01-10-2007 23:05
Fanfiction, Trinity Blood, ust, angst, hetero, partly AU, Brother Petros/Milka Fortuna, NC-17, mild porno, unfinished (yet!) and with holes in text.


- Княгиня Молдавская, первая фрейлина ее Императорского Величества, Ее Светлость Милка Фортуна. - Сопровождаемая свитой Милка под звуки голоса капельдинера вошла в залу, где ее уже ждал весь цвет Ватикана. Метоселанка отметила золотые локоны кардинала Сфорца, белые папские одеяния, черные сутаны отдела специального назначения АКС... Должно быть, подумала вампиресса, служба безопасности Ватикана стоит сейчас на ушах - такой роскошный повод устроить теракт... Впрочем, Милка отмела эту мысль как неподходящую - хотя, конечно, было бы любопытно узнать профессионализм местных службистов. Безусловно, это всего лишь люди; но даже в грязи можно иногда заметить кое-что важное.
Ватиканцы выглядели вполне прилично... для терран. Их манеры также были удовлетворительны, и Милка немного расслабилась - честно говоря, она ожидала намного худшего поворота событий. . ...Госпожа посол обратила внимание, что в зале нет Франческо ди Медичи. С одной стороны, это радовало. По донесениям шпионов, кардинал Медичи был ярым ненавистником Империи в целом и всех метоселахов в принципе. Но вообще-то именно его департамент должен быть больше всех заинтересован в провале переговоров, а если сам кардинал отсутствует, то... Милка внезапно ощутила это самое пресловутое "шестое чувство" - взгляд в спину, и мысль оборвалась.
...Вообще-то терранам таких габаритов не подобает двигаться настолько бесшумно. Нет, не то, чтобы княгиня Молдавская не слышала этих шагов - но они должны были быть громче. Гораздо громче. И уж всяко терранин таких размеров не имеет права нести на физиономии столь хмурое выражение - это выглядит агрессивно и невежливо, особенно при общении с дамой. ...глава департамента Инквизиции пересекал зал в направлении делегации из Империи. Нет, Милка не нервничала. В конце концов, оружия при этом... инквизиторе... не наблюдалось, да и что он сможет сделать один? Даже не смешно. Он здесь вместо своего начальника... цепной пес Франческо. Ничего страшного, право слово. И все же терране не должны быть настолько массивны, решила княгиня, разглядывая мундир инквизитора. ...И столь грубы тоже. Пауза тянулась и тянулась, пока ее не разрешила кардинал Сфорца.
-Позвольте представить вас друг другу, госпожа Фортуна, брат Петрос...
-Мы знакомы... - Милка попыталась представить, каким образом это вообще возможно, но оказалось, здоровенный монах еще не закончил фразу, - Заочно, разумеется.
-Ах, да... Ну конечно. - Чтобы скрыть легкое замешательство, Милка расправила веер. - Мы с братом Петром, можно сказать, близкие знакомые, не так ли?
-Ну, тогда я вас оставлю наедине и не буду мешать, - кардинал явно в глубине души развлекалась. Как будто метоселанка могла подумать, что зала не прослушивается, и что любое слово не записывается... Впрочем, может быть, и не записывается, учитывая уровень технологий Ватикана.
...Петр опять безмолвствовал, лишь слегка склонил голову. Милка уже собралась было изящно и с достоинством обойти эту самозваную статую, когда снова услышала хриплый голос - больше подобающий для команд, чем для светского общения.
-Так значит, вы и есть княгиня Молдавская, бабка графа Мемфисского. Самая страшная женщина Империи после Императрицы, безжалостная старуха, пославшая на смерть собственного внука... и глава Тайного Совета Византии. Неплохо выглядите, госпожа Фортуна.
Милка вспомнила, что ей рассказывал про этого террана внук... и подумала, что кажется, перед ней стоит первая из предсказанных Сэт сложностей.




-...и я хотела бы, чтобы именно вы, брат Петр, сопровождали княгиню Молдавскую в ее передвижениях по Риму. Так всем будет проще: мне не придется думать о безопасности госпожи посла; инквизиция сможет не беспокоиться о возможном шпионаже... А госпожа княгиня получит интересного собеседника и гида.
Ангельская улыбка. Пауза: давай, инквизитор, попробуй отвертеться.
- Не так давно вы, миледи Сфорца, обвиняли наш департамент в отсутствии хороших манер. Вы же не хотите, чтобы у вашей гостьи создалось превратное впечатление о Ватикане?
- Но ведь с тех пор вы работали над этим, не так ли, смиренный брат? Стремление к совершенству есть прямая обязанность любого христианина...
Голос кардинала буквально сочится медом; а Милке вдруг вспомнилась старая похабная песенка про церковников... Как там - "о христианская школа, суровейшая из школ... Куда послали монаха - туда монах и пошел".
Княгиня с любопытством ждет исхода противостояния. ...Похоже, и впрямь дисциплина у святош на высоте. Брат Петрос молча склоняет голову - хотя его недовольство видно невооруженным взглядом.
...конечно-конечно, мы не в восторге от перспективы таскаться, как прислуга, по пятам за "старухой-вампиршей". Ну уж потерпи, терран. Как там вы говорите - "смирение возвышает душу"?. Вот и смиряйся.
Комментарии:
01-10-2007 23:09
Камрад
К концу второй ночи Милка уже совсем не так уверена в правильности идеи кардинала. Постоянно ощущать лопатками чужой взгляд - приятного мало. Такой молчаливый не то охранник, не то конвой способен испортить любое настроение; а княгиня и без того не слишком довольна жизнью.
Наконец в галерее Боргезе (...Чертова культурная программа, проклятые достопримечательности... варварство. Замшелые, хоть и тысячелетние полотна; практически бесцветные фрески... о да, археологи Империи отдали бы много, чтобы здесь побывать - но сама княгиня Молдавская ни разу не археолог, в конце-то концов!..) терпение Милки лопается - метоселанка практически слышит этот беззвучный хлопок. Перед ней очередной библейский сюжет - с ее точки зрения, абсолютно бессмысленный.
- Брат Петр, мне нужна ваша помощь. Будьте добры, поясните мне значение этого... полотна. - Пауза. - И вы можете называть меня на "ты". - Все равно не поймешь всех тонкостей имперского этикета... терран.
-Что именно вас интересует, госпожа посол? – Ах, так мы хотим сохранить максимум дистанции… отлично.
- Милосердие. – Милка задумчиво смотрит на картину. – Одно из положений вашей веры, которое всегда казалось мне… странным.
Взгляд, словно рука, ощупывает рисунок. Касается лиц, проводит по складкам одежд, стирает пыль с облаков.
Брат Петр с трудом подавляет желание поморщиться. Если еретичка желает пояснений, ему придется их дать. Даже если за желанием пояснений стоит намерение осмеять библию.
Особенно в этом случае.
- Что же вас в нем удивляет?
Светлые брови чуть сходятся на переносице.
- Мне кажется, регулярное следование подобным принципом плодит слишком много слабости.
- Что?
- Плодит слабость, - Милка вскидывает глаза на инквизитора, секунду смотрит. – Как бы вам пояснить мою мысль… Спасение, исцеление убогих… как я понимаю, речь идет о тех, кто не способен справиться со своими бедами самостоятельно? И тот, сто имеет на это силы, должен отдать их этим людям. – Она задумчиво смотрит на картину, и вновь возвращается взглядом к инквизитору. – Но зачем чужие силы тем, кто все равно не может ими распорядиться?
- Не понимаю. – Петр действительно не понял. – Разве у вас не принято заботиться о беспомощных? Стариках, детях? Просто попавших в беду?
- Я о другом, - Милка медлит, словно ей трудно подбирать слова. Или – так оно и есть? – Знаете, художник и впрямь был талантлив. На этих людей неприятно смотреть. Вызывают отвращение. – Она смотрит Петру в глаза и быстро возражает на невысказанную реплику, - Нет, нет. Не горе их отвратительно. Они сами. – Она замолкает, задумывается на миг. Тонкий пальчик почти касается рамы. – Они… как сломанные куклы. Даже не пытаются пошевелиться. Не просто сиры и убоги. Собираются такими и остаться. Если их не спасут. Но их спасут, - взгляд Милки касается фигуры Христа. – Каждого. Зачем ему эти люди?
Инквизитор долго молчит. Несколько минут он просто не знает, что сказать.
«Зачем…» Как такое вообще можно спрашивать?
- Видимо, дело в том, что вы не человек. – Это звучит много резче, чем хотелось бы. Милка снова вскидывает глаза.
Похолодевшие.
Несмотря на легкую улыбку… Благодаря ей.
- Хотите сказать, что пониманию моей расы это принципиально недоступно?
- Этого я не знаю, – Ровно возражает брат Петр. – Может, это мне не хватает знания риторики, для того, чтобы объяснять что-то, что для меня… слишком очевидно. – Он резко выдыхает. – Я, признаться, даже не знаю с чего начать.
Светлые брови едва заметно приподнимаются, улыбка скользит по губам шелковистой змеей.
- Понимаю. Объяснять очевидное невероятно сложно. Но… если бы вы все же попытались… я была бы так признательно. Видите ли, мне и в самом деле интересно. А начать, - и тут улыбка неожиданно меняется, становиться мягко, внимательной… теплой, - с того, что вы сами посчитали бы началом. Ведь как-то же вы объясняете эту мысль новичкам?
- Сначала. Благодарю за помощь, - инквизитору остается только устало вздохнуть. – Что ж… - он долго думает. – Для начала, желание помогать ближним вообще не имеет отношения к степени их полезности.
- Да, понятия об очевидном у нас сильно отличаются. Я говорила не о полезности… но прошу вас, продолжайте.
- Благодарю.
Милка смотрит серьезно, без насмешки. В голосе брата Петра нет и тени сарказма.
Тем не менее, сарказмом в воздухе так и тянет.
И все же Петр продолжает.
- Я скажу даже так. Речь не столько о ближних, сколько о тебе самом. О твоей собственной душе. – Он внимательно смотрит на метоселанку. – Милосердие - это то, что способен отдать ты, а не то, что способны получить от тебя.
Милка задумывается.
- С такой стороны я на это не смотрела, - медленно произносит она. – Значит, милосердие – это своего рода упражнение? Способ проверить, сколько ты можешь отдать?
- Интересная формулировка. – Точнее, такая, которая влечет костер, но сейчас, пожалуй, об этом не стоит упоминать. – Пока остановимся на ней. Для начала.
Милка вновь сводит светлые брови.
- Возможно, это действительно благотворно действует на душу изнутри, но ведь снаружи плодиться мерзость. Простите, - вовремя брошенный взгляд вновь предупреждает возможную резкость, - но это то очевидное, что не могу игнорировать я. Эти лица… - кошачьи, тревожные глаза вновь обращаются к картине. – Они выживут. Исцелятся. Лишатся забот, - и метоселанку передергивает от неподдельного отвращения. – Но слишком хорошо видно, что большинство своих бед они накликали на себя сами. И стоит ему отвернуться, или устать, они накличут их снова.
«И обвинят его…». Петр ждет этих слов.
Не дожидается.
- Сломленные. Слабые, - почти шипение, - И все же он позволяет им остаться. Позволяет и дальше травить этот мир. Своей бесполезностью. – И янтарные глаза вновь смотрят на инквизитора. Прямо и жестко.
- Зачем?
… Чуждость и чужеродность больно бьет по нервам. Взаимно.
01-10-2007 23:10
Камрад
Обсуждение договора длится уже третий час. Милка наблюдает за танцем пылинок в разноцветных лучах, и думает, что только тонкий слой покрытия на витражах спасает посланцев Империи от участи сгореть на работе - в прямом смысле слова.
Звуковой фон всего представления успел давно надоесть княгине. Фактически ничего особо интересного не происходило: все попытки придти хоть к какому-то соглашению наталкивались на непреодолимое сопротивление Инквизиции. Упрямый монах с успехом заменял свое начальство, и хотя выступления Петроса были не столь экспрессивны, но ничуть не менее эффективны. Нет, в данном пункте мы не можем согласиться с вами. Нет, мы не можем пойти на это - даже со всеми компенсациями со стороны Империи. Нет. Ватикан НЕ светское государство. Департамент Инквизиции голосует против. И хоть тресни, но терранский фанатик не собирался идти навстречу - ни в чем. Он кивал, выслушивая очередного оратора, что-то записывал на листке бумаги, но в очередной раз просто отклонял поправки и модификации договора. И, к сожалению, в проклятом соглашении ЕСТЬ статья, нуждавшаяся в его одобрении.
Наконец объявили перерыв. Слушатели, измученные жарой и жаждой, достаточно резво покинули свои места, устремившись кто куда... Милка же замечает одну интересную деталь - похоже, чертов инквизитор не так прост, как хочет казаться. Перед его местом на столе остались лежать листы промокашки - а перьевая ручка оставляет на такой бумаге отчетливые, хоть и незаметные с первого взгляда следы.
Безусловно, это записка. Пусть в помарках, следах от чернил - но террану простительно. Сама Милка до такого хода додумалась бы наверняка; тайно передать таким образом послание... Очень любопытно. Очень. Княгиня прогуливается по зале, и, чуть споткнувшись, роняет веер прямо на рассыпавшиеся по столу бумажки - ах, какая незадача...
01-10-2007 23:15
Камрад
...Княгиня кутается в шаль, и маленькими глоточками потягивает остывший глинтвейн, заново переживая и раскладывая по полочкам события прошедшего дня. Галочка - разговор со Сфорца... Интересно, любопытно, хорошо. Даже отлично. Крестик - инцидент с автоягерами. Ужасно. Честно говоря, Милка до сих пор не может до конца отойти от происшествия. Расслабилась, размякла... Непростительно. ...Крестик. Слишком частый элемент декора здесь. Мысли было вознамерились соскользнуть по цепочке ассоциаций "крест - инквизитор - алая униформа - пряди голубых волос", но княгиня не позволяет себе такой слабости. А впрочем... Тогда она была слишком взволнована происходящим; адреналин и запах крови туманили голову. Но сейчас, заново проигрывая в голове финал бойни, Милка вспоминает одну деталь.
..."Ты не ранена?" И - показалось, что ли? - секундная дрожь в голосе. Забрызганная кровью и слизью ткань униформы - так же, как подол платья самой княгини. Сведенные судорогой на древке чудовищного копья пальцы. Желваки на скулах...
...А ведь церемониалом и этикетом не предусмотрены доспехи на участниках переговоров, запоздало осознает метоселанка. Вспоминает, какой глухой стеной отгородила ее от мира спина террана. Вспоминает жуткий вой скримера и звуки ударов металла о металл и плоть. Вспоминает хищно блестящие лезвия топоров не-мертвых. И - передергивается, как от холода. Метоселане не бессмертны, всего лишь очень долго живут. ..."Ты не ранена?" - расширившиеся при виде крови на платье зрачки. Дрожь в голосе. Низкий, рычащий голос. Животное. Дикарь. Какое тебе-то дело? Тебе только выгодно, если некому будет подписать проклятый договор... Так почему же?.. "Ты не ранена?" - невероятное, немыслимое чувство беззащитности перед этими глазами - и защищенности от всего остального в мире.
Милка качает головой и плотнее заворачивается в шаль.
01-10-2007 23:15
Камрад
- ...И после такого останется только объявить войну!..
Тишина. Отчетливо слышно дыхание террана и щебет птиц за окнами. После паузы Милка тихонько, как бы про себя, спрашивает:
-Будешь ли ты этому рад, Орсини?
Снова молчание, и затем так же тихо:
-Не более тебя... Фортуна.
-Тогда нам следует...
-...Придумать другое развитие событий.
-Я совсем не уверен, что Ватикан и Империя смогут мирно соседствовать.
-Неделю назад ты сказал бы, что это невозможно.
-Неделю назад ты не пришла бы сюда для разговора со мной.
Мирка хихикает.
-Всякое было со мной, но на таком вот… свидании с терраном… я лично первый раз.
Петрос удушливо краснеет - проклятая вампирша, проклятый смех, проклятый дипломатический протокол, и проклятый, трижды проклятый аромат цветущей жимолости за окном - метоселанка теребит веточку с бело-розовыми соцветиями в бутоньерке. А Милка продолжает, и в ее голосе нотки иронии мешаются с призрачной горечью сожаления:
- ...Когда я была примерно в твоем возрасте или даже чуть помладше, я была очень романтичной девушкой. Читала рыцарские романы... Воображала себя принцессой... Ну и разумеется, у меня должен был быть принц - честный, отважный, бескорыстный и верный своим идеалам... Благородный и красивый, разумеется, а самое главное, Петрос, он должен был быть сильным, чтобы я могла с ним позволить себе быть слабой... Понимаешь? Тогда скажи, почему ты родился мало того, что терраном, так еще и настолько поздно?
01-10-2007 23:27
Камрад
…Через невыносимо долгое мгновение тяжелые руки осторожно касаются плеч. Бережно проводят по ключицам… Словно бояться обжечься – или сломать… исчезают.
Милка медленно оборачивается. Огромный мужчина смотрит ей в глаза.

Он смотрел на нее и думал, есть ли в этих кошачьих глазах хоть что-то еще, кроме холодного расчета. Хоть что-нибудь, хотя бы то самое сожаление, мучительное, горькое, о котором она так насмешливо говорила.
Так хочется верить, что есть.
Вот только чудес не бывает.
Да будь оно все тысячу раз…
…А следующую секунду он понимает, что - не показалось. Потому что она рядом… совсем близко. Слишком близко. Выдох, тихий, можно было и не заметить, обжигает губы, когда я успел наклониться?… Вздох облегчения. Облегчения?
А губы уже касаются губ, и руки сами сжимаются на ее плечах, проклятье, проклятье, проклятье, дыхание перехватывает, и плавится все внутри. Она такая маленькая, хрупкая, хочется приподнять, прижать, да успокойся же ты хоть немного!
Не получается успокоиться.

Милка, что же ты вытворяешь... Внутри невыносимо горячо, что-то сжимается, плывешь, как девчонка, мучительное тепло и запахи – запах – ударяет в голову, та кружится, кружится… Не сходи с ума, тебе не семнадцать и не сто, тебя всего-навсего поцеловали, ох…
Ее обхватывают за плечи. Приподнимают…
… Какой же сильный. Одно неосторожное движение, и ведь раздавит, хоть и терран, а сейчас он вообще потеряет над собой контроль…
Петр не теряет.
Отстраняется, смотрит на нее, по-прежнему крепко сжимая плечи… В глазах закипает адское варево - «что ты делаешь со мной?» Сейчас оттолкнет ее, как тряпичную - и уйдет. Нет, не надо, останься, пускай… Милка, ты рехнулась?! На старости лет?! Зачем тебе это?!!
…Да какого дьявола?! Неужели нельзя себе позволить…
Позволить что?
Преступную связь? Слабость? Нарушение обетов и обещаний? Уронить достоинство? Забыть все? Забыть – что?
Побыть собой?
Собой?...
Чего ты хочешь?...
Они сдаются одновременно.
Она вскидывает руки, захлестывает их на шее инквизитора. Он выпускает ее плечи, проводит ладонями вниз, задевая грудь, сразу занывшую, сладко, болезненно, обхватывает талию.… И Мирка взлетает в воздух – к жадно впивающимся губам, отвечает с той же жадностью, почти кусает, клыки-то убери, не хватало оконфузиться. Тесно, еще теснее, коготки пауками бегают по его спине, по шее, плечам, напряженные какие, как канаты... Ее сжимают так крепко, будто она может выскользнуть и разбиться, еще немного, и было бы больно. Одежда плотная, но Мирка чувствует и сквозь нее его кожу, сократившиеся мускулы, этот запах, тяжелый, терпкий… и знает, что он чувствует ее напрягшуюся грудь. Тепло пульсирует внизу живота, невыносимо, невыносимо, она чуть сдвигает бедра, и, да, вот так, вот теперь контакт полный, только одежда, ого, ему же неудобно… Петр вздрагивает всем телом, по губам читается беззвучное проклятие, но хватки не ослабляет ни на миг.
- Пусти…, - тихо выдыхает она ему в шею. Осторожно накрывает выпуклость на штанах. – Дай, я… Тебе же неудобно.
Ее ставят на землю. Позволяют поправить одежду, расстегнуть брюки. Но не отпускают, он словно боится, что она сбежит, и ведь стоило бы. Милка касается осторожно, нельзя играть с ним, сейчас - нельзя… Он судорожно, сквозь зубы, вздыхает, адское варево в глазах кипит – того и гляди плеснет наружу. Руки, шершавые, грубые, шарят по телу, так аккуратно, так неожиданно бережно, проходят по вырезу платья, обнимают грудь, пальцы задевают соски, сжимают, осторожно, нежно - откуда это в нем? Милка с трудом подавляет стон, пульсация крови просто нестерпима, и как же мешает одежда. Она прижимается к нему, теснее, отстраниться сейчас сущая пытка, расстегивает китель – и понимает, что ошиблась. Лишившись пары крючков на корсете.
Сначала придется разобраться с собственным платьем, или его испортят. Хотя… уже… не важно


Это сумасшествие, форменное сумасшествие. Не введи во искушение, и избавь от лукавого, только вот поздно, прости меня господи, но нельзя же, нельзя же так! Чудовище метоселанское, милая моя, прекрасная леди, что же ты делаешь, черт бы тебя побрал?… И меня тоже. Когда Милка касается брюк, а ведь действительно неудобно, в глазах Петра совсем темнеет, он едва удерживается, чтобы не содрать с нее одним движением этот кочан капусты, по недоразумению называемый платьем, не повалить на пол, не.… Удерживается. Хочется стиснуть ее изо всех сил, а она ведь такая хрупкая, да не слабее тебя, болван, только вот кожа такая нежная, наставишь же синяков.… Он сдерживается снова, аккуратнее, чтоб тебя… и мстительно радуется, заметив ее сбившееся дыхание и расширившиеся зрачки. Не такая уж и железная, моя леди, да? Или все-таки можешь чувствовать что-то… хотя бы сейчас? Чертов корсет, чертово платье, эта идиотская одежда тоже нарочно? Еще одно тонкое издевательство над неуклюжим варваром? Не могу, не могу больше, можешь смеяться, можешь торжествовать, но мне надо касаться тебя, чувствовать твое тело, вдыхать твой запах, пара крючков отлетает, он никогда не умел разбираться с этими женскими штучками…. Она издает какой-то звук, тихий стон – показалось? И - сама вжимается в его тело. Плотно, жарко… искренне. Целиком – без остатка.
А потом помогает справиться с корсетом.
Дело сразу идет на лад, одежда отлетает деталь за деталью, обнажается кожа, плечи, высокая грудь, со вздернутыми сосками... Он любуется заворожено - древний фарфор, молочно-белое и розовое, тонкое, почти прозрачное, больно смотреть. А над этим ее лицо – румянец, и кошачьи глаза кажутся черными, ну нельзя же так притворяться, … значит… правда… Правда можно - прикоснуться, почувствовать, прижаться всем телом, что, я уже без рубашки? Он наклоняется, вдыхает одуряющий аромат, зарывается лицом в эту красоту, языком ловит остро торчащий холмик…. Милка вздыхает – на этот раз стон точно ему не чудится, тихий, похожий на писк, …ты тоже чувствуешь это безумие?!... Куда-то девается ее юбка, он вышагивает из собственных штанов, снова поднимает ее, прижимает, губы к губам, грудь к груди, ее бедро у него в паху, силы небесные!!!... Каким-то чудом опять удается сдержаться, на языке привычно бьются ругательства пополам с молитвами, заткнись, это ж не драка, воздуха не хватает, нет, так дело не пойдет, стой, да остановись же
Он останавливается. Находит силы отодвинуть ее чуть от себя, отдышаться. Кстати… и оглядеться. Кресло, кресло, диванчик – слишком хрупкий…
- Где тут… кха…, - а вот голос подводит.
- Т-там…, - Милку тоже. Она прижимается к нему, так доверчиво… Он ее и не отпускает - это выше любых сил - просто подхватывает по-другому. Так, чтобы было удобно нести. И идет к занавешенной портьерой стене, на которую она показала.
За портьерой – дверь. За дверью темнота. Комната. Тяжелые занавеси, столик, зеркало, тумбочка, и – о, это подойдет

…Милке кажется, она в своем девичьем сне. Только там ее, баюкая, несли к кровати. В реальной жизни мужчинам не хватало либо сил, либо воображения, терпения, наконец, да и когда это было последний раз? Глупый терран, варвар, все неправильно, почему ты такой… Она детским жестом прижимает голову к его груди. Хочется плакать. Хочется заставить плакать его, или кричать, а ты ведь можешь… Вместо этого почему-то она позволяет уложить себя на кровать, позволяет гладить себя по волосам и по шее, по груди и животу, по бедрам и маленькому холмику в промежности, да что ж такое! Откуда, из каких глубин вся эта нежность? Не выдерживает, тянется к нему сама. Ущипнуть сосок, коготочками пробежаться по животу, ниже... Ее перехватывают осторожно. Она выскальзывает, и все же дотягивается до того, что ей нужно, до тонкой, чувствительной кожицы… Он бормочет что-то, ловит ладонью оба ее запястья и прижимает к кровати над головой. Доигралась? Секунда сопротивления всерьез, только он и правда сильнее, работающий скример крутит как тросточку, куда тут ей... Она пытается успокоиться, не вырываться - получается плохо. Закусывает губы - сдерживать стоны не получается вовсе, клыки убери!!! Совсем довел, ну я тебе припомню, ну пощади… Тело сжимается в сладкой судороге, выгибается ему навстречу, внизу все течет, все горит, так, что больно. Ее отпускают наконец. И прижимают снова, крестом, ладонь к ладони, пальцы переплетаются друг с другом, древний жест… Он раздвигает ей ноги коленом, она приподнимает бедра, наконец-то, как хорошо, как хорошо

Реальность сузилась до пары сантиметров от ее кожи. Воспринимать что-то еще не получается. Она попискивает тихонько, как птенец, пытается спорить, рваться из рук, перестань, не надо. Перестает. Покоряется. Вздрагивает в ответ на каждый жест, на каждую ласку, подается навстречу. Откликается. Перед глазами плавают цветные пятна, он почти ничего не соображает, только, наверное, и не надо, она уже впускает его внутрь, в себя, как горячо… Он еще пытается не спешить, двигаться медленнее - куда там, разве это в человеческих силах?! Она бьется под ним, такая живая, жаркая, каждое движение отзывается новой одуряющей волной, наконец внутри что-то взрывается на манер гранаты, и реальность на время перестает существовать.

отредактировано: 02-10-2007 00:23 - EDM

Дикий Дредноут
завела себе днев, и молчит! )
подмастерье
Deus Spine
Но Инквизиция с Аксом ведь не зря свой хлеб кушают, нэ?
02-10-2007 23:49
Камрад
Брат Маттиас впервые видит герцога Тосканского настолько... уязвимым. Трубки, капельницы, белоснежные наволочки... Инквизитор улыбается, и на сей раз его улыбка полна искренности. Маттиас ненавидит кардинала от всего сердца - и ненависть эта сладка, как яд в сахарной оболочке. -Рад видеть вас в недобром здравиии, Ваше Высокопреосвященство, - почти поет экс-наемник. -И ты гори в аду, Маттео, - губы у кардинала Медичи все еще синеватые, а голос тихий и хриплый, - Мне сложно говорить, так что повторять не буду. Отправляйся с Петром в Византию. Делай что хочешь, если потребуется, убивай; меня не волнует, как именно... но сорви этот проклятый договор. Если справишься... я тебя отпущу.
02-10-2007 23:58
Камрад
Возвращается реальность с трудом. Ей, видимо, очень не хочется.
Он лежит на животе, лицом в подушку. Милка рядом, захлебывается под левым плечом. Пытается отдышаться.
Реальность вообще какая-то странная. В ней хорошо. Только вот думать о чем-либо – страшно.
Петр и не думает.
Просто гладит женщину по волосам, по щеке.
Щека мокрая.
Вот это называется «изумлением». Он снова проводит по ее лицу, чтобы убедиться. Большим пальцем снимает каплю с ресниц.
Точно. Это не пот.
- Удивлен? – Тихий шепот. - ….Я тоже.
Тишина.
- Женщинам положено плакать. Закон природы.
- То женщинам. Обычным.
Тишина. И почти в полный голос.
- Ну да, ну да. А ты у нас не женщина… Ты у нас вампир. Воплощение Империи. Спасибо, я помню. – Вздох. И прежде чем Милка успевает что-то сказать, ее целуют. Губы. Глаза. Снимают слезы языком. Обнимают как ребенка.
… И как прикажете реагировать, когда тебе беззастенчиво хамят, а потом начисто лишают возможности ответить… таким вот… способом?
- Совершенно невозможный, – вздыхает она. Думает секунду.
И кусает его в плечо. Сильно.
Хихикает, когда он вздрагивает.
- А вот нечего. Хам. Варвар. – И тоже обнимает его, устраивается на груди.
С комфортом.
- Всего лишь развил вашу реплику, княгиня. – Он против воли улыбается.
- А я хотела, чтобы мне возразили.
- Гхм. - А чем я занимаюсь весь вечер? - Ну извините, варвар намеков не понимает. Я говорил. Не один раз.
- Обманщик. Все ты понимаешь. – Он чувствует ее улыбку.
- Так уж и все…
Улыбка исчезает.
- Даже слишком многое.
Тишина.
- А ты слишком привыкла общаться намеками. Хоть иногда бываешь откровенна? Хотя бы когда спишь?
- Когда сплю – не бываю. Я только притворяюсь спящей.
Тишина.
- А когда бываю – ты видел.
Тишина.
- Здесь есть свет? – Едва слышно.
- Есть… Зачем тебе?
- Хочу увидеть еще раз.
Фырканье.
- Мало тебе моего позора на сегодня.
- Так, я не понял. Кто из нас кого коварно соблазнил?
Она смеется в голос.
- Скажи еще, заманила и приворожила… ничего не знаю. Сам пришел.
- Ага, – гудит он. - Вот так всегда. Ничего не знаем, ни при чем, просто мимо проходили, и вообще, ваши крокодилы, вы их и спасайте…
Тишина.
- Что, - странным, почти робким тоном, - Неужели совсем не догадывался… чем может кончиться?
- Гадания – ересь. Не занимаюсь.
Тишина.
- Я, может, положился на божью волю.
Ехидно:
- И она так тебя подвела?
Тишина.
Покашливание.
- Извини.
Тишина. Шумный вздох.
- Зажги свет, все-таки. Хочу тебя видеть.
Она встает, зажигает свечи. Янтарный свет обливает точеную фигурку. Присаживается на край кровати.
Он лежит на боку. Смотрит на нее.
Милка вынимает заколки, встряхивает головой, распускает волосы по плечам…
Петр стискивает челюсти до хруста.
- Что?
- Ты… слишком красивая.
Она тоже смотрит на него. Светит своими янтарными глазищами. Садится рядом. Проводит тонкими пальцами по коже. По тугим, рассеченным шрамами мышцам.
Он вздрагивает, чуть отстраняется, как будто прикосновение неприятно. Но она только придвигается ближе.
Вот это явно когти. И это – кинжал, слишком, к счастью, короткий. А вот это месиво шрамов и ожоги… привет от снаряда, который должен был достаться ее внуку.
Вздох.
Они так быстро умирают...
- Ну да, потертый экземпляр, потрепанный. Уж извините за нетоварный вид, - сквозь зубы.
Она прикладывает свой пальчик к его губам – ти-ше
И толкает носом в подушку.
- Что…
Но Милка уже сидит на нем. Пальцы впиваются в плечи, в спину. Сильные, ловкие. Докапываются сквозь перекрученные жилы до самых костей. Выжимают досуха. Вытягивают все – напряжение, усталость… тоску.
- Напряженный какой… замученный…
Хмыканье.
- Есть такое… Работы, последнее время много, знаешь ли. Одна упрямая вампирша так просто все соки вытянула.
Серебристый смех.
- Да куда уж ей с ее упрямством до одного инквизитора… Это во-первых. Во-вторых… - Пауза. Горячим шепотом, в шею. - Это еще не все соки.
Настороженное молчание.
- Ммм…. Что ты делаешь?
Тишина.
- Перестань…
- Чшшшш…. Тише. Все хорошо.
Тишина. Растерянно:
- Ну нельзя же так….
- Можно. – Пауза. И тихо-тихо. – Сегодня нам все можно….

Он сдается. Не может он с ней спорить сейчас. Разворачивается на спину, раскидывает руки… Слишком хорошо, чтобы сопротивляться. Что она делает, что она вытворяет… Ее пальцы действительно пробираются всюду. Касаются, гладят, щекочут, коготочки царапают, потом к ним присоединяется и язычок. Она везде. Находит все - самые чувствительные точки, самые нежные места. Даже те, которые он сам чувствительными не считал. И он позволяет себе растаять, раствориться во всем этом - в смущении, в удовольствии, в собственной неожиданной беспомощности, ну что ты делаешь, помоги мне господь, я же с ума сойду….


В голове уже не шумит так, как в первые, безумные минуты. Можно не спешить. Спокойно, не торопясь, наслаждаться. Вкусом. Запахом. Ощущением. Током крови по жилам. До утра еще далеко. Никто не войдет сюда, никто не посмеет даже подойти к внешним дверям. Еще несколько часов можно побыть самой собой. Забыть обо всех препятствиях. Обо всех различиях и вопросах.
Чувствовать.
Ты вкусный… только я тебе это не скажу, не поймешь… Милка работает язычком, добивается стона. Улыбается довольно. Дрожь пробегает по его телу волнами, он опять что-то шепчет – латынь? Не поможет, брат Петр, никто и ничто тебя не спасет… Ощущения, ощущения - его вкуса во рту, его тела под руками, такой огромный, ох, достанется мне сейчас
Достается. Совершенно неожиданно он вскидывает руки, ловит ее за талию. Так что не убежать, не вырваться. Прижимает к себе, целует ошалело. Мммм… Сейчас, я сейчас

Сопротивляться не выходит, зато выходит потянуться ей навстречу. Обнять, ладонями промерять фигурку – талия в две, груди по одной, точно по размеру – и почему-то это кажется невероятно обидным. Милка пытается вывернуться, ну уж нет… хватит надо мной издеваться… Тогда она приподнимается и одевается на него. Насаживается глубже. Хватит, я сказал… Он подхватывает ее под ягодицы. Не дает спешить. Навязывает собственный ритм. Она стонет, выгибается назад, ее грудь поднимается так, что у него едва не останавливается сердце… Ты такая красивая

Ты такой сильный… Милка ерзает, пытается опуститься ниже, но упрямый терран дразнит ее, держит, не позволяет впустить в себя до конца. Отпускает ненадолго – и снова, поднимает и держит, заставляя беспомощно сжимать бедра от нестерпимого желания. Это что, месть?
Месть. Жестокая и беспощадная.
Ммм… а если я попрошу прощения… вот так?
Я…подумаю…еще немного…
Ты меня с ума сведешь.
Не спеши. Пожалуйста.
Я не буду. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.
Мне хорошо.
Мне очень хорошо.
Торопиться некуда.
Торопиться некуда…
Еще есть время…
.
Времени еще много.
Можно не спеша двигаться навстречу друг другу. Медленно, мучительно. Касаться, отодвигаться, и снова приникать, растягивая удовольствие. Он наконец позволяет ей опуститься до самого конца. Поднимает, медленно, опускает снова. Медленно, еще медленнее. Прочувствовать каждый миллиметр. Каждое дрожание плоти. Руками провести по телу, подразнить кончиками пальцев. Прижаться губами к губам, отпрянуть... И снова. И снова. До тех пор, пока не потемнеет в глазах, пока теплая волна безумия не накроет с головой, не заставит полностью потерять самоконтроль…. И тогда уже не сдерживать себя. И не щадить. Рваться друг к другу, друг в друга со всей силой, со всей жадностью, которую может только дать долгое одиночество и проросшее в душе чувство….

А потом она долго лежит у него на груди. Они еще соединены, и совсем не хотят друг друга отпускать.
Тишина.
Смутная, янтарная. С запахом воска.
По комнате бродит ненормальное, совершенно спятившее счастье. Спотыкается о предметы обстановки.
В этой реальности нельзя думать.
Категорически противопоказано.
Иначе захочется спросить, что потом.
…Не спросить – сказать. Прошептать, прокричать – останься…
На завтра. Надолго. Навсегда…
… Согласись. Ведь есть столько вариантов, столько возможностей. Просто согласись со мной, поддайся
… А бродящее по комнате счастье – такое хрупкое.
03-10-2007 00:00
Камрад
Он чуть шевелится.
- Не замерзла?
- Неа… Ты теплый.
Тишина.
- Ох-ох-хо… ну скажи, откуда вдруг столько нежности и заботы, м?
Тишина. Горько:
- Откуда-откуда…
Тишина. Вопросительная.
- …А почему нет, собственно? Я ведь не обязан постоянно изображать из себя собственный скриммер. Железный лом, который включается по команде и нуждается в постоянном контроле…
Смех под его плечом.
- Скорее инквизиторский танк… не обойти, не объехать, и спасибо, если огнем не плюнет.
- Нет, по должности оно вообще-то положено. – Вздох. - Если считаешь, что я такой и есть – к лучшему.
- Поздно спохватился… уже не считаю.
Тишина.
- …Если бы ты и правда был… на манер скримера… жить стало бы намного проще.
Хмыканье.
- На вас, леди, не угодишь…
- Ну да. А ты ведь знал – я привередливая. С претензиями. И характер у меня скверный. И вкус извращенный. Как у всех упырей. Ну, что ты смеешься?
- Надо же, какая самокритика. Это я так согласие выражаю. Особенно насчет скверного характера и извращенного вкуса. Правда, ты себя недооцениваешь – большинство упырей тебе в подметки не годятся. Поверь моему опыту.
- Да уж…, - ехидно, - связаться с терраном… да еще и инквизитором… ужасно. – Смех, смех. Тишина. И на выдохе, – откуда ты взялся такой, на мою голову? Ведь обещала же себе…
Тишина.
- … даже близко не подпускать… никого из…
Тишина. Долгая, звенящая.
- Почему?
- Вы… слишком… слишком хрупкие.
- Это такой недостаток?
Тишина.
- Скажем так, это вызывает некоторые сложности…
Смешок:
- Некоторые сложности… опять эти ваши намеки, княгиня.
- Грубиян ты все-таки.
Тишина. Горькая.
- Ты не обязана… прости.
Тихий вздох. Тишина. Долгая, трудная.
И, мучительно, против воли:
- Вы слишком… слишком быстро… уходите.
Тишина.
- Это… больно.
- Поэтому ты так не любишь людей?
- Не любишь… нет, не так. Но… тяжело. Общаться. Воспринимать на равных.
Тишина. Смутная, больная.
- А ты?
Вздох.
- Крови много. Банально – слишком много крови. Те, кого ты называешь беспредельщиками, царьки эти мелкие, в пограничном поясе… Знаешь, чтобы стать фанатиком, достаточно один раз увидеть кого-то такого. Или то, что они устраивают. Власть слишком часто ударяет вам в голову. – Хмыканье. – Грех гордыни во плоти и во всей красе. Ненавижу… Так уж сложилось. Гораздо сильнее остальных смертных грехов.
Тишина. Горькая, как хина. Как кровь.
- Как это все глупо…
Он проводит рукой по ее волосам. Раз, другой…
Он не будет спрашивать, когда и кого она потеряла. Что превратило «романтичную принцессу» в жестокое чудовище, не способное терпеть рядом кого-то слабее себя.
Кого-то, кто может сломаться раньше.
Так же, как и она не спросит – от какой боли защищает его нарочитое варварство. Какое безумие намертво зажато в стальных тисках веры и принципов.
Они не спросят.
Потому что время до рассвета – не бесконечно.
- Жизнь вообще штука глупая. По большей части. Вот на нас с тобой только посмотреть…
Тихий смешок.
- Честное слово, бывает и хуже.
- Да? Что-то навскидку не представлю.
- Добавь в эту кашу реальную войну.
Тишина. Сумрачная. Долгая.
- Я вообще не люблю драки. В любом виде.
Хмыкание.
- Ну да. Не любишь. «Однако, господа, вы и намусорили… полагаю, мне лучше удалиться, пока тут не приберут»…. – Едва сдерживаемый смех. – Что убить пытались – мелочи, а вот испачканное платье - это непростительно…
- Зато ты сразу понял, что со мной все в порядке.
- Не сразу. – Помрачнев. - Ранение в первые минуты можно и не заметить.
Тишина.
- На самом деле это я от испуга.
- Неужели? – с сарказмом.
- Вот представь себе. – Смешок. Смущенный. – Да, от испуга. Отвыкла я от такого. Как правило, если меня убивают, то мне заранее известно, кто, где, чем, и в каких укрытиях прячутся…
- Готов извиниться еще раз.
- Нет… это я хочу сказать – спасибо… я… от того, что можно спокойно стоять за чьей-то спиной, я тоже отвыкла.
Вздох. Тяжелая рука – на плече, на спине…
И – мучительным выдохом:
- Я не мог допустить, чтобы с тобой что-то случилось.
Тихая усмешка.
- Ну, вообще-то тебе было бы выгодно…
- Не мне, но да, выгодно. Только я все равно не допущу. Такого. – И, сквозь зубы. – Если уж что… я тебя сам убью. А так – нет. Так не будет.
Тишина. Смутная, печальная.
«Сам убью» – это не фигура речи.
Так же, как «так не будет».
Это просто такая реальность – в которой невозможно солгать или отмолчаться.
Чокнутое счастье сидит на кровати. Смеется тихонько.
Оно знает, как недолго ему осталось.
Вздох. Тонкие пальцы касаются лица.
- Тебе надо хоть немного поспать. Завтра…
- Молчи.
- …Будет очень тяжелый день…
- Будет.
Рука продолжает гладить ее по спине. По ягодицам. Возвращается к волосам, зарывается в них. Снова идет вниз. Щекочет позвоночник. Вторая присоединяется к ней, обогревает плечи, бедра…
- Мммм… неужели не устал?
- Устал, - бормочет он, зарываясь лицом в ее шею, - ужасно… но я это переживу.

Его руки гуляют по ее телу до тех пор, пока оно вновь не становиться нестерпимо горячим, пока ее дыхание не прерывается всхлипами, а на внутренней стороне бедер не становиться влажно. Она прижимается к нему, жарко дышит в шею. Тоже водит ладонями по спине, по позвоночнику. А больше уже ничего и не нужно, возбуждение возвращается толчками – или оно никуда и не уходило, просто спряталось до поры неглубоко под кожей? Ты не спрячешься от меня, моя леди. Не сейчас. Не отгородишься своей привычной насмешливой холодностью, стеной из намеков и полуправды. Твое тело тебя выдает. Дыхание, и грудь, и это горячее, чудесное, истекающее влагой местечко. Сегодня, сейчас – я тебе нужен. Именно я. Такой как есть.

Так же, как и я тебе. И ты можешь сколько угодно язвить, и грубить на словах, как грубят порой растерянные мальчишки, но твое тело тоже тебя выдает. Твои руки намного нежнее твоих слов, твои губы говорят гораздо больше, когда ты целуешь меня. И никуда тебе от меня не деться, потому что твоя жажда ничуть не слабее моей.

Я знаю. И сейчас – сделаю для тебя все. Все, что захочешь.
Я знаю. Но сейчас - я хочу только тебя… Только…


Теплая волна топит их.
И что-то навсегда растворяется в ней. То ли сознание, то ли обиды, то ли судьба, то ли просто остатки свечей…
03-10-2007 00:02
Камрад
Он все-таки уснул ненадолго. Проснулся, как от толчка.
Свечи давно догорели, пахнет воском.
Милка ровно дышит в плечо.
В комнате совсем темно из-за штор, но… Едва ли чувство времени его подводит.
Пора.
Секунда уходит на то, чтобы вспомнить, куда подевалась одежда. Он выходит в соседнюю комнату.
Да. Это еще не рассвет – но осталось недолго.
Одевается Петр быстро. Подбирает с пола Милкино платье. Ворох кружев и бархата, сдобренный тонким запахом.
Господи… за что
Заносит платье в комнату. И надолго застывает перед кроватью.
…Света почти нет, но тонкие блики ложатся на ее щеку, на плечо и грудь. Запомнить. Просто запомнить.
…И ведь не отмолить никогда этот грех. Не получить прощения. Потому что непременным условием отпущения греха является искреннее раскаяние. А он совершенно точно знает, что если бы все повторилось, он все равно пришел бы сюда. Даже если бы знал, что его ждет. Особенно – если бы знал.
Не раскаивается.
Чего бы это ни стоило. Чем бы ни пришлось… ни придется расплачиваться.
Невыносимо хочется ее коснуться – в последний раз.
Разбудишь, - думает он… и вдруг вспоминает.
...Я только притворяюсь спящей…
И тогда протягивает руку, и осторожно касается щеки. Милка вздыхает, и вдруг по-кошачьи, носом, утыкается в его ладонь, трется сонно… но так и не открывает глаз.
Сердце заходится резкой болью. Но он все же отнимает ладонь. Разворачивается. И уходит.
Какое-то время приходится попетлять по коридорам, чтобы не встретиться лишний раз с патрулями. И когда он наконец выходит в парк – рассвет уже вовсю горит над горизонтом.
Он останавливается. Вдыхает полной грудью утренний воздух. Прислоняется лбом к ближайшему дереву – и долго, грязно ругается.
Помогает. Слегка.

После его ухода Милка так и не открывает глаз. Просто сворачивается на кровати в тесный комок, накручивает одеяла на себя.
Ничего страшного. Сейчас она еще немного поспит. А когда проснется – все будет по-другому. Будет легче.
Рассвет… он такой безжалостный… глупые терране, вы говорите - он убивает призраков ночи… все так, но вместе с ними он убивает и все чудеса
Нет, она не будет больше плакать. Хватит; не стоит учиться этому вновь. Всего несколько часов сна – и боль пройдет… немного.
Милка сворачивается теснее, пытаясь удержать последние крохи чужого тепла.
03-10-2007 00:02
Камрад
-Ваше Высокопреосвященство. По вашему указанию прибыл.
-Заходи, брат Петрос, и закрой за собой дверь. Ты хотел со мной поговорить, не так ли?
-Да, ваше Высокопреосвященство. Хотел. - Франческо не придает значения странным ноткам в голосе монаха.
-Ну и к чему такие формальности? Садись, в ногах правды нет. Думаю, нам и впрямь нужно поговорить. Обсудить кое-что... Я понимаю, ты немного обижен, это естественно - но уверен, ты все поймешь...
-Нет.
-Тебе только так кажется. Видишь ли, Петр...
-Нет.
-Нет? Да сядь же ты, мне ведь неудобно задирать голову... Эй? Брат Петрос? Ты меня слушаешь?
-Нет, ваше Высокопреосвященство. - Медичи ошарашенно смотрит на своего лучшего инквизитора; затем снова пытается взять нить разговора в свои руки, но тут же замолкает. По полированной глади стола скользит и замирает ровно перед кардиналом лист бумаги. Гербовой, с символикой департамента; молнии недобро щерятся зубцами. Поперек листа округлыми большими буквами: "прошение об отставке". Франческо зачем-то разглаживает лист ладонью: составлено по всем требованиям, без единой помарки - хотя один Бог знает, чего это стоило Петросу с его-то почерком...
-Так, значит. Правда, значит, что мне о тебе докладывали. - Медичи поднимает бумагу за уголок двумя пальцами, как дохлую мышь за хвост; оглядывает со всех сторон.
Петрос молчит; взгляда не отводит. Кардинал вскакивает и начинает ходить по комнате. Он все повышает голос, и последние слова почти выкрикивает:
-...Что ты тут примкнул к коллаборационистам, пока меня не было. С упырями снюхался... Веру продал за возможность трахнуть вампиршу. Что прячешься за юбки дражайшей моей сестрицы, чтоб ей пусто было!
- Ваше Высокопреосвященство, вы ведь не на публике. А я вас и так слышу. Громких таких слов... не надо.
Франческо оскаливает зубы.
-Ты!.. - шипит он. - Я заботился о тебе больше десяти лет, и чем ты мне платишь? Рыцарь! Паладин!.. Да как ты посмел!..
-Повторяю, мой кардинал... Не надо громких слов. Я всего лишь слуга божий, смиренный монах - не более.
-Тем страшнее твой грех!.. - ди Медичи осекается, чувствуя гнетущую тяжесть у себя на плече. Опускается под этой тяжестью на один из стульев для посетителей - рядом с Петросом.
-Сядьте, ваше Высокопреосвященство. Сейчас ВЫ послушаете меня... А потом, может быть, МЫ и поговорим. -Кардинал в глубине души костерит себя последними словами: надо ж было так опростоволоситься, теперь и до потайной кнопки под столом не дотянешься... Петрос продолжает.
-Я не виновен в тех грехах, что вы меня обвиняете. Оправдываться не буду... Перед вами - особенно. Вы, мой кардинал, меня знаете хорошо... Подписывайте. Я не шучу, и не передумаю - разве что вы очень хорошо объясните мне, зачем это все было. Зачем ВЫ так поступили? Почему... - Петрос переводит дух, втягивает воздух... - Почему она рисковала, я могу понять. Но как ВЫ могли подвергнуть опасности жизнь наместника Божьего?
Франческо потирает плечо: хватка у заместителя поистине медвежья. Но на душе у кардинала легчает. Всего-то делов - у чокнутого Орсини опять случился один из его заскоков на тему чести, совести и чистых рук; это как раз не страшно. С таким Медичи сталкивается не впервые, и бороться умеет. В конце концов, мало ли кто что берет в голову; это не повод терять хороших подчиненных.
03-10-2007 00:06
Камрад
... А возле ее покоев неожиданно обнаружилась охрана. В лице графа Мемфисского.
Йон стоял, опершись спиной о дверь, и уперев в пол мрачный взгляд. Даже не соизволил поднять голову при приближении инквизитора.
- По состоянию здоровья княгиня сегодня не принимает. Никого. - проговорил, как выплюнул. Тоном обьявления войны.
Петр вздохнул. Подхватил молодого метоселанина под мышки. Переставил в сторону.
Открыл дверь. Вошел. И аккуратно закрыл ее за собой.
Йон только раздраженно пнул закрывшуюся дверь ногой.

... Милка дремала в глубоком кресле. Слишком бледная, под глазами круги... Ее медик докладом, естественно, делиться не стал; но инквизитор и так примерно представлял ситуацию.
Нехорошо. Но, в принципе, ничего страшного. Пара дней, и все пройдет бесследно. Пара дней, или один полностью высушенный труп... повышенная агрессивность без понижения способностей, самый паскудный вариант...
Тьфу ты.
Петр садится на диванчик рядом.
Некоторое время они молчат.
- Это было в церковном ладане. - наконец говорит он. - Дозировка просто чудовищная... впрочем, неудивительно, на свежем воздухе яд быстро рассеивается. А им нужны были гарантии.
Она усмехается, и слегка кивает.
Не новость. Ну, естественно.
- Насчет агента ты тоже в курсе?
- И кто же это был, брат Петр?
На губах сладчайшая улыбка. Нет, все же надо было ее убить.
- Я пока не настроен делиться этой информацией.
- Неужели я не имею права знать, кто меня отравил?
- Департамент Инквизиции еще не закончил следствие.
- Ну, я могу подсказать...
- Не стоит. - видимо, она что-то слышит в его голосе, потому что умолкает, и наконец открывает глаза.
В них насмешка. И... сочувствие?
Последнее даже хуже.
- Я сам разберусь. - он отворачивается.
- Я в этом не сомневаюсь. - Насмешка слышна и в голосе.
- А могу я все же узнать, что тебя дернуло побеседовать с Папой напоследок?! В таком-то состоянии?!
- Дурацкий вопрос. - Она смотрит на него с показным недоумением, дескать, как это можно не понимать элементарных вещей, - Ты бы предпочел ловить агента наугад? В такой толпе?
- Его вообще могло там не быть!
- Но он же был... и среагирвал...
- Ты рисковала!!! - рявкает он. - И чем! Ладно бы только своей жизнью, черт с тобой! Какое ты имела право рисковать другими?!
Она пожимает плечами.
Вопрос действительно еще более дурацкий, чем предыдущий. Риторический.
- Я в себя верю, - теперь в голосе холод, - кстати, и в тебя тоже.
- Благодрю за комплимент, леди, но он несколько незаслужен. Я действительно мог не успеть среагировать. ...Хотя попытался бы, в этом можешь не сомневаться.
- Я и не сомневаюсь. Раз уж вводить серебро рука у тебя не дрогнула.
- И за это кое-кто должен быть мне благодарен!
- Я и благодарна. Это было очень любезно с твоей стороны. Вот только к чему эти... претензии? - льда в вопросе столько, что на стенах должна бы уже появляться изморозь. - Или тебя настолько не обрадовала личность агента?..
- Что-то ты грубовато переводишь сегодня стрелки! Видимо, и впрямь, устала. ...Я же сказал, что разберусь!
- Конечно.
Противостояние - синее против янтарного; напряжение в сцепившихся намертво взглядах почти сыплет искрами.
- Ну, раз ты так утомлена, не буду навязывать свое невыносимое общество. - Он встает. Идет к двери.
- О. Какая неожиданная деликатность. Благодарю. Желаю удачи в расследовании.... интересно, что ждет виновных - строгий выговор?
Петр резко оборачивается.
- Ну все. Хватит.
Делает шаг, и одним движением выхватывает ее из кресла. Милка шипит, бешено скалится ему в лицо...
... Плохо выходит. Неубедительно.
- Стерва... ну ты и стерва. - В его голосе плавятся ненависть, нежность, и безумный, почти детский восторг. Смех и слезы звенят на донышке, заставляют сипеть.
- Нахал, - вяло возмущается она. - Вот оскорблять.. не имеешь права... сюда же войти могут, ненормальный!
- Там снаружи твой внук, дверь подпирает. Думаешь, мимо него кто-то пройдет?
- Ну ты же прошел...
- Пфффф...
Хорошо, что на ней сегодня нет корсета.
- Надеюсь, тебе от этого легче...
- И еще как! Считай это компенсацией за годы жизни, которых мне это стоило....
Уел, думает она. Но не говорит.
На пол летит ее платье, его китель...
- А не боишься, что цапну? Мне и в самом деле нехорошо...
- Цапай!... Я тебя удавлю, рефлекторно... и наконец смогу спокойно спать!
- Извращенец...
- Удавлю..., - он сжимает ее до боли, целует бешено, куда попало, - давно пора... стерва... вампирша чокнутая...
- Ох, замолчи...
Он замолкает. Собственно, просто лишается возможности говорить. А потом и желания.
Они падают в то же кресло.
Мирка ерзает на его коленях, трется о кожу. Согревается медленно. Его тело кажется нестерпимо горячим, запах пьянит, и она вдруг и правда ловит себя на желании... Смущающем, но вполне понятном - для метоселанки.
Фу, Мирка. И кто тут извращенец... Приличные девушки с едой не спят... То есть, наоборот...
Впрочем, ощущение приятное - особенно по сравнению с пережитым на проповеди кошмаром. Она судорожно вдыхает, захлебывается запахом. Тонет в нем. И клыки теперь не спрячешь... стыд-то какой.
Впрочем, Петру они, кажется, не мешают.
Ему сейчас вообще ничто не способно помешать.
Так же, как и ей.
Им.
А после оба с недоверием прислушиваются. К себе. К тому как - отпускает. Как уходит раздражение, усталость. Горечь. И боль из сведенных судорогой мышц.
Как появляются откуда-то силы.
Физиология... Непонятно, чья мысль.
Смешно. Почему ж не выходит - смеяться?
Хочется что-то сказать друг другу. Теплое. Благодарное.
Только вот что?
Не извиняться же...
Они и молчат.

В коридоре Йон сполз по двери, обнял руками колени и подумал, что если так дальше пойдет, то у него просто-напросто съедет крыша.
03-10-2007 00:07
Камрад
Тафта и бархат, алая парча, драгоценный пурпурный шелк... Локоны и пряди. Мишура, думает Милка. Важно другое - непреклонная решимость в одних устремленных на нее глазах, и спокойное равнодушие в других. Княгине Молдавской нравится, что в качестве охранника кардинал избрала киборга - она ценит этот знак внимания, даже если он не предназначен специально Милке.
Тонкостенные фарфоровые чашки исходят паром и легким ароматом. Милка не знает ни одного яда, который имеет настолько тонкий запах корицы, поэтому пробует чай - и находит его восхитительным.
- Так значит, кардинал Медичи не будет мешать подписанию договора.
- Да. Это будет делать брат Петрос.
Звяканье ложечки о край чашки.
- В чем же проблема? С чем едят утку, с тем можно съесть и гуся.
- К сожалению, этот гусь еще не ощипан и даже не убит.
- Непредусмотрительно с вашей стороны.
Кардинал улыбается, улыбается, улыбается. Чуть болтает жидкостью в чашке - но княгиня Молдавская метоселанка, и ей сложно не заметить - руки у кардинала чуть подрагивают. Это не страх. Милка не знает, что это - но обещает себе разобраться.
- Да, это действительно мое упущение. Я никак не предполагала, что мой драгоценный братец рискнет доверить столь тонкий момент кому-то еще. Торпедировать мирный договор... Это для него очень важно. Почти столь же важно, как сохранить свою репутацию Защитника Веры Господней, этакого крестоносца без страха и упрека.

Милка обхватывает ладонями чашку, и смотрит поверх на кардинала.
- Со стороны вашего брата было неразумно оставлять департамент на попечении столь нерачительного управителя. Неужели репутация патрона настолько мало заботит этого... Петроса?
- Я бы сказала, что репутация как таковая не заботит брата Петра. Он, мммм... скорее фанатик, чем мерзавец, в отличие от моего брата. Скажем так, этого инквизитора сложно обвинить в нечистоплотности... по крайней мере, мне. - Сфорца ставит чашку на блюдечко, и сцепляет пальцы на коленях. - А потому я не стану даже пытаться. Но...
Разумеется, здесь должно было прозвучать некое "но". Милка даже догадывалась примерно, каким оно будет.
- Но несколько лет назад граф Мемфисский умудрился заполучить этого фанатика в свои сторонники. Возможно, Петр не настолько жесток в своих убеждениях, насколько хочет казаться?
- госпожа Сфорца, - качает Милка головой, - боюсь, это дважды не пройдет. Мой внук купил сотрудничество инквизитора ценой собственной жизни... Боюсь, что смертный приговор - слишком дорого за единоразовую помощь. ...Вряд ли что-то иное ожидает метоселанина на инквизиторском суде, согласитесь. Именно это брат Петр и потребовал в обмен на свое сотрудничество, так что сами видите, повторить этот номер вряд ли удастся.
Катерина чуть сутулится и улыбается, улыбается - обещая себе обязательно поговорить с Абелем насчет точности и детальности его отчетов.
- Я уверена, - мурлычет она сквозь эту свою улыбку, - что вы, княгиня Фортуна, смогли бы найти уязвимое место у нашего рыцаря разрушения. В конце концов, если уж это удалось Йону, то вам, с вашим опытом и знанием л...личности противника... это будет намного проще. В конце концов, от успеха этого предприятия зависит куда больше, чем в тот раз. И вам этот договор нужен не менее, чем мне, верно?
Милка молча, с любопытством разглядывает свою собеседницу. Не говорить же, что та напоминает княгине ее саму в 150 лет - такая же нахальная, такая же неразборчивая в средствах, такая же энергичная и самоуверенная. ...То же самое стремление таскать каштаны из огня чужими руками.
Со временем, думает Милка, такая непосредственность пройдет - если у кардинала будет на это время.
Метоселанка склоняет голову, пряча усмешку.
- Я понимаю. Это и в моих интересах, убедить брата Петроса не так рьяно исполнять его приказы. Ну что ж, это должно быть даже забавно.
При всей наивности кардинала - "она в точности повторяет мои собственные ошибки", - думает Милка, - Катерина совершенно правильно просчитала мотивацию гостьи. Да, возвращаться домой несолоно хлебавши, для метоселанки обидно и практически немыслимо. Следовательно, княгиня будет до последнего бороться... следовательно, сделает за Катерину львиную долю работы.
Как это... мило.
Чашечки на столе стоят рядом, на них нет никаких рисунков, и сложно определить на глаз, где чья.
03-10-2007 00:07
Камрад
Паула до прихода Петра тренировалась с кастетами; откладывает их в сторону и вытирает лицо и шею влажным полотенцем. Оба некоторое время молчат.
-Как тебе идея стать главой Инквизиции, сестра?
-Честно? Я не в восторге. Считаю, не справлюсь.
-Знаешь уже, - не вопрос, утверждение.
-К тому шло; сложно было не заметить, - полотенце шмякается на скамью. Молчание: без подтекстов, просто тишина. - Зря ты все же так.
-Выхода не было. До сих пор нету.
-Выход всегда есть. Просто он тебе не нравится.
-Тоже верно. Ладно, чего на бегу беседовать. Зайди в трапезную через полчасика, за едой и поговорим.
Паула думает, что лет десять назад она продала бы душу не задумываясь за это предложение. Даже год назад это все еще было бы поводом для... ммм... ну хотя бы макияжа и легкого волнения. Сейчас это всего лишь покалывающая сердце рутина. "Поговорим". Можно и поговорить, отчего же нет. Влюбленность перегорела, страсть улеглась, желание... не имеет значения. А дружба и доверие на дороге тоже не валяются. Не можешь любить - сиди и дружи, криво усмехается леди Смерть струям воды в душевой.
...Ткань униформы приятно льнет к телу, волосы перехвачены лентой; небось не свиданка - совещание. "Возможно, последнее" - скулит недобитое, недодушенное чувство где-то внутри. Паула не обращает внимания.
"Оставляешь меня. Ради своей крали заморской бросаешь... Меня, нас всех, Алессандро своего ненаглядного... Поползешь за ее подолом, да, командующий?" - крутится в голове. Паула знает, что не скажет ничего такого, потому что это ложь. Ложь, которая слишком похожа на правду, и оттого будет болезненной. Нет, обвинений не будет. Потому что он бы на ее месте не обвинял. Потому что "милосердие, сестра Паула... это то, что делает нас христианами. И людьми, наверное".
...Хотя очень хочется.
В трапезной суетно; пахнет выпечкой и кофе. Паула несет свой обед к занятому Петром столику. Хмыкает про себя - любовь там, не любовь, несчастная или нет, неприятности по службе или артобстрел, или духовные метания, но аппетиты у командования всегда были феноменальными. Потом Паула переводит взгляд на собственный поднос, и вновь хмыкает. Когда-то ведь калории высчитывала; боялась за талию.
Благодарственная молитва; позвякивание ложек о тарелки. Вопрос застает Паулу врасплох.
-Значит, думаешь, я неправ?
-У каждого своя правда.
-Но?
-Но другие скажут, что ты сбежал. Но - ребята тебя не поймут. Но - с ней ты все равно не будешь. Да и вообще... глупо.
-Это точно, - Паула думает, что стоило, наверное, высушить волосы - как-то зябко. - Понимаешь, сестра... Это ведь не из-за желания быть с ней.
-Догадываюсь. Не твой стиль. А ты хоть представляешь, сколько народу за тобой уйдет, когда все это дерьмо вскроется?
-Если вскроется.
-Когда. Я ведь тебе предлагала свернуть этому киллеру-недоделку шею; ты что ответил? "Он делал то, что должно". Вот и расхлебывай. Слухи уже поползли. А два и два сложить легко, особенно если ты с этой... княгиней... не уедешь в Византию. А ты не поедешь ведь.
-Не поеду. Ты... извини, что тебя во все это приходится вмешивать. Просто я не могу больше.
-Не хочешь.
-Не могу. Не чувствую больше в себе праведности вести слуг божьих за собой.
Паула сглатывает пару-тройку ругательств. Праведности он не чувствует, видите ли. Идиот.
-И чем намерен на досуге заняться, если не секрет? Грехи будешь отмаливать? Прелюбодеяние там, противоестественные склонности, или там...
-Я тебе говорил, не в этом дело. В этом - не раскаиваюсь.
-А что еще? - Паула не поднимает глаз; слишком хорошо ее знает брат Петрос.
Слишком многое смог бы прочитать из того, что знать ему не следует.
03-10-2007 00:09
Камрад
...В последнее время в Ватикане стало слишком много любителей подкрадывания - решила Паула, различив едва слышные шаги. Сама она, уединившись в парковой беседке с добрым кувшинчиком граппы, хотела тихонько оплакать свое горе и вообще без помех предаться греху уныния; и тут на тебе. Когда инквизитор сквозь заросли жасмина смогла различить нарушителя спокойствия, то едва не выругалась сквозь зубы. Сдержало только соображение, что тогда ее точно заметят. Этого незваного гостя шугануть точно не получилось бы - баронет Сташевский вряд ли проникся бы значимостью статуса Паулы в Инквизиции. Чертов вампир.
...Кувшин тюкнул о мраморную столешницу чуть сильнее, чем хотелось бы - вампир тут же дернулся и обернулся к источнику звука. Паула вздохнула. Доказывай теперь этому кровососу, что за ним не следили... А ведь такой тихий был вечер.

...Оказалось, что неприметная беседка в зарослях жасмина, которую Орест облюбовал, дабы надраться там вусмерть - уже занята. Там расположился какой-то надоедливый инквизитор; какая-то, поправил себя баронет, разглядев бюст и немалой длины ноги монахини.
Замечательно. Терране (наглые, тупые, омерзительные, и просто противные) его сегодня просто преследовали.
- Добрый вечер, - поздоровался он. Вежливо. Предельно вежливо. Настолько, наколько смог. - Могу я узнать... чем обязан... столь неожиданной встрече?
- Всего лишь случайности, баронет, - прошипела инквизиторша. Донельзя противным тоном прошипела, стоило отметить.
- Ах, неужели...
- Ну да. Я, представьте себе, люблю прогуливаться в этом парке. И, как правило, не ожидаю тут встречи с... посторонними.
- И вы разумеется, облюбовали эту беседку совершенно случайно.
- Разумеется.
- И покидать ее в ближайшее время не собираетесь.
- И как вы догадались, любезный баронет?
Последняя фраза была произнесена с чем-то, похожим на искреннюю радость. Восхитительно. Просто великолепно.
- ...и если ВЫ не против, я бы предпочла и дальше наслаждаться этим вечером в одиночестве. - Паула демонстративно сделала еще один глоток граппы.
- А если я буду против? - спросил он и, к собственному удивлению, услышал в своем голосе точно такие же нотки.
- А вы будете? - в голосе инквизиторши слышалась уже просто-таки искренняя надежда.
Ну знаете...
Орест смерил взглядом наглую терранку с ног до головы.
- Знаете, я с самого начала хотел спросить... где ж вы оружие-то прячете? Нет, мне в самом деле интересно...
- Вам, любезнейший, показать? - Судя по тону и выражению лица, монашка явно весь день практиковала смирение в отношении метоселан, и успела этим до крайности отяготиться.
...И тут Орест понял: наглые терране его и в самом деле преследуют.
- Минутку.... всего одна минута, и я непременно вернусь к нашей увлекательной беседе... Айче. Скажи пожалуйста, что ты тут делаешь? Ты разве не дожен быть на связи? Не боишься, что если нас обоих не будет, опять что-нибудь случиться?
- Ну, пока оно и так случается; вне зависимости, есть мы там, или нас там нет... - Командир "дневной стражи" с самым невинным видом выбрался из кустов. Оглядел сцену. Прошелся выразительным взглядом по Оресту, по инквизиторше... Особо остановив внимание на емкостях на столе и подмышкой баронета.
- Ага, понятно. Значит, это я удачно зашел... - и на столик рядом с граппой встал кувшин с чем-то темным и пенящимся.
- Айче. Сделай отдолжение. Мне лично. Погуляй где нибудь...
- Зачем? У меня сегодня такой тоскливый вечер, а у вас тут, я смотрю, так весело...
- Это не то, что вы подумали... - промямлила Паула
- А я, знаете, в таких ситуациях вообще не думаю, - Айче при этом смотрел только на баронета. - Дома в таких ситуациях думать вредно. Рекомендуется сразу линять.
- Ну, и почему же ты не следуешь собственным, таким разумным, рекомендациям? - устало спроил Орест. Настроение ушло. Возможно, оно было и к лучшему.
- А ты не понял? Как обычно, нахально пользуюсь твоим хорошим отношением... - и он ухмыльнулся. - Так что... может, не будем ссориться за такое удобное местечко? К тому же, - продолжил он рассеянно, - я тут подумал... а не один ли у вас повод для вселенской скорби? - и поперхнулся под двумя абсолютно одинаковыми яростными взглядами. - ...Что я такого сказал?
Паула пошарила рукой под скамейкой и вытянула кастет. - Баронет, если вы не возражаете, я на время позаимствую один ваш термин... - она обернулась к новоприбывшему, и прошипела в лучших вампирских традициях:
-Забирай свое пойло, и вали отсюда, пока можешь... терран! - а потом неожиданно хлюпнула носом и разрыдалась. Айче понимающе покивал, оценил уровень граппы в кувшине (меньше половины), и сел рядом, обняв девушку за плечи.
А Орест остался стоять посреди беседки.
Так. Кажется я пьян сильнее, чем мне казалось.
Он еще раз посмотрел на плачущую навзрыд инквизиторшу.
Намного сильнее.
Помотал головой... кошмар развеиваться отказался.
Пришлось сесть рядом.
Значит, сделал вывод метоселанин, можно окончательно расслабиться. Хуже уже не будет. Некуда.
Он поставил на стол бутылку и бокал. Вытащил из кармана таблетки - и начал готовить коктейль.
Двойную дозу.
- Не смотри на меня так, - процедил сквозь зубы, даже не глядя ощущая укоризненный взгляд Айче. - Да, я сегодня напьюсь. Именно до... того самого. Собираюсь нагнать нашу... знакомую... И вообще. Ты, надеюсь, озаботился посудой? Сидит тут, понимаешь, совершенно трезвый...
- Мне на дежурство с утра, - грустно сказал Айче, извлекая откуда-то кружку. - А вообще да, надо вас догонять... а то на трезвую голову созерцать сию картину тяжко...
Паула, видимо, настроилась на долгий траур - во всяком случае, доносящиеся сквозь всхлипывания слова до странности напоминали причитания по покойнику. Было там и "на кого ж ты меня оставил", и "в сырую землю спать уложат", и "пропал, соколик"... В общем, похоже, дама перестала обращать внимание на окружающую действительность. Баронет ей остро позавидовал.
03-10-2007 00:11
Камрад
Теоретически, стоило бы перепоручить конвой метоселанки тому же Дуо, или Маттиасу. У них всяко есть опыт работы телохранителем, и нет желания подопечную тихо удавить где-нибудь в уголке. Но уж коли Бог послал испытание - значит, нужно терпеть.
Вампирша раздражала. Высокомерная лгунья, кичащаяся своей утонченностью лицемерка. Хищница. Петр постоянно напоминал себе об этом, пока княгиня держала рот закрытым: слишком уж достоверным в таких случаях был образ беззащитной хрупкой девушки. Зато нежный голосок сразу развеивал все сомнения - ни одна девица не смогла бы утрамбовать столько яда в столь невинные фразы. Петру то и дело чудились брезгливо-снисходительные нотки в этом голосе... А уж то высказывание вполголоса - I]Терран. Варвар и солдафон[/I] - инквизитор вряд ли забыл бы и на смертном одре.
Варвар, значит, и солдафон. Ну, обманывать чьи бы то ни было ожидания Петр не любил никогда. Что вампирша хочет увидеть, то она и получит, однозначно
03-10-2007 00:13
Камрад
Брат Петр бродил по парку.
На душе было невыносимо мерзко.
Идиот… тебя же предупреждали.
Предупреждали. Он удвоил посты. Лично проверил маршруты следования.
Но предположить неизвестные подземные ходы в самом здании?! Ну знаете…
Проклятый протокол.
И что тебе мешало на него наплевать и одеть броню? Идиот…
Он вспоминал.
Бледное лицо. Кровь на платье. Показалось, что одна из тварей сумела ее достать.
Картина неслучившегося - э, нет, брат Петр, не обманывай себя, было такое уже - подло подобралась к глазам: тонкая фигурка медленно оседает на пол, в расширяющуюся красно-черную лужу. Он с трудом отогнал видение и мысль - "как тогда". Как тогда - больше не будет.
«Со мной все в порядке. Не стоит беспокойства». Нестерпимый холод в голосе. Ну еще бы, хорош глава департамента. Все, на что хватило – лично размахивать скриммером. Тонкие пальчики брезгливо приподнимают подол. "Однако, господа, вы и намусорили… полагаю, мне лучше удалиться, пока тут не приберут". Презрительный поворот головы. Взгляд сквозь присутствующих. Можно радоваться, переговоры наконец сорваны. Надолго. Скоро она уедет.
Неужели у нее и впрямь настолько железные нервы?
...Но как же паскудно. Между прочим, она может решить, что все подстроено… хотя нет, едва ли. По мнению леди Высокомерие, инквизиция на столь тонкие ходы не способна.
Будь оно все проклято.
…В здании, где расположилось посольство, свет горел вовсю. Упыри подстраивались под ритм жизни терран лишь частично.
Петр глазами нашел ее окна. Свет был и там. Сочился из-под тяжелых штор.
Она внутри. Интересно, чем занята сейчас.
Небось, продумывает какую-нибудь гадость. Без пакости напоследок она точно не уедет…
Нужно поговорить. Извиниться.
Тебя мало выставляли дураком?
Тем более нужно. Как ни крути, ее могли убить, и именно он должен был предотвратить это.
И не смог.
Ладно, хуже о нем думать уже не будут. Потому что если не извиниться - некуда.
Надо поговорить с ней, последний раз - без толку, конечно, но это не из-за возможной пользы или там, минимизации ущерба. Хотя бы из соображений долга и... неважно. Глупости. Долг. Да, долг защитника.
Несостоявшегося. Мазохист.
Петр развернулся на каблуках и быстрым шагом направился к посольству.
03-10-2007 00:16
Камрад
...Ну хорошо, будем рассуждать здраво. Допустим, перспектива ее ранения действительно заставила инквизитора нервничать.
Что из этого?
Да ничего. Едва ли у него хватило бы нахальства сорвать переговоры подобной провокацией. Да и для патрона его... грубовато. Кроме того, тогда инквизиторы нашли бы способ оказаться в броне. И ты ведь говорила с ним. Войны Петр не хочет. А такая смерть - твоя, чья ж еще; хватит делать вид, что бессмертна! - вполне может кончиться именно войной. Естественно, что монаха волнует состояние метоселанки.
…Нет, все равно не сходится. Чтобы повесить всех собак на террористов, ему стоило лишь на мгновенье промедлить… «Ты не ранена?» Нет. Не похоже на обычное беспокойство о неприятном, но ценном госте.
Было что-то еще… Или все-таки показалось?
Ох, Милка-Милка. Она усмехается. Ну почему, когда речь идет об этом типе, привычная проницательность вдруг начинает отказывать?
Почему не получается спокойно анализировать его действия, не скатываясь в какую-то странную задумчивость?
Ты опять решила стать мечтательницей? А не поздновато ли вспоминать это умение?

… Стук в дверь заставил вздрогнуть. Да, а нервишки-то пошаливают… кого это несет? В эту дверь мог стучаться только кто-то из своих, или из слуг. Я же просила меня не беспокоить
- Кто там?
- Это брат Петр… Можно войти? Нам нужно поговорить.
Милка снова вздрагивает. Секунду не может придти в себя. Да что ж это такое, нигде от него покоя нет…
А потом все-таки открывает дверь. В самом деле, ничего особенного не случилось. И даже удивительного. Всего лишь очередная выходка нахального террана.
Хочется спросить что-то ехидное, например, почему он не попросил доложить о нем горничную… Она не спрашивает. Пусть говорит, что ему нужно, и выметается.
- Простите, я… пришел извиниться. За сегодняшний инцидент. Вы действительно не пострадали?
- Мы, кажется, были на "ты". – Ну вот, опять. Она внимательно рассматривает инквизитора. С ним действительно что-то не так.
Брат Петр заметно нервничает. Стоит посреди комнаты, оглядывается. И явно не знает, куда себя девать.
Интересно...
- Да, я помню. – Он проводит рукой по лицу, - Извини, но я все же повторю вопрос. Ты действительно не пострадала?
Она усмехается.
- Не волнуйся, будь на мне хоть царапина, ты был бы уже в курсе.
- Возможно. – Он внимательно смотрит на нее. Взгляд пристальных синих глаз шарит по телу, как в прицеле держит... Вызывает чувство неловкости. Но все же, каков нахал… И Милке неожиданно нестерпимо хочется устроить мелкую пакость. Надерзить. Смутить. Вызвать на этой физиономии неподдельное замешательство.
- Желаешь проверить собственноручно? – реплика слетает с языка прежде, чем она успевает осознать степень ее фривольности. Нет, он действительно скверно на меня влияет.
Впрочем, своей цели реплика достигает, и даже более чем. Инквизитор едва не закашливается, и выглядит при этом столь забавно, что Милке приходится отвернуться - скрыть улыбку.
Впрочем, Петр быстро приходит в себя.
- В общем-то, за этим я и пришел. – Пауза. Ждет ее реакции. Не дожидается. Милка смотрит в другую сторону, и оглядываться пока не собирается. Варвар-хам-проклятый терран, чтоб тебя
- Выпьешь что-нибудь? – спрашивает она самым невинным тоном, на который только способна.
- Благодарю, – следует чинный ответ. – Я не употребляю спиртное… кстати, я об этом говорил.
- О, я забыла… Что ж, придется пить в одиночестве, – она поднимает свою кружку с глинтвейном.
Должна же я получать хоть какое-то удовольствие от этого разговора.

Петр думает, что пока его предчувствия целиком и полностью оправдываются.
Его в очередной раз выставляют дураком.
...Как же, будет он пить хоть что-то, поданное этими нежными ручками
Впрочем, привычный обмен любезностями снял непонятно откуда взявшуюся неловкость. Теперь надо просто вернуться к теме разговора.
03-10-2007 23:40
Камрад
Все как обычно. Ничего не изменилось. Петр загораживается от реальности этими словами, как щитом - "все-как-обычно". Не в первый раз враги злоумышляют против Вечного города. Не в первый раз они будут повержены в пыль. Все было раньше, и все повторится, но как же больно в груди.
Она еретичка, думает инквизитор. Еретичка и вампирша. Она просто поступает согласно своей природе, всего лишь создана такой и не умеет иначе, но... разве это возможно - быть такой искренней и притом лгать? Разве... можно настолько притворяться?
Вампирша... Она всего лишь делала то, что нужно ее расе. Ничего не обещая врагу, и кто виноват, что глупый монах с чего-то решил иначе? Только он сам.
Странно. Вроде бы инфаркт - это не заразно, но... почему же все-таки так больно... Петр украдкой касается креста. Не гордый, и готов просить Христа о помощи открыто; но не тогда, когда это будет стоить подчиненным уверенности в командире.
...Она ведь и впрямь ничего не обещала. По-своему даже была честна - не обвинишь же в предательстве укусившую змею... Сам виноват. Сам... Захотел запутаться в расставленных сетях - ну так и получай по заслугам. Размечтался... Урод. У нее таких... и не таких... Нормальных, деликатных, не повязанных на кровную вражду... Захотел схватить Удачу за хвост, руки-то и обжег - нечего теперь хныкать...
"Тогда будет война. Ты этого хочешь, Орсини?" - "Не более тебя... Фортуна". Конечно, она не хочет войны. Зачем ей? Просто... потянуть время, а заодно и развлечься с тупым варваром.
...Но разве можно лгать - так?
А почему нельзя? И потом, она ведь и не лгала. А вот собственный департамент - лгал. Провоцировал. Покушался на убийство. Этак, брат Петр, додумаешься, пожалуй, до полной невиновности своей вампирши... Мол, она вся в белом, а вы все в... этом самом.
...а ведь так оно и выходит, если подумать.
Именно этого она и добивается. Сколько понадобится, чтобы закончить богомерзкое паскудство? Месяцы? Недели? Нет, она не лгала. Ни словом. "Если бы у нас был способ переломить ситуацию в свою пользу...". Вот он, способ. Конечно, зачем война, когда есть шанс выступить спасителями? Целителями больных овечек? В рамках - целиком и полностью в рамках - этого проклятого договора?! А инквизиция, да, инквизиция, как и вся церковь, будет...
...Как ей того и хотелось. И никакой войны.
Дрянь. Лживая стерва.
Можно подумать, ты не знал этого с самого начала. Не помнил каждую минуту... Почему ты ее не остановил?
....Ничего, говорит он себе, еще не поздно. Не знаю, что можно сделать. Но что-то наверняка можно.
Так, как выходит... не будет.
Просто дай посмотреть в твои глаза. Убедиться, что ты лгала. И покончим с этим.

Мирка работала с письмами из империи, когда дверь в комнату распахнулась.
Она вздохнула. Угадай, кто. Отвлекаться не стала - новости последние дни были исключительно скверными. Вот и из дома - ничего толкового...
Какие-то листки разлетелись по столу, поверх ее бумаг.
Мирка удивленно приподняла один. Фотографии чем-то больных терран...
...чем-то? Это... это же...
Она подняла второй листок.
Отчет... глаза резанула знакомая фамилия.
...это...
Третий листок...
...у Мирки едва не задрожали руки от предвкушения.
Значит, инквизиция знает о них?...
- Все-таки я тебя обожаю, - мурлыкнула она.
- Еще бы. Второго такого дурака поискать...
Бесцветный, отстраненный голос. Мертвый.
Мирка удивилась, вскинула глаза...
...ой...
... Такое ощущение испытываешь, внезапно оказавшись на краю обрыва. Или стоя рядом с бомбой, с подожженным запалом.
...
...Он ведь не в курсе деталей. Ну да, откуда ему. Просто узнал, что кто-то из имперцев ведет разработки биологического оружия, сложил это с тем, что ему говорила я... сделал выводы...
Перед княгиней Молдавской стоит воплощенный крестовый поход. До объявления которого - считанные секунды.
И костры инквизиции полыхют в его глазах.
Не молчать... сказать, что... нет, не поверит... да сделай же что-нибудь, он ведь видит, что ты задумалась, сейчас скажет - не трудитесь, княгиня, подбирать слова... Мирка резко встает.
...Фраза не прозвучала. Отвлекся, сбился с мысли.
Молчит.
Пока молчит...
Она проходит по кабинету. Подходит к двери, закрывает. Все равно будет серьезный разговор. Что же делать? Лишь бы не принял за игривый намек. Нет, не принял. Молчит. Следит за каждым шагом.
В голове вертиться один сценарий за другим. Не то, не то...
Она подходит к бару. Там, в глубине, есть одна полезная штучка... Не будет он разговаривать. Не за тем пришел. ...Достает. Так чтобы он видел. Ага, заинтересовался... еще несколько секунд.
Что делать? Или, раз уж я все равно достала глушилку... Она задумчиво смотрит на бутылки. Помнишь, ты думала, как он ценит искренность? Смешивает два коктейля. Откровенность... ладно.
- Я не пью. - она вздрагивает; но слова не те, другие. Не падение - еще один шаг от края. Но голос - мертвый, и край еще близко.
- Пьешь. - ровным голосом, ровным тоном. Не впустить и крохи эмоций. Не спровоцировать. Она возвращается к столу. Ставит стакан на стол перед ним. Не настаивает, не предлагает сесть. Не дать ему повод. Не отклониться от нейтральности. Ни словом, ни тоном, ни жестом...
Мирка садиться в кресло со вторым стаканом. Сидеть неуютно. Ничего. Пускай. Это еще полшага от края.
Включает глушилку. Заставляет себя не поморщится от на редкость мерзкого гула.
Смотрит в глаза.
И все тем же ровным тоном начинает говорить.
- Начну с начала. Параллельно с отправкой моего внука в Карфаген в Империи была развернута еще одна операция...

отредактировано: 04-10-2007 00:17 - EDM

Ваш комментарий:
Камрад:
Гость []
Комментарий:
[смайлики сайта]
Дополнительно:
Автоматическое распознавание URL
Не преобразовывать смайлики
Cкрыть комментарий
« Вернуться
Закрыть