У меня в голове уже неделю крутится одно стихотворение Бродского (пришлось даже доучить его наизусть, вечная моя жадность, в свое время я знала очень много стихов, что-то помню и сейчас ), к тому же на днях у него был день рождения, чем не повод написать об этом?
Когда мы этим летом были в Венеции, мы все-таки добрались до острова св. Михаила, Сан-Микеле, где находится старинное городское кладбище (в первую мою поездку нам это трагикомично не удалось, но это другая история). Там было тихо и практически безлюдно, вапаретто обратно приходил через час, на дальнем краю острова возводили насыпь, чтобы расширить его, яркое солнце припекало и давало резкие тени, пахло пылью и вечностью, по старым каменным плитами кое-где пробегали стремительные поджарые ящерки, стрекотали какие-то местные кузнечики, прекрасная и прохладно-тенистая церковь св. Михаила была в полном индивидуальном нашем распоряжении за два евро, кинутых в копилку на входе, а еще с помощью кривовато распечатанной карты-схемы мы нашли могилу Бродского.
Это было очень странное чувство. Я стояла перед надгробным камнем, почти скрытым за разросшимся розовым кустом, и было ощущение встречи. Словно нас представили, словно мы встретились глазами, соприкоснулись руками, улыбнулись друг другу. Это было одновременно долгожданно, радостно и печально.
Губы сами процитировали: Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье, долг свой давний вычитанию заплатит... Ну здравствуй.
Я не ожидала, что это будет так. Очень лично.
Эта не первая могила известного или уважаемого мной человека, которую я видела, а вот однако же...

Рядом была могила Дягилева: роскошное мраморное надгробие, возложенные пуанты и цветы, но она вызвала более привычное чувство праздного туристического интереса...

А теперь слайды.
В смысле то самое стихотворение.

Дидона и Эней

Великий человек смотрел в окно,
а для нее весь мир кончался краем
его широкой, греческой туники,
обильем складок походившей на
остановившееся море.
      Он же
смотрел в окно, и взгляд его сейчас
был так далек от этих мест, что губы
застыли, точно раковина, где
таится гул, и горизонт в бокале
был неподвижен.
      А ее любовь
была лишь рыбой - может и способной
пуститься в море вслед за кораблем
и, рассекая волны гибким телом,
возможно, обогнать его... но он -
он мысленно уже ступил на сушу.
И море обернулось морем слез.
Но, как известно, именно в минуту
отчаянья и начинает дуть
попутный ветер. И великий муж
покинул Карфаген.
      Она стояла
перед костром, который разожгли
под городской стеной ее солдаты,
и видела, как в мареве костра,
дрожавшем между пламенем и дымом,
беззвучно рассыпался Карфаген

задолго до пророчества Катона.