Периодически у меня возникает немотивированная потребность писать. Потребность эта почти физиологическая, поскольку она никогда на прямую не бывает спровоцирована работой моей мысли. Причину надо искать в особом, в такие моменты, состоянии моей нервной системы. По ассоциации вспоминаешь сейчас об эпилепсии. Как известно эпилепсия, хроническое заболевание нервной системы, протекающее в виде преимущественно судорожных припадков с потерей сознания и изменений личности ("вязкость" мышления, гневливость, злопамятность и т.п.). По особенностям припадков и течению эпилепсии выделяют многочисленные её формы. Мой случай в отношении эпилепсии, конечно же, метафорический, но как выясняется не без клинических симптомов. Сейчас, к примеру, я скрежещу стиснутыми зубами, мышцы практически всего тела напряжены и нервно подёргиваются. Вот-вот, «пеной изо рта», прольётся самому себе надиктованный текст.
"Слово" -- если оценивать его по оказываемому им воздействию на человека и общество -- материально. Влияние "слова/логоса" на человека вплоть до влияния на его физиологические процессы очевидно. "Идея овладевшая человеческими массами становится материальной силой". Идея овладевшая мышечной массой одного человека также становится материальной силой, разница лишь в масштабах. "Слово" всегда выступает средством мобилизации нервной системы человека, даже когда внешне нацелено успокоить его. Основная функция "слова" выступать связью личности с социумом.
«Слово» – критерий человеческого понимания. Однако наше понимание "чего-то" никогда не было мерой адекватности этому "чему-то". Ментальные процессы протекают вне обратной связи с породившей их объективной реальностью. Но сознание, в том числе и общественное, устойчиво в собственной иллюзии, что якобы способно напрямую или опосредовано влиять на окружающую действительность, на самом же деле оно может влиять только на самое себя, порождая таким образом "бурю в стакане".
Вся история цивилизации служит подтверждением того, что человечество всегда занималось только собой (впрочем ничем другим оно заниматься не могло и не может) и в итоге единственно должно придти к выводу об утопичности для себя масштабного прогресса в области социальных отношений, т.е. придти к «ничему».
Всё о чём я сейчас пишу может восприниматься пустым сообщением, но я вполне искренен в своём заблуждении быть искренним, мне не свойственны модернистские эксперименты с текстом. На меня всегда всерьёз оказывали влияние книги. А поэтому не будет преувеличением сказать, что меня испортили книги. Однако приходится констатировать мою зависимость от чтения в большей степени как от процесса, нежели делать предположение о моём соприкосновении со «смыслом». Этим собственно влиянием всецело и обусловлена «выстраданная» манера моего письма.
В моём представлении художественному тексту помимо навивания милых сердцу пасторальных образов необходимо выступать намерено нацеленным на изменение физической (в противоположность метафизической) природы читателя и, следовательно, быть чреватым для него психосоматическими изменениями. Сам процесс чтения должен быть сопряжен с риском для здоровья, хотя бы в версии политически рискованного занятия. Не это ли имел в виду Чоран когда написал: «Я мечтаю о мире где можно было бы умереть ради запятой»? В этом случае образцом художественности может выступать текст смертного приговора, с его силой эмоционального воздействия на приговорённого.
Человек смертен, а поэтому каждый из нас живёт накануне личной трагедии. Человеку никогда не преодолеть постоянно живущего в нём страха смерти. Очевидно, что акцент сделанный на этом обстоятельстве послужил причиной для членов монашеского ордена траппистов, основанного, если не ошибаюсь в 1636 году во Франции, аббатом цистерцианского монастыря Ла-Трапп, а изгнанных во время Французской революции конца XVIII века, выбрать своим приветствием – «Memento mori!»
Отсюда всякое напоминание себе о смерти имеет цель психотерапевтическую, т.е. восприниматься должно не иначе как в качестве способа достижения примирения с жизнью… Впрочем, почему «отсюда…»? Скорее даже вопреки… Ну да ладно, не переписывать же предыдущий абзац… Пусть неадекватность предстанет в качестве творческого принципа якобы мною исповедуемого. Оправданием же мне может служить то, что основная задача личности заключается в адаптации своего невежества к условиям доставшегося ей общества, а точнее общества её (личность) породившего. Наиболее перспективное развитие -- через невежество.
Наперекор распространённому мнению внутренний мир человека не локален, а глобален и человеку ни в какой мере не принадлежит. В связи, с чем логичным мне представляется возникновение вопроса о том, как внушить себе абсолютно правдивую мысль, что «МЕНЯ НЕТ», что человека с таким именем, с такой фамилией, с такой внешностью… – нет, не было и не будет. «Memento mori!» – «Помни о смерти!» – «Помни о своей смерти как о факте в твоей жизни уже случившемся!»
Но опять же, как эту мысль внушить себе? Каким поступком подтвердить своё согласие с её непреложностью? Какое воплощение можно найти ей на практике? Прибегнуть к провокации?!
Вот я сейчас набираю данный текст и понимаю, что при всём моём желании не смогу выйти за его пределы, т.е. за пределы своего текста именно как текста. Исключена возможность, что его опубликование вызовет хоть какой-нибудь отклик. Это ли не служит красноречивым подтверждением моего небытия? Определённо в этой ситуации требуется провокация. Суть, которой видится мне в отрицании не только своего существования, но и отрицании реальности, в признании сфальсифицированности реальности. Создание которой возможно только с привлечением наших «мёртвых душ», читатель. Вследствие чего меня переполняет бесконечное к себе и к тебе призрение, к твоей-моей обывательской сущности, к отсутствию у нас свойства обнаруживать «непосредственность»…
Каждый раз в момент неприкаянных прогулок в одиночестве, по центру города, в дневное время, как, например, происходит сейчас, я становлюсь заложником одной давнишней своей фантазии. Я представляю себе обезлюдившими те улицы, по которым прохожу и которые по контрасту с этим, навеянным моим воображением образом, заполнены создающим суматоху народом.
Так совершая традиционный променад, очнулся я после первых минут посетившей меня уже знакомой грёзы, ловя себя на том, что невольно начинаю перебирать в сознании варианты "в меру реалистичных" объяснений картины видения. Ну, скажем, кто-то очень-очень могущественный пошёл на дерзость и применил оружие поражающие всё живое каким-нибудь мощным излучением, при этом город, оказавшийся в поле уничтожающего действия данного оружия, бесследно лишился всех своих обитателей, но не понёс никаких разрушений. Впрочем всё это бред и к тому же я никогда не питал слабости к фантастическим сюжетам.
В это ситуации ценно другое: что я-я-Я, "человек из толпы", способен на "дерзость" видеть в навязанной мне социальной действительности всего лишь иллюзию. Таким образом я становлюсь равновеликим уже упомянутому "очень-очень могущественному". Всё ухищрение, которого в сравнении со мной всего-навсего во внешних, сделавших его таким, обстоятельствах. Вопрос в том, каким отношением к жизни я могу привлечь к себе те обстоятельства, которые меня и только меня превратят во всесильного монстра. А впрочем "отношение к жизни" в данном случае, наверное, не причём? Наверняка так оно и есть, мною исповедуемое "отношение к жизни" -- не причём...
Стоп! Не могу себе позволить скатываться в пустые рассуждения, поскольку они уж точно не исправят моей ситуации недовольства собой, недовольства своей судьбой, а захватить меня, травмируя душу, способны всецело (чего доброго в таком состоянии переходя дорогу, попаду под машину) уж лучше я продолжу наслаждение видом осиротевших улиц, хотя это и не повысит мою бдительность...
Ну вот, не потребовалось даже говорить какие-либо волшебные слова как все вокруг, стихией охватившего меня наваждения, преобразилось. Не представляет теперь никакой угрозы ни одна из машин. Имеющийся в обилие транспорт потерял всякий смысл перемещаться, поскольку уже нет никого намёка на понукавшую им некоторое время назад надменную плебейскую силу. Удивительно, никого из людей не видя вокруг, не слыша привычного гула автомобилей, но в шорохах своей одежды и бумажно-целлофанового мусора на тротуаре, в шуршании вызванным перемещающимися массами воздуха я не чувствую, что остался в единственном числе. Закрывая глаза я легко себе представляю, как меня огибает человеческий поток. Пробирает до мурашек сознание того, что я сейчас возможно не один. Некоторое время не могу отделаться от ощущения, что среда не утратила контроль надо мной. Не верю своему счастью. Сделав глубокие вдох и выдох начинаю принимать за происходящее наяву, всё творящееся рядом со мной в эту минуту.
Не исключено, кем-то может восприниматься нелишним, если я как автор, по ходу изложения дам описание краскам дня, деталям архитектурного ландшафта и скудной городской природы, но я намерено элиминирую данные подробности. Этим деталям не будет места в моём повествовании, поскольку это приведёт к утрате универсальности как основного качества передаваемого мною опыта, а так мой случай без труда будет спроецирован читателем на его ситуацию. Ведь каждый из нас в той или иной степени ощущает себя ненужным обществу, но не всегда отдаёт себе отчёт в том, что если эта тенденция в отношениях с социумом будет прогрессировать, то ты спровоцировано увидишь отсутствие необходимости находить общество нужным тебе.
Должен заметить, что я легко перенёс, случившееся только что, погружение в новое для меня состояние, когда исчезла моя зависимость от суетящихся рядом людей. На улицах, зрелище людей или точнее люди как зрелище всегда подавляли меня эмоционально, формой своего воплощения. Речь, конечно же, идёт не о нарядах. Просто многоликость толпы всегда служила вызовом моей индивидуальности, а именно всегда заставляла меня сомневаться в том, что я являюсь носителем таковой. Непреложным для тех условий было моё единство с толпой, отсутствие отторжения ею. Оказываясь среди людей я лишь в границах своего тела оставался собой, но внешне становился частью толпы. И только сейчас это давние противоречие "внешнего" и "внутреннего" во мне успешно преодолено. Я стал воплощением, если можно так сказать "внешнего субъекта".
Тяготясь роящимися в эту секунду в моей голове мыслями, неосознанно, запрокинув голову и несильно разведя руки в стороны, напоминающий, наверное, спринтера в миг, когда тот грудью разрывает финишную ленточку, с места я бросаюсь бежать по той части улицы, что расположена впереди. Пробежав так не более ста метров с непривычки срываю дыхание, тут же резко останавливаюсь и переломившись в поясе, а руками упёршись в колени, склоняю голову долу и пытаюсь выровнять дыхание. Чувствую, опалил горло – когда бежал, дал немалую работу лёгким. С рыком сплёвываю тягучую слюну и после пробую дышать только носом. Потом выпрямляюсь – в глазах становится темно, но через мгновение проясняется и я хоть как-то начинаю приходить в себя.
Распознаю в происходящем что-то вроде инициации за которой усматриваю обретение для себя нового социального качества. С чем собственно и связано сейчас моё желание в тексте обрести свою плоть, превратить текст в реальность своего бытия. Скажу, что не так-то просто преодолевать нарастающие сопротивление своего, без сомнений, обречённого на постоянное несовершенство, авторского стиля. Некоторую проблему составляет да же воспроизведение, состоящего из простых элементов, движения руки. Так, не прекращая про себя всех этих рассуждений, я устремляю всё внимание на кисть своей левой руки, подвожу ближе к глазам разворачиваю ладонью и тут же резко поворачиваю её, возвращая, противоположной стороной. Некоторое время мельтешу пятернёй перед своими глазами – быстро-быстро чередую ладонь и её тыльную сторону… Однако даже управление своей картонной версией (уж куда казалось бы несложное занятие) требует умения. Я чувствую, что с этой задачей не справляюсь…
На пустом месте, из ничего пытался я сейчас «URBI ET ORBI» поведать о «своём сокровенном». При этом мне по большому счёту нечего было сказать, но я сознавал, что моё СЛОВО есть условие выживания меня как особи. Изначально, твоё мнение как читателя, если оно не носит восторженный характер, не имеет для меня никакого значения. Как автор я пользуюсь правом, в пространстве созданного текста, принести тебя в жертву – проигнорировать. Не сомневайся в том, что твоя «причастность» к моему «творчеству» – упрёк тебе в интеллектуальной неполноценности. Ты мне безразличен и через такое моё к тебе отношение, абсолютно мне подконтролен. Тебя нет, так же как НЕТ МЕНЯ.