Все авторские права защищены, текст стопроцентно мой ) чтоб никто не своровал)))


Он больше не мог, он содрогался всем телом, а его конечности в беспомощности скребли по песку. Смог и туман сквозил через его уши, затвердевая в мозгу и превращаясь в струи огня, плещущие изо рта. Он больше не мог ждать, все его тело напряглось в ожидании, в сердце жег огонь, а всю душу скручивала вина. Ненависть… Хлещущая через край! Мозг!! ДА, да, он сейчас взорвется, все перед глазами померкло, и он завыл от тоски и от мучительной тянущейся боли внутри живота и немного пониже. Почему?! Страстный и оглушительный крик звучал лишь в его мозгу, а бешеные толчки изнуренного мглой тела не прекращали сокращать тело. О!!! Заорал он. И неожиданно это наступило. Все тело содрогнулось последний раз, из глаз побежали слезы, смешанные с короткими одиночными всхлипами, сотрясающими все его тело, и, наконец, он испытал жгучую и непередаваемую боль, которая чуть не убила его, и, теряя силы, он забегал тонкими умелыми пальцами по клавишам печатной машинки. Все. Он родил. Из него побежали потоки Мысли. Извержение началось. Ужасно неприятно. Гной и слезы падали на пол желтыми каплями воска. Огромные куски штукатурки спадали с потолка, и он кричал в муках, умирая, сквозя болью, умирая и рождаясь, он рыдал, выл, но писал, испытывая незабываемую негу и отчаяние. На секунду он оторвался от перепачканных лентой машинки клавиш. Смотря на измазанные пальцы, он засмеялся жутким смехом, завопил, выбежал из комнаты, потом сел на пол, посмотрел на капли крови на полу, воскликнул что-то неразборчивое и умчался к заветной машинке, служившей ему проклятием, наслаждением и страхом всей его никчемной жизни. Черно, черно, синий туман окутал всю комнату. Знойный запах отвратной травы пугал всю округу, мерзкий запах вырывался на улицу, а он все курил и курил. Медленно убивая себя и приходя в буйный экстаз от этой мысли. Да, да, умереть! Вот оно, но не просто так! Не жить: вот оно, вот о чем мечтает каждый. Безумие и страх за свое полотно бумаги стандартного размера, разбили весь стройный мирок сумасшедшего писателя в прах. Гнусные звуки попсовой музыки залетали в окно, пошлые двигающиеся тела на экране большего телевизора приводили в отвращение, скользя измученными телами по стеклу, они бились меленькими кулачками о стекло с той стороны, но нет, все заперто. Убегай, уходи, безумие бежит за тобой неспешно, ведь рано или поздно ты оступишься и упадешь… Крутые горы немытой посуды возвышались на кухне, золотое солнце грязной лампочки, беспомощно покачивающейся в запорошенной тоннами пыли и пепла комнате внушали бесшабашное чувство свободы и полета. Трава уже начала делать свое дело, боль медленно отходила, уступая место экзальтированности и возбуждению, из-под рук безумного гения рождались великие слова, которым суждено было после пробуждения юного тонкого красавца от наркотического сна сгореть в пламени конфорки. Вся комната была завалена поломанными вещами: стулом с тремя ногами, столом с изрезанной смешными и глупыми словами поверхностью, разорванные тома бесценных книг о правде, бытие и сознание. Все это было аккуратно засыпано пеплом от сгоревших рукописей, которые «не горят», сожженной макулатурой, пустыми бутылками из-под портвейна, водки и дешевого самогона. Краска, размазанная по стенам, представляла собой невообразимое художество полупьяной знакомой писателя, подобравшего ее на улице. Зеленый, смешивался с ультрамарином и охрой, гнусные переплетения тел, от которых омерзительно тошнило, заполняли вокруг поэта все. Фантазия знакомой не отличалась оригинальностью. Он затравленно оглядывался на них, боясь, что они сойдут со стен и примутся за него, холодный пот стекал по его жаркой и обнаженной груди. Он не мечтал, не любил, не бежал, он не плакал о Ней и не звал, все благополучно ушло от совместного действия анаши, водки и паршивых сигарет «Прима». Реальность. Жуткая реальность уходила, когда он брался за писанину, вся мерзость улетала через открытую форточку вместе с надоевшими насекомыми. Мыши шуршали в стенах, придавая слегка освещенной комнате необходимый образ. Кровь все еще текла по несчастной ноге, скапливаясь маленькой лужицей, это уже привлекало внимание трупных мух, которые своими пухлыми телами прикрывали последний свет лампочки. Последние дни для него проходили в беспамятстве. Алкоголь перекрывал действие кучи сигарет, окурки которых валялись плотным ковром под ногами, он, быть может, целовал кого-то, но никто не заметил этого, трава курилась плохо, но ему помогало еще как минимум человек десять. Тошно и гадко. Ему стошнило недавно, но он не помнил, куда. Весь мир исчез. Остался он, машинка, мыши и тихий зов ночи. Крики боли сменились посапывающим бурчанием, нет, он не спал, он печатал до отупения, вышвыривая из печатной машинки все новые и новые листы.
А ее звали как-то, он точно помнил, что он кого-то когда-то любил, возможно, завтра он протрезвеет и спросит своего лучшего друга, как бишь его зовут? Что-то не помнил он. Но девушку он любил безумно, возможно… он не знал точно. Боже. Как тошно. Пора бросать писать, ведь вся боль извергается кучей пепла на полу. Все хватит, откидываем машинку, вынимаем ленту, измазав попутно все вокруг, вырываем последний лист, кидаем на пол, поджигаем, и ложимся спать на столе, среди тлеющих окурков. Итак, каждый день…

15 июля 2002.