вовремя оказались на мне, я и не заболела тогда.
Потом я села на диван. Но, наверное, от контраста холод-тепло, меня буквально сморил сон. Я и сама не заметила, как уснула, устроившись головой на медвежонке Машке. а проснулась я от того, что ты тихо шелестишь страничками тетради. Было так хорошо. Слегка кружилась голова, было тепло и уютно. Не хотелось совершенно вставать и куда-то идти.
Вот.