“…
And you don’t seem the lying kind
A shame then I can read your mind
And all the things that I read there
Candle lit a smile that we both share
And you know I don’t mean to hurt you
But you know that it means so much
And you don’t even feel a thing

I am falling, I am fading,
I am drowning
Help me to breathe
…”

BOA - DUVET: S.E. Lain Opening

А иногда, я думаю, Сережке надоедало притворяться. Взгляд у него тогда делался тоскливый-тоскливый. Сережка забирался на любимую березу около старой зеленой скамейки, устраивался на знакомой развилке ветвей и мрачно смотрел вниз.
Смотрел, как собираются на речку друзья-мальчишки и кокетничают с ними девчонки, как деловито, но без поспешности, выруливают на залитые солнцем дорожки взрослые дяди и тети, сыто отдуваясь после завтрака.
Смотрел, и во взгляде его читалось настолько неприкрытое презрение, что дивно делалось видеть такое отношение к окружающим у обычно жизнерадостного десятилетнего мальчишки и местного заводилы.

***

Часы спешили к десяти, когда вокруг стало тихо: малышня, весло галдя, ушла на речку, взрослые расползлись кто куда – кто-то пасти детей, чтобы не утонули, а кто-то – в досуговые клубы или гулять по аллеям.
Я заложил страницу пальцем и закрыл книгу. Вышел на крыльцо. Постоял, оглядываясь.
На поляне между корпусами (сорок восьмым, пятьдесят четвертым и сорок третьем) не осталось ни души. Лишь где-то слева слышался приглушенный детский гвалт; заросший яргой проход справа – к сорок третьему корпусу – хранил молчание. А за поляной и – дальше, дальше – за пустырем, по дороге слева направо медленно проехал грузовик.
Я спустился вниз, уселся на зеленую скамейку. Читать не хотелось, поэтому я открыл книгу, бросил короткий взгляд на номер страницы, запоминая, закрыл и положил книгу рядом с собой.
Чтение подождет.
В ветвях березы завозился Сережка. Я запрокинул голову и поискал взглядом человеческие контуры в мешанине зелени. Сережка полз вниз. Вот он ступил на последнюю ветку, ловко нагнулся, хватая ее руками, ухнул вниз, оттолкнулся ногами от ствола и спрыгнул на землю. Я обзавидовался, а Сережка отряхнув руки, встал на правую ногу и почесал голень. Хмуро глянул на меня.
- Кто-то умер? – поинтересовался я.
- Чего? – Мрачно спросил Сережка, глядя куда-то вправо, и сунул руки в карманы длинных шорт.
- Я говорю, ты такой хмурый сегодня потому что кто-то где-то умер?
- Нет.
На этом можно было считать разговор оконченными, но я уточнил:
- А что тогда случилось?
И осекся.
Будь Сережка чуть постарше, я бы услышал в ответ: «А какое тебе дело?», - и не обиделся бы.
Дело потому что и правда не мое. Но Сережка промолчал. Сел на другой конец скамейки. Посмотрел на небо, на медленно ползущие редкие облака, припекающее солнце, и улегся на спину, вытянувшись на скамье. Сказал раздумчиво:
- Ничего нигде не случилось, никто нигде не умер. У меня с утра плохое настроение. Может у человека быть плохое настроение?
- Может. – Улыбнулся я.
- Ну и вот.
- Ты поэтому от всех спрятался и на речку не пошел?
Сережка не счел нужным отвечать, просто неопределенно пожал плечами, дескать, разве не понятно, что поэтому?
Мне было понятно.
Совершенно понятно.
Абсолютно.
Повисло молчание. Детский гвалт постепенно стих; за спиной, на поляне едва слышно зажужжал шмель, какая-то дурная голосистая птица решила устроить сольное выступление, но очень быстро заткнулась, вместо нее в сорок третьем корпусе забормотало радио.
Читать по-прежнему не хотелось.
- Слушай, Дим, - начал Сережка, - ты когда-нибудь обращал внимание на то, как падает снег во время зимней оттепели?
- Не-а.
- Посмотри обязательно. – Сережка помолчал и продолжил. - Снег появляется всегда внезапно и сразу везде. Он начинает падать крупными-крупными, просто огромными хлопьями. И они падают медленно-медленно, кружатся и танцуют в воздухе. Это обалденно красиво.
Потом хлопья сменяются снежком помельче, этот уже идет куда быстрее, его носит ветер, бывает даже, что и льдинками по подоконнику стучит. Но это еще снег. А вот потом, потом начинается дождь – он косыми росчерками расписывается по оконному стеклу, барабанит по подоконнику…
И когда снег сменяется дождем всегда становится немножко грустно. Но посмотреть на такое обязательно стоит.
Я, раскрыв рот, выслушал этот монолог. Помолчал. Заметил удивленно:
- Ты как по написанному сейчас говорил. Сам придумал?
- Сам, сам, - поморщился Сережка, - так обещаешь, что посмотришь?
- Не уверен, что доживу, - сообщил я, - знаешь ведь про мое сердце?
- Знаю, - мгновенно скуксился Сережка, - пообещай, а?
- Обещаю…
- Неуверенно как-то.
- Обещаю! Зачем тебе это?
- Надо.
- Ладно. Можешь не отвечать. Расскажи хоть, чего это ты в летнее пекло про зиму заговорил?
Сережка помолчал. Сел на скамейке, передернул плечами, поежился, чтобы облупившаяся зеленая краска отстала от потной уже спины, повернулся ко мне лицом. Ухмыльнулся. Забрался на скамейку с ногами, оседлал спинку.
- Смотри! Я самолет! – Сережка раскинул руки в стороны. – Похож?
- Не очень, - улыбнулся я, - но некоторое сходство есть.
Сережка рассмеялся. Сполз обратно на скамейку. Глянул на лежащую рядом со мной книжку. Прочел вслух название:
- «Безлюдные пространства». – Скривился. – Крапивин…
- Ты что-то имеешь против Крапивина? - Удивился я.
- Я лично – ничего. – Сережка грустно улыбнулся. – Одна знакомая имеет. Будет иметь…- Он задумался.- Или уже?..
- Ничего не понял. - Сообщил я. - Ты о чем?
- Так, ни о чем. – Отмахнулся Сережка. – В голову просто всякое лезет…
- Я тебе говорил, что ты самый странный десятилетний мальчишка из тех, которых я знаю?
- А ты знаешь много десятилетних мальчишек?
- Ну… в больницах я их достаточно навидался…
Сережка помрачнел. Он всегда становился мрачным, когда я упоминал о своей болезни.
- Окей, будем считать, что ты знаешь достаточно десятилетних мальчишек, чтобы делать такие выводы. – Сережка помолчал и улыбнулся. – Мне как, считать это комплиментом?
- Если угодно, - я чуть качнулся вперед в подобии поклона.
- Ну, спасибо! - Сережка рассмеялся. – Вот сколько эпитетов мне ни вешали, но «странным десятилетним мальчишкой» называют первый раз.
Улыбка на мгновение сползла с его лица, карие глаза стрельнули на меня, потом на книгу.
- Димка, сколько у тебя настоящих друзей?
- Не знаю. – Вопрос мало того, что застал меня врасплох, так еще и был крайне неприятным. – Наверное, ни одного.
Сережкина улыбка тенью скользнула в уголки глаз, потом исчезла.
- Плохо, очень плохо. Ладно. Сколько Крапивинских книжек ты прочел?
- Эта первая…
- Нравится?
- Ну… да. Только, боюсь, она быстро закончится…
- Еще хочешь?
- А у тебя есть?
- Ну как тебе сказать, - Сережка почти смутился, - полное собрание про «Великий Кристалл» и кое-что из тех повестей, которых нет в твоей книжке. Надо?
- Надо.
- Сейчас принесу!
Сережка вскочил и пулей помчался вдоль сорок восьмого к себе в номер. Я проводил его взглядом и покачал головой.
Ничего паренек, странный только очень.
Как это там было у классика? «Если ты лежишь в больнице и тебе под руку попадается тайна, то легче легкого стать Шерлоком Холмсом». Так, кажется?
В доме отдыха, между прочим, тоже дел не так, чтобы много. Можно потому побыть Эркюлем Пуаро, не зазорно, я думаю.