Время идёт, и жизнь ставит всё более и более странные вопросы. Раньше они были простые, потом стали непростые, но всё же довольно чёткие, а вопрос, который теперь, даже трудно сформулировать. Объективного описания действительности не найти, она, объективность, разбивается на несколько возможных точек зрения, на несколько соусов или цветов — и ни один из них не универсален, а подходит для какого-то одного настроения. Как отличить частное от непреходящего? Временное настроение от веления души? Именно этот вопрос всегда стоит в корне любой жизненной ситуации на самом деле; по крайней мере, для моей жизни это справедливо.

Бывают такие сумбурные сны, когда вроде и что-то снится, и что-то такое важное, но никак не поймёшь, и какие-то обрывки наутро, и там уж совсем ничего не понятно. Бытие стало похоже на такой сон, и когда я там, мне кажется, что стоит приехать сюда, как бы домой, и я проснусь; но когда я здесь, то дом мой кажется каким-то временным пристанищем, какой-то декорацией, лишённой самого главного — может быть, таков театр ночью, когда в нём нет актёров, и пластмассовый берег пылится на фоне атласного неба под несветящим солнцем из папье-маше.

Ты принимаешь то, что тебе кажется вызовом судьбы, принимаешь с азартом, видя выпученными глазами только хорошее и плюясь презрительно на плохое: «фигня, я сильнее этого!», ты хочешь попробовать себя в новом качестве, единственно возможном и достойном, ведь именно туда зовёт тебя совесть, и ты идёшь, чтобы узнать себе цену; и цена эта оказывается — пять копеек с учётом НДС.

А потом тот же голос совести говорит тебе: «ну что же ты, как ты мог, как ты мог проявить такую слабость, такую низость!» Ты не можешь отказаться, потому что это твой долг, и ты не можешь потянуть такую ношу, потому что слаб. И ты начинаешь сомневаться, оба ли голоса — твоя совесть, или же один из них — голос лукавый; и если так, то какой?

Я гляжу на славных героев, на стойких полярников, на трудяг, пашущих на двух работах, на мужей, чьи жёны такие стервы, что теряешь веру в женский род, одиноких и добрых тихонь, распахнутых к людям и готовых помочь любому нуждающимся делом, советом и добрым настроением; я смотрю на все примеры мужественности и не могу понять: как, для чего, откуда силы на всё это? Я не понимаю, почему одни люди сильные, а другие хотят быть, стараются, сдерживаются, насколько могут, пытаются что-то сделать там, где можно, и тем не менее у них ничего не выходит. Как быть сильным, как ещё, как только не стараться, стараться всё время, но где же брать силы, когда всё самое поганое, что есть в душе, оказыватся поражающе могучим, его невозможно сдержать; а потом безразличие, полная апатия овладевает, и всё становится тупым и раздражающим. Жизнь постепенно теряет своё наполнение, жизнь теряет смысл.

Я тихо и ровно погружаюсь на дно, я становлюсь животным, утрачивая то, что отличает человека от зверя: устремлённости, цели, доброты, великодушия, жажды деятельности.

Как-то я сказал, что отношусь к людям, как к вещам, как к автоматам, где каждой кнопке соответствует определённая реакция, у каждого автомата — своя; у сложных автоматов есть сочетания реакций, и они вызываются сочетанием кнопок. Так я говорил, но моё отношение не совсем такое, сейчас я думаю, что отношусь к людям, скорее как к явлением природы: к закату, к облакам, к камням, к деревьям; они — не вещи, не рукотворные вещи, не машины, они настолько же живые, как небо, ветер, море, песок… А кто же я? Я есть жизнь, я ощущаю себя одним из немногих живых, я редко сравнивал себя с людьми, и потому совершенно не приемлю сопоставление себя, единственного в своём роде с прочими явлениями природы, в том числе и людьми. Кроме меня, есть и ещё жизнь, и да, я жестоко ошибался, полагая, что среди явлений природы есть ещё подобные живые люди, надеясь найти себе пару, такую же, как я сам. Нет, жизнь есть сама по себе, не сосредоточенная ни в ком, ни в ней, ни во мне; она, жизнь, это просто случайно проявляющийся свет, который пронзает сущее, иногда становясь видимым. И я не всегда живой, я живой очень редко; вот и в ней я вижу только частицы света, только частицы и только иногда. Всё — на фоне одного сплошного ужаса и бреда, которые называются любовью и отношениями. Я повотряю: это не со мной, так не могло произойти… Но вот…

Иногда, когда во мне и в ней горит эта жизнь, эта небесная материя, тогда мне хочется кричать: так бывает, люди! так бывает! бывает, чтобы две половинки встретились, вопреки всему — вместе. Но среди сумерек жизни, среди безразличия — всё пустое, хочется уйти, но уходить некуда; я жил ради неё, с самого начала, на тот самый первый внятный вопрос жизни: «для чего ты?» я ответил: «для неё, и я найду её», и теперь всё случилось, и всё оказалось другим, чем казалось тогда.

Она наконец увидела меня и различила, и полюбила, как могла, и нежно, и ярко, но только хлебнув черноты жизни, по сравнению с которой даже чернота крови Чёрного Рыцаря кажется белым молоком.

Как-то она спросила: чего бы больше хотел, чтобы тебя любили или уважали? Я хотел бы, чтобы уважали, ведь в моём детстве было и так слишком много любви и заботы, и я сыт. Хотя и понимаю, что уважать меня не за что; и может быть она права, когда её любовь — претензии и насмешки или же снисхождение. Я, конечно, слаб, и не заслуживаю большего, я не заслуживаю ничего, и мечта, незаслуженное счастье — для меня слишком много. Да, но всех, кого я любил — любил искренне, не жалея и не уча, ставя выше себя, и любовался, словно пред богами; и был прав — возлюбленная и есть богиня, и никак не меньше того. Я понимаю, что не достоин такого уважения, и могу теперь только уйти, сохранив остатки достоинства, как уходит вожак Акелла, который промахнулся… Но я не могу.

Так и накидывается на шею добровольная петля — виток за витком.

Теперь, то что мучило в переходном возрасте, то, о чём плакал в тихушку потом, над чем смеялся позже, о чём забыл, считая неизбежным этапом, оставшимся в прошлом — оно вернётся, как единственный и естественный выход для того, кто слишком слеп, чтобы найти правильное решение, кто слишком слаб, чтобы вдохнуть жизнь в своё существование. Быстрый, безболезненный — или же мучительный, как получится — исход. Побег из одного сна в другой, совершенно неопределённый. Это будет уже не страшно, и не геройски, и мне уже будет плевать, что подумают и будут ли горевать — всё будет иначе, чем казалось тогда, в дурацкой юности.

А пока ещё есть шанс. Ещё не самое дно, и ещё всё возможно; быть может, это лишь временная хандра, растянувшаяся на несколько месяцев, может статься, этот дурной сон пройдёт, и жизнь, являвшаяся лишь редкими искорками, снова забьёт ключом; и всё будет, как тогда, в те наши прекрасные четыре: мне будет хорошо, а когда мне будет хорошо, то я тебя так довезу, что и тебе будет хорошо! А иначе нельзя. Найти свой смысл — и наполнить им всё окружающее, независимо от того, вещи это, люди, или же иные явления природы, которым иногда бывает хорошо.


     Маяковский видел сон:
     в смутном поле зреет рис
     в хищной чаще зреет зверь
     тише едешь — ярче спишь
          под нейтральным небом
          под нейтральным знаком —
               самоотвод

     Маяковский видел сон:
     шаг за шагом наутёк
     кто разбудит на заре?
     кто поймает, кто поймёт?
          под нейтральным снегом
          под нейтральным страхом —
               самоотвод

     Маяковский сжал курок
     сжёг окурок, лил струю
     покатилось колесо —
     вот и собран урожай
          под нейтральным небом
          под нейтральным флагом —
               самоотвод


 

Current music: Гражданская оборона - Самоотвод