Здесь же, в посёлке "Западный" первым, что я увидел, и отметил, была простота и повседневность наркотического быта. Возле магазинов, в местах скопления людей сновали 10–12–летние дети на велосипедах, продавали димедрол, шприцы. Ханкой (это такая дурь из низших опиатов, принимается внутривенно) они не торговали, просто показывали пальцем: вон в том доме. Примерно каждый третий дом торговал. У многих ребят кололись отцы, братья. Днем мутили, вечером начиналась движуха. Над посёлком плыла едкая вонь, варили в каждом втором доме. Кололись одним шприцем, они тогда были в дефиците. Молодежь приобщалась при помощи старших братьев и отцов: старшие сажали младших. Чтобы заработать на ханку воровали. Воровали всё. Во дворе ничего нельзя было оставить. Тащили любую тряпку, железяку, хлам. Собирали кусочки угля на станции, паковали в мешки, продавали. Те, кто ещё не деградировал, воровали и отнимали у детей велосипеды, мопеды, вычищали дома, сдавали. Про таких говорили «проколол». Мой сосед проколол две фуры, товар, фирму. Мой однокашник воровал и прокалывал на наши деньги тысяч по 10. В день.

Первый раз наркомана вблизи я увидел вскоре. Почти сразу, как переехал. Познакомился с местными, сдружился. Это был старший брат одного из ребят. Тогда меня поразило отношение ребят к этому человеку. Без презрения, а с каким–то пониманием. Типа «все там будем». Тогда ещё никто из них не кололся. Приобщались к траве, пили водку, колоться начинали лет в 15–16. Описывать это существо не буду, посмотрите раннее творчество Петра Викторовича Буслова. Или видосы канала Фонда Город без наркотиков времён Евгения Ройзмана.

Потом эти же ребята вымогали у меня деньги, ставили меня на счётчик, выбивали долги, ловили, преследовали. Для них я был «городским». Лохом, который существует для того, чтобы с него получать.

В общем, забегая вперёд... Когда я, спустя 12 лет, будучи студентом–третьекурсником, приехал на каникулы, прошёл вечером по улице посёлка... Меня поразила странная тишина, и отсутствие людей на улицах. Пришедшая в гости соседка рассказала в чем дело.
Все умерли.
Я, конечно, не поверил. Тетя была пьющей, мало ли, какие фантазии могут прийти в голову по синьке. Да и сказала она это "все умерли" как–то буднично будто говорила о цыплятах, подхвативших заразу. Я начал расспрашивать, вспоминать всех, кого знал, поименно. Память у тети несмотря на синеву была отменной, знала все про всех, в деталях. Всех ребят, с которыми я бегал, ходил купаться, которые ставили меня на счётчик, били. Все они умерли. Некоторые пили, большинство кололись, когда появился героин вместо ханки, умерли от передоза, так как не умели обращаться с героином. Двоих зарезали. Двое пропали без вести, остальные сели и погибли на зоне. Когда появился героин, и пошла волна передозов, трупы не помещались в морге, штабелями складывали во дворе, благо был январь. Это, уже позже мне рассказывал врач, друг семьи.

Кстати, припивать она (соседка) начала после того как пережила рак, у нее отняли грудь. Кличка ее была — Чума.

В дочь этой соседки я был влюблён в юности. Мы трогательно переписывались, я рассказывал ей о прочитанном, она — о том, как сильный мальчик носил её на руках. Последнее ее письмо заканчивалось словами: «Парень ты хороший, работячий. Но нравится мне другой». Добивался ее, дарил подарки, цветы, читал стихи. Она меня, конечно, отвергла. Наивный книжный мальчик. Когда я осмелился, поцеловал ей руку, не спал всю ночь от волнения. Я уехал, она вышла замуж, родила двоих, потом стала пить, страшно, потом блядство. Муж видимо, любил ее, дуреху, ездил выручать ее в какие–то жуткие шалманы, из–под каких–то грузчиков, дальнобойщиков, пьяную, потерявшую человеческий облик. Мать ее, Чума, с тем же равнодушным спокойствием описывала подробности.

Ах, да. Про школу.

Нормальные дети попадали в «а» и «б». Я учился в классе «ж». Это уровень «снизу постучали». Рядом со мной за партой сидел второгодник–имбецил с лицом алкаша, с наколками и перегаром. Я боялся его, физически, потому, что он уже тогда был уголовником: гопничал, воровал. Это учительница его посадила рядом, чтобы он меня «воспитывал». Слава богу, он был слишком туп, и крайне редко появлялся.
Я пишу это и не боюсь, что он найдёт и убьёт меня. Он отсидел, у него семья и дети.

Девочки и мальчики дрались друг с другом на равных. Каждый день. Каждый день за школой был махач. Лично я дрался с девчонками регулярно... раз десять с одной девицей, ее звали Женя Онищенко. Напомню, что драться в тогдашнем понимании означало не попинать под говно, потаскать за волосы. Это означало вбивать противника в асфальт под крики улюлюкающей толпы.

Девочки созрели рано, раньше нас, щеглов. Первой ласточкой взросления стала матерщина. Девочки своими прелестными губками выговаривали такие грязные, многоэтажные ругательства, что я диву давался. Вчерашние синеглазки в передничках и юбочках курили, плевали сквозь зубы, и матерились неистово. Говорили сплошным матом, громко, потоково, через каждое слово пять матерных, да ещё постоянно вставляли матерные поговорки, прибаутки, фольклор. Откуда это бралось, я ума не приложу. Все сводилось к половым сношениям всех со всеми, анатомией, физиологией и патологией оных. Как будто морально, словесно готовились к этому. Потом это началось. В восьмом классе половина наших прекрасных девчонок жили полноценной половой жизнью, ничего не скрывали. Если нужны были подробности, кто где и с кем, можно было спокойно подойти и спросить у знакомых, и получить исчерпывающую справку. Первая красавица класса Света Р. в восьмом классе официально сожительствовала с второгодником Олегом Н., ее подружка Света П. была дурнушкой, брала количеством половых партнеров.

Как–то раз красавица Света Р. вплыла в класс, улыбнулась всем своей чарующей улыбкой, и мы увидели на месте трёх передних зубов золотые фиксы. На совершенно здоровых зубах красовались, нет, даже не золотые, а как тогда говорили «напыленные», по сути латунные протезы. Это меня шокировало тогда. Я много думал, и не мог понять. Не понимаю этого и сейчас.

В седьмом классе в нашу школу перевели интернатских. Это был социальный эксперимент. Под влиянием «нормальных» они должны были начать лучше учиться, социализироваться. Вместо этого они устроили такой террор «цивильным», что перед ним померкли собственные, внутренние ужасы. Эти вечно голодные, патологически жестокие дети не просто не хотели учиться: они даже не знали что это такое. Школу воспринимали как сборище лохов, которых надо обобрать сегодня, а завтра хоть потоп. Они воровали все, что плохо лежит, не делая различий, между тем, имущество это учителя, школы или учеников. Они прямо грабили тех, кто послабее, а таких было 95%. Просто стояли впятером на крыльце и на входе отбирали все мало–мальски ценное. Все из карманов достал! Кроссовки? Снимай, надевай мои, свободен. Избивали. Без второго слова. С какой–то изощренной жестокостью, не различая мальчиков и девочек. Будто мстя за свою тяжкую долю.

В столовую ходить было бесполезно: первым заходил интернатский, и просто сгребал в пакет всю еду, делили между своими. «Цивильные» потупясь стояли в стороне, в надежде хотя бы на чай. Оценка «см» для интернатских была обычной, потому, что ставить какой–то балл было просто не за что. Они ее называли «суп с мясом».

Потом меня перевели в «цивильную» школу. Где меня ждали совсем другие проблемы. Экзистенциальное одиночество, первые безответные влюбленности. Но, это совсем другая история.

Как у вас в школе было?

Написал a_j_bolid вчера в 19.51 271 новый комментарий в мои вещи / в избранное ×

https://leprosorium.ru/comments/2469155/