19:31 29-03-2012
«Невозможность рассчитать наперед, заранее сообразить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучали его больше обсуждать пройденный путь, чем заглядывать вперед. В борьбе с нежданными метелями и оттепелями, с непредвиденными августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе умение подводить итоги насчет искусства составлять сметы. Это умение и есть то, что мы называем задним умом. Поговорка "русский человек задним умом крепок" вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что задняя мысль. Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет, оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают, говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует так, как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу» (Ключевский).
Сравните с поговоркой «левой рукой чесать правое ухо» и «бабушка надвое сказала». Сравните даже не проселки, а кривые улицы российских городов с абсолютно геометрически выверенными улицами большинства городов европейских и единственного построенного на европейский лад российского города, С.-Петербурга. Классический пример — римская Помпея, в которой через улицу просматривался весь город, а сходились улицы исключительно под прямым углом, при единственным исключении — кривой была специально выстроена улица, на которой находился публичный дом (чтобы жена не видела, куда свернул ее муж). И вы вновь согласитесь, что Ключевский безусловно прав в своем выводе: склонность к ретроспективной рефлексии, способность к остро критичному анализу и самоанализу прошлого (вплоть до самобичевания, самоуничижения и «самоедства») при одновременной неспособности к планированию будущего, подчас до отрицания самой возможности его предвидения и прогнозирования, также относится к одной из заметных черт национальной психологии. Это заметная особенность национального способа мышления.
Сравните с поговоркой «левой рукой чесать правое ухо» и «бабушка надвое сказала». Сравните даже не проселки, а кривые улицы российских городов с абсолютно геометрически выверенными улицами большинства городов европейских и единственного построенного на европейский лад российского города, С.-Петербурга. Классический пример — римская Помпея, в которой через улицу просматривался весь город, а сходились улицы исключительно под прямым углом, при единственным исключении — кривой была специально выстроена улица, на которой находился публичный дом (чтобы жена не видела, куда свернул ее муж). И вы вновь согласитесь, что Ключевский безусловно прав в своем выводе: склонность к ретроспективной рефлексии, способность к остро критичному анализу и самоанализу прошлого (вплоть до самобичевания, самоуничижения и «самоедства») при одновременной неспособности к планированию будущего, подчас до отрицания самой возможности его предвидения и прогнозирования, также относится к одной из заметных черт национальной психологии. Это заметная особенность национального способа мышления.
15:46 27-03-2012
...За одним из бесчисленных табльдотов Германии мне случилось однажды обедать в большой компании русских. Я сидел с краю компании, а рядом со мною помещался неизвестный юноша, до такой степени беловолосый, что я заподозрел: непременно это должен быть "скиталец" из Котельнического уездного училища, который каким-то чудом попал в Германию. Разумеется, это было с моей стороны только беллетристическое предположение, которое тотчас же и рассеялось, потому что юноша говорил на чистейшем немецком диалекте и, очевидно, принадлежал к коренной немецкой семье, которая с нами же и обедала. Но тут-то именно и случалось действительное чудо. Между тем как в среде русских шла оживленная беседа на тему, для чего собственно нужен Берлин (многие предлагали такое решение: для человекоубивства), мне привелось передать моему беловолосому соседу какое-то кушанье. И вдруг, в ответ на мою любезность, я услышал от него по-русски:
- Блягодару вас!
Это было до того неожиданно, что я чуть не в ужасе воскликнул:
- Однако, брат, ты... угораздило-таки вас, mein Herr!
На что юноша, нимало не смущаясь, скромно ответил:
- Я сольдат; мы уф Берлин немного учим по-русску... на всяк слючай!
Так вот оно как. Мы, русские, с самого Петра I усердно "учим по-немецку" и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь "случай" предвидят, и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат "по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
////////
В конечных результатах, жизненные тревоги последнего времени настолько уж развратили нас, что каждый в своих действиях и суждениях почти исключительно выходит из представления о "шкуре". Боязнь за "шкуру", за завтрашний день -- вот основной тезис, из которого отправляется современный русский человек, и это смутное ожидание вечно грозящей опасности уничтожает в нем не только позыв к деятельности, но и к самой жизни. На первый взгляд тут кроется как бы противоречие. Ежели человек тревожно цепляется за свой завтрашний день -- стало быть, он жаждет жить. Ничуть не бывало. Не жажда жизни заставляет трепетать, а просто инстинктивная сердечная смута, которая, помимо сознания, каждоминутно сосет и терзает. Сама по себе жизнь и ненавистна, и постыла, но так как она привязалась, то приходится ее выносить. Да об ней как-то и не думается, а думается только об этой несносной смуте, которая до такой степени всем завладела, все заслонила, что уничтожила даже силу взглянуть смело в глаза смерти. Не завтрашнего дня жаль, а жутко при мысли, что, может быть, он будет, а может быть, и не будет.
"Шкурный" инстинкт грозит погубить, если уже не погубил все прочие жизненные инстинкты. Ужасно подумать, что возможны общества, возможны времена, в которых только проповедь надругательства над человеческим образом пользуется правом гражданственности. Уши слышат, очи видят -- и веры не имут. Невольно вырывается крик: неужто все это есть, неужто ничего другого и не будет? Неужто все пропало, все? Ведь было же когда-то время, когда твердили, что без идеалов шагу ступить нельзя! Были великие поэты, великие мыслители, и ни один из них не упоминал о "шкуре", ни один не указывал на принцип самосохранения, как на окончательную цель человеческих стремлений. Да, все это несомненно было. Так неужто же и эти поэты, и эти мыслители, Шекспиры, Байроны, Сервантесы, Данты, были люди опасные, подлежащие упразднению?
В смысле свободы мышления мы, конечно, не можем похвастаться, чтоб наше прошлое было изобильно благоприятными днями. Но даже в самые трудные времена злобная ограниченность, пошлость и приниженность стремлений не выступали так нагло вперед, не выказывали так явно своей властности. Чувствовалась общая суровость жизненных тонов, но не было подлого ликования с поддразниваниями, наускиваньями и проч. Правда, действующая в кварталах, представлялась обязательною, но никому не приходило в голову утверждать, что нет солнца, кроме солнца, сияющего из будки, и что правду высшую, человеческую, следует заковать в кандалы. Полезность Псоя Стахича Замухрышкина 1 рекомендовалась к непременному признанию, но никто не позволял себе сказать, что Пушкин -- разбойник, а Псой Стахич -- идеал человеков. Право, мне кажется, что даже цензура того времени не пропустила бы ничего подобного. Потому что ведь проповедь всеобщего одичания, по малой мере, столь же опасна, как и проповедь всеобщего равенства перед домашним обыском.
А нынче -- послушайте, какая трель всенародно раздается из любого литературного клоповника! Мыслить не полагается! добрый же сын отечества обязывается предаваться установленным телесным упражнениям и затем насыщаться, переваривать и извергать. Всякий же, кто обнаружит попытку мышления, будет яко пособник, укрыватель и соучастник злодейских замыслов... Неужто же мы так и останемся при этих хлевных идеалах?
Неужто это будет?.
Салтыков-Щедрин, 1880г.
- Блягодару вас!
Это было до того неожиданно, что я чуть не в ужасе воскликнул:
- Однако, брат, ты... угораздило-таки вас, mein Herr!
На что юноша, нимало не смущаясь, скромно ответил:
- Я сольдат; мы уф Берлин немного учим по-русску... на всяк слючай!
Так вот оно как. Мы, русские, с самого Петра I усердно "учим по-немецку" и все никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь "случай" предвидят, и, конечно, не для того, чтоб читать порнографическую литературу г. Цитовича, учат солдат "по-русску". Разумеется, я не преминул сообщить об этом моим товарищам по скитаниям, которые нашли, что факт этот служит новым подтверждением только что формулированного решения: да, Берлин ни для чего другого не нужен, кроме как для человекоубивства.
////////
В конечных результатах, жизненные тревоги последнего времени настолько уж развратили нас, что каждый в своих действиях и суждениях почти исключительно выходит из представления о "шкуре". Боязнь за "шкуру", за завтрашний день -- вот основной тезис, из которого отправляется современный русский человек, и это смутное ожидание вечно грозящей опасности уничтожает в нем не только позыв к деятельности, но и к самой жизни. На первый взгляд тут кроется как бы противоречие. Ежели человек тревожно цепляется за свой завтрашний день -- стало быть, он жаждет жить. Ничуть не бывало. Не жажда жизни заставляет трепетать, а просто инстинктивная сердечная смута, которая, помимо сознания, каждоминутно сосет и терзает. Сама по себе жизнь и ненавистна, и постыла, но так как она привязалась, то приходится ее выносить. Да об ней как-то и не думается, а думается только об этой несносной смуте, которая до такой степени всем завладела, все заслонила, что уничтожила даже силу взглянуть смело в глаза смерти. Не завтрашнего дня жаль, а жутко при мысли, что, может быть, он будет, а может быть, и не будет.
"Шкурный" инстинкт грозит погубить, если уже не погубил все прочие жизненные инстинкты. Ужасно подумать, что возможны общества, возможны времена, в которых только проповедь надругательства над человеческим образом пользуется правом гражданственности. Уши слышат, очи видят -- и веры не имут. Невольно вырывается крик: неужто все это есть, неужто ничего другого и не будет? Неужто все пропало, все? Ведь было же когда-то время, когда твердили, что без идеалов шагу ступить нельзя! Были великие поэты, великие мыслители, и ни один из них не упоминал о "шкуре", ни один не указывал на принцип самосохранения, как на окончательную цель человеческих стремлений. Да, все это несомненно было. Так неужто же и эти поэты, и эти мыслители, Шекспиры, Байроны, Сервантесы, Данты, были люди опасные, подлежащие упразднению?
В смысле свободы мышления мы, конечно, не можем похвастаться, чтоб наше прошлое было изобильно благоприятными днями. Но даже в самые трудные времена злобная ограниченность, пошлость и приниженность стремлений не выступали так нагло вперед, не выказывали так явно своей властности. Чувствовалась общая суровость жизненных тонов, но не было подлого ликования с поддразниваниями, наускиваньями и проч. Правда, действующая в кварталах, представлялась обязательною, но никому не приходило в голову утверждать, что нет солнца, кроме солнца, сияющего из будки, и что правду высшую, человеческую, следует заковать в кандалы. Полезность Псоя Стахича Замухрышкина 1 рекомендовалась к непременному признанию, но никто не позволял себе сказать, что Пушкин -- разбойник, а Псой Стахич -- идеал человеков. Право, мне кажется, что даже цензура того времени не пропустила бы ничего подобного. Потому что ведь проповедь всеобщего одичания, по малой мере, столь же опасна, как и проповедь всеобщего равенства перед домашним обыском.
А нынче -- послушайте, какая трель всенародно раздается из любого литературного клоповника! Мыслить не полагается! добрый же сын отечества обязывается предаваться установленным телесным упражнениям и затем насыщаться, переваривать и извергать. Всякий же, кто обнаружит попытку мышления, будет яко пособник, укрыватель и соучастник злодейских замыслов... Неужто же мы так и останемся при этих хлевных идеалах?
Неужто это будет?.
Салтыков-Щедрин, 1880г.
04:40 25-03-2012
Опять про секс (глазами м и ж)
16:58 23-03-2012
...Само наименование царя царем, которое якобы свидетельствует о том, что князь решил объявить себя императором, тоже ничему не соответствует. Этим титулом именовались, например, татарские ханы. Мало того, когда Иван Васильевич Грозный короновался царем, венчался на царство, в обоснование своих прав (перед западными дворами) он ссылался не на то, что его предки являются византийскими царями, а на то, что он завоевал Казань, а казанский хан раньше именовался ведь царем. Это несколько обидно для русской державной гордости, но именно так выглядела его легитимация.
...Иван Грозный, когда захотел короноваться царем, велел перевести на русский язык чин венчания на царство византийских императоров. То, как этот текст был переведен, довольно рельефно характеризует, что воспринималось и что не воспринималось из Византии.
Византийский император являлся верховным чиновником. Он всякую секунду должен был ощущать свою тленность, свою преходящесть. Он на парадных выходах нес в руках мешочек с прахом. Рядом с ним шел человек, который говорил ему: «Помни о смерти!» Когда его короновали, ему должны были показать горшок с человеческими костями и предлагали выбрать мрамор для его будущего саркофага. Это для того, чтобы он не возносился. Когда это все предложили Грозному, он в ужасе это все отверг. Потому что Московский царь – совсем не то, что василевс.
Понятно, что русский князь вырастает прямо из земли. Он хорош чадородием, у него отчина. Он правит по завету отеческому и дедовскому. В этом его основание. А византийский император всякую секунду должен осознавать, что его власть – это странная, окказиональная вещь, которая в принципе должна принадлежать Богу. Эта разница была сущностной. Ее нельзя было перепрыгнуть, потому что эти два государства складывались абсолютно по-разному.
И Грозный прекрасно понимал это несходство. Он играл с некоторыми бирюльками византийского наследства. Он провозгласил шапку, в которой короновался, Шапкой Мономаха. Вообще-то это подарок Ивану Калите от хана Узбека. И шапка эта является шедевром ордынского ювелирного искусства. Она даже эстетически является ханской шапкой, совсем непохожей на византийский венец, вид которого мог быть московитам хорошо известен.
При этих минимальных заимствованиях на бутафорском уровне, Иван Грозный в действительности совершенно не увлекался Византией, не любил ее. В разговорах с иностранцами всячески подчеркивал, что он немец, что он происходит от императора Августа, что его предки восходят к настоящему, западному Риму, а не к Константинополю. И никогда не упоминал о своей бабке – византийской принцессе.
...Иван Грозный, когда захотел короноваться царем, велел перевести на русский язык чин венчания на царство византийских императоров. То, как этот текст был переведен, довольно рельефно характеризует, что воспринималось и что не воспринималось из Византии.
Византийский император являлся верховным чиновником. Он всякую секунду должен был ощущать свою тленность, свою преходящесть. Он на парадных выходах нес в руках мешочек с прахом. Рядом с ним шел человек, который говорил ему: «Помни о смерти!» Когда его короновали, ему должны были показать горшок с человеческими костями и предлагали выбрать мрамор для его будущего саркофага. Это для того, чтобы он не возносился. Когда это все предложили Грозному, он в ужасе это все отверг. Потому что Московский царь – совсем не то, что василевс.
Понятно, что русский князь вырастает прямо из земли. Он хорош чадородием, у него отчина. Он правит по завету отеческому и дедовскому. В этом его основание. А византийский император всякую секунду должен осознавать, что его власть – это странная, окказиональная вещь, которая в принципе должна принадлежать Богу. Эта разница была сущностной. Ее нельзя было перепрыгнуть, потому что эти два государства складывались абсолютно по-разному.
И Грозный прекрасно понимал это несходство. Он играл с некоторыми бирюльками византийского наследства. Он провозгласил шапку, в которой короновался, Шапкой Мономаха. Вообще-то это подарок Ивану Калите от хана Узбека. И шапка эта является шедевром ордынского ювелирного искусства. Она даже эстетически является ханской шапкой, совсем непохожей на византийский венец, вид которого мог быть московитам хорошо известен.
При этих минимальных заимствованиях на бутафорском уровне, Иван Грозный в действительности совершенно не увлекался Византией, не любил ее. В разговорах с иностранцами всячески подчеркивал, что он немец, что он происходит от императора Августа, что его предки восходят к настоящему, западному Риму, а не к Константинополю. И никогда не упоминал о своей бабке – византийской принцессе.
23:31 22-03-2012
12:00 22-03-2012
Про Кузнецова, с его ипликатором.
А вот тут написано, что у него украли жену, хотели выкупа, получили отказ, ну и это самое, ага.
А вот тут написано, что у него украли жену, хотели выкупа, получили отказ, ну и это самое, ага.
20:56 19-03-2012
Обложки, Гробман, Гольдштейн, ну ви понимаете.
http://magazines.russ.ru/zerkalo/2005/26/gro6.html
http://magazines.russ.ru/zerkalo/2005/26/gro6.html
19:30 07-03-2012
А Оруэлл-то, - сукин сын!
http://www.solidarnost.org/thems/bl...gpost_8702.html
http://www.solidarnost.org/thems/bl...gpost_8702.html
12:39 02-03-2012
Louis CK о разнице между мужчинами и женщинами на примере детей.
Видео, стендап, субтитры.
Видео, стендап, субтитры.
10:35 01-03-2012
