09-04-2009 22:06
– Да, любовь! – воскликнул Назанский ликующим голосом. Он быстро выпил рюмку, отвернулся с загоревшимися глазами от поставца и торопливо утер губы рукавом рубашки. – Любовь! Кто понимает ее? Из нее сделали тему для грязных, помойных опереток, для похабных карточек, для мерзких анекдотов, для мерзких мерзких стишков. Это мы, офицеры, сделали. Вчера у меня был Диц. Он сидел на том же самом месте, где теперь сидите вы. Он играл своим золотым пенсне и говорил о женщинах. Ромашов, дорогой мой, если бы животные, например собаки, обладали даром понимания человеческой речи и если бы одна из них услышали вчера Дица, ей богу, она ушла бы из комнаты от стыда. Вы знаете – Диц хороший человек, да и все хорошие, Ромашов: дурных людей нет. Но он стыдится иначе говорить о женщинах, стыдится из боязни потерять свое реноме циника, развратника и победителя. Тут какой то общий обман, какое то напускное мужское молодечество, какое то хвастливое презрение к женщине. И все это оттого, что для большинства в любви, в обладании женщиной, понимаете, в окончательном обладании, – таится что то грубо животное, что то эгоистичное, только для себя, что то сокровенно низменное, блудливое и постыдное – черт! – я не умею этого выразить. И оттого то у большинства вслед за обладанием идет холодность, отвращение, вражда. Оттого то люди и отвели для любви ночь, так же как для воровства и для убийства... Тут, дорогой мой, природа устроила для людей какую то засаду с приманкой и с петлей.
– Это правда, – тихо и печально согласился Ромашов.
– Нет, неправда! – громко крикнул Назанский. – А я вам говорю – неправда. Природа, как и во всем, распорядилась гениально. То то и дело, что для поручика Дица вслед за любовью идет брезгливость и пресыщение, а для Данте вся любовь – прелесть, очарование, весна! Нет, нет, не думайте: я говорю о любви в самом прямом, телесном смысле. Но она – удел избранников. Вот вам пример: все люди обладают музыкальным слухом, но у миллионов он, как у рыбы трески или как у штабс капитана Васильченки, а один из этого миллиона – Бетховен. Так во всем: в поэзии, в художестве, в мудрости... И любовь, говорю я вам, имеет свои вершины, доступные лишь единицам из миллионов.
Он подошел к окну, прислонился лбом к углу стены рядом с Ромашовым и, задумчиво глядя в теплый мрак весенней ночи, заговорил вздрагивающим, глубоким, проникновенным голосом:
– О, как мы не умеем ценить ее тонких, неуловимых прелестей, мы – грубые, ленивые, недальновидные. Понимаете ли вы, сколько разнообразного счастия и очаровательных мучений заключается в нераздельной, безнадежной любви? Когда я был помоложе, во мне жила одна греза: влюбиться в недосягаемую, необыкновенную женщину, такую, знаете ли, с которой у меня никогда и ничего не может быть общего. Влюбиться и всю жизнь, все мысли посвятить ей. Все равно: наняться поденщиком, поступить в лакеи, в кучера – переодеваться, хитрить, чтобы только хоть раз в год случайно увидеть ее, поцеловать следы ее ног на лестнице, чтобы – о какое блаженство! – раз в жизни прикоснуться к ее платью.
– И кончить сумасшествием, – мрачно сказал Ромашов.
– Это правда, – тихо и печально согласился Ромашов.
– Нет, неправда! – громко крикнул Назанский. – А я вам говорю – неправда. Природа, как и во всем, распорядилась гениально. То то и дело, что для поручика Дица вслед за любовью идет брезгливость и пресыщение, а для Данте вся любовь – прелесть, очарование, весна! Нет, нет, не думайте: я говорю о любви в самом прямом, телесном смысле. Но она – удел избранников. Вот вам пример: все люди обладают музыкальным слухом, но у миллионов он, как у рыбы трески или как у штабс капитана Васильченки, а один из этого миллиона – Бетховен. Так во всем: в поэзии, в художестве, в мудрости... И любовь, говорю я вам, имеет свои вершины, доступные лишь единицам из миллионов.
Он подошел к окну, прислонился лбом к углу стены рядом с Ромашовым и, задумчиво глядя в теплый мрак весенней ночи, заговорил вздрагивающим, глубоким, проникновенным голосом:
– О, как мы не умеем ценить ее тонких, неуловимых прелестей, мы – грубые, ленивые, недальновидные. Понимаете ли вы, сколько разнообразного счастия и очаровательных мучений заключается в нераздельной, безнадежной любви? Когда я был помоложе, во мне жила одна греза: влюбиться в недосягаемую, необыкновенную женщину, такую, знаете ли, с которой у меня никогда и ничего не может быть общего. Влюбиться и всю жизнь, все мысли посвятить ей. Все равно: наняться поденщиком, поступить в лакеи, в кучера – переодеваться, хитрить, чтобы только хоть раз в год случайно увидеть ее, поцеловать следы ее ног на лестнице, чтобы – о какое блаженство! – раз в жизни прикоснуться к ее платью.
– И кончить сумасшествием, – мрачно сказал Ромашов.
Группы: [ утасчила ]
Комментарии:
HOOKMEPLEASE
13-04-2009 17:13
Дневник • Хочухи • Профиль
Камрад
классика,
я по этому отрывку сочинение в школе писал....
какую-то чушь написал, помниться
теперь читается по иному
я по этому отрывку сочинение в школе писал....
какую-то чушь написал, помниться
теперь читается по иному
На самом деле, если сейчас прочитать школьную программу, то окажется, что на уроках литературы мы читали не такие уж плохие книги.
А вот именно эту мы в школе не проходили, читали "Гранатовый браслет".
Кстати, ее считай всю можно на цитаты растащить. И самое главное, за сто лет в армии ничего не поменялось...
А вот именно эту мы в школе не проходили, читали "Гранатовый браслет".
Кстати, ее считай всю можно на цитаты растащить. И самое главное, за сто лет в армии ничего не поменялось...