Мне довольно часто доводится переживать состояние, когда никаким искусственно провоцируемым напряжением сознания я не могу вызвать у себя появление сколько-нибудь оригинальной мысли. И тогда я начинаю тяготиться самим собой, поскольку в такие моменты бывает очень трудно убедить себя в том, что ты состоишь не из одной только бесплодной на идеи головы; что из любого своего состояния личность может извлечь творческую выгоду.
Я всегда стремился доискаться в себе до таких глубин, что бы ужаснувшись отпрянуть и попытаться дальше жить без экспериментов над собой. Правда, до сих пор безуспешно: в смысле «ужаснуться» и успокоиться. В результате творческих наблюдений за собой я пришёл к выводу об очевидности кризиса личности, меня постигшего. Причём кризис вырос из ощущения кризиса, а последнее было вызвано «наблюдением». Впрочем, я все-таки вижу возможность извлечь практическую пользу из своего состояния. Выражаясь аллегорически, я хочу высвободить энергию своего искусственно расщеплённого сознания, чтобы направить её вовне на разрушение всего и вся. Я действую, руководствуясь исключительно собственным величием. Никакие запреты в этой связи на меня не действуют. При этом к спорадически обнаруживаемому желанию как, например, сейчас «мне заявлять о себе» - всегда побуждает лелеемая мечта о том, что для меня могут сложиться такие социальные условия, в которых я смогу, избегая для себя негативных последствий, проявлять жестокое обращение ко всем «живым».
Спрашивается: добрый или злой я человек?..
Осмысленное утверждение личностью нравственности возможно только, если оно не противоречит скрываемым ею, вынашиваемым по отношению к обществу, коварным намерениям. Скрываемые для окружающих «лукавые» намерения делают для личности насущной потребность в глазах окружающих выглядеть максимально приемлемой. По этому поводу мне вспоминается как герой рассказа В.Брюсова «Теперь, когда я проснулся…» говорил о веках рабства доведших человеческую душу до веры, что чужие мучения тягостны ей и люди вполне искренно плачут и сострадают им. От себя добавлю, что такого рода искренность всегда напоказ и она, безусловно, говорит нам о нравственности как явлении исключительно публичном, но никак не «сокровенном для себя».
Ошибка искать и находить личность не в «социальном», а в «публичном». Речь о том насколько неискренность – проявляемая человеком в отношениях с людьми бесспорна для него? Ведь эта ситуация ни для кого не имеет исключения. Каждый в той или иной степени беззащитен перед окружающими. И иллюзия спасения предложена исключительно в лукавстве. При этом он становится заложником своей индивидуальности. Или неадекватности?
Последнее обстоятельство в сумме с настоящим текстом заставляет меня презирать себя за склонность к словоблудию. Угнетаясь данным своим неосознанным влечением, я хочу отречься от себя и поменяться в личностном плане. В идеале, думаю, что хорошо было бы вообще жить не зная самого себя. Как при этом должно измениться моё поведение? Быть обусловленным исключительно внешними раздражителями? Но своими рассуждениями сейчас я противоречу себе, поскольку этим невольно делаю акцент на своем внутреннем состоянии, признавая его – в момент когда «соглашаюсь» следовать той или иной модели поведения – основной мотивационной составляющей. Осознавая, что не может быть таких обстоятельств, которые позволят мне отказаться от своей личности, могу объяснить написание данного текста только указанной склонностью к словоблудию.
Пробиться к действительности можно единственно смирившись с её эфемерностью. Между тем, самообман совсем непросто дается…
Мы не знаем, что представляет собой человек – вне наполняющего его личность содержанием социума – будучи чистой абстракцией. Поэтому я осмелюсь на утверждение, что средоточие личности человека – это его тело. И весь спектр доступных ему внутренних переживаний есть следствие преодоления им препятствий связанных с удовлетворением потребностей плоти. Отсюда в своём развитии человек единственно, что может сделать относительно независимо, так это проигнорировать собственную личность, утвердившись во мнении самодостаточности своего тела – предлагая себе жить, только «мыслями» тела.
Через трансформацию тела можно выйти на требуемую социальную модификацию собственной личности. И принципиальное значение тогда приобретает реакция социума на твоё преображённое тело, с мгновенным изменением для личности социального контекста. То есть твоё отношение к собственному телу обусловливает отношение социума к твоей личности.
Задача состоит в том чтобы, меняя отношение окружающих к твоему телу создать для них трудности с идентифицированием тебя. С последующим возможным порождением такой ситуацией, которая может явиться основой сюжета «шпионской сказки»…
Мне вспоминается, как некоторое время назад общественность всего мира была потрясена, случаем с немецким программистом Майвесом. Напомню, что в марте 2001 года 42-летний программист Майвес у себя дома в Роттенбурге убил Юргена Брандеса, с которым познакомился по Интернету. На протяжении следующих нескольких месяцев Майвес употреблял в пищу части тела Брандеса.
Между тем запомнившийся всем в связи с подробностями совершенного им преступления Майвес мне представляется фигурой менее значительной, чем по воле прессы скрываемый в его тени Юрген Брандес. Дерзость Брандеса, своеобразным образом распорядившегося своим телом, отрезвляюще может действовать на любого даже праздно заинтересовавшегося этим случаем. Поскольку с именем Брандеса может быть связана модель поведения, абсолютно раскрепощающая личность. Представьте себя Юргеном Брандесом настойчивым в своём желании быть съеденным как вы почувствуете, что нескованны в своём поведении многими условностями, носящими характер социально-нравственного императива; над вашим умонастроением перестает с прежней силой довлеть общество. Вот что собственно и требовалось доказать.
Зубы сжаты от злости,
Мышцы - кости.
С напряжением снасти
Разрывает на части - боль.
Оторвать и бросить
На куски из плоти - ВСЕМ!
Разделить, разрезать,
Закоптить, чтоб съели.
А потом глистами
Утолю я славу их мозгами.

20.09.04

Высказывая своё, сугубо личное мнение я хочу сказать, что меня на сегодняшний момент не устраивает определение патриотизма как любви к родине, привязанности к месту своего рождения. По возможности, максимально абстрагируясь от этимологии этого слова и беря во внимания условия современной нам социально-политической ситуации, мне представляется очевидным, что понятие патриотизма имеет сегодня принципиально иное толкование, нежели традиционно, по инерции исповедуемое. У сегодняшнего патриотизма (в отличии, скажем, от того же советского) есть особенность в том, что он классово/сословно дифференцированный и способен приводить людей к активному соучастию в защите коллективных интересов, на основании признаков социально-классовых, нежели национальных, конфессиональных и даже мировоззренческих (касательно мировоззренческих, пусть не прозвучит иронически, упомяну знаменитую фразу о том, что бытие определяет сознание). Хотя роль присутствия на своих местах этих элементов, вроде бы обозначенных мной как вторичных, ни в коем случае занижать нельзя. Я хочу сказать, что патриотические настроения сегодня могут быть только социально мотивированы.
Давая оценку сегодняшним общемировым реалиям, с точки зрения анализа обстоятельств проявления патриотизма, мы можем констатировать его стихийную, люмпеновскую природу. Я далёк от идеализирования патриотизма, в том смысле, что акцентирую внимание на актуализации явлением патриотизма потенциала массовой агрессии, агрессии, которая есть очень хороший показатель, а именно наличия у народа перспективы не утратить свою целостность. Говоря обобщённо, причина нынешнего патриотизма ― внутрисоциальные противоречия. Но для каждого отдельного (если хотите национального) случая патриотизм обусловлен спецификой конкретного социума. Только в этом смысловом контексте закономерно отождествлять патриотизм с «родиной», «с привязанностью к месту своего рождения». Кстати в связи с этим мне представляется, что в недавних событиях массового мародерства в Ираке, с проявлением иракцами столь большого энтузиазма, надо видеть не что иное как явление патриотизма. Это я заявляю с выражением искренней симпатии. Которую, однако, не надо отождествлять с одобрением оккупационных действий Alliance.

А каким быть патриотизму, как не политически и не социально протестным (по отношению к контрастному социальному расслоению общества), когда убожество, бесперспективность существования одних возможны на фоне социально-бытового благоденствия других, когда очевидный характер приобрело стремление СЫТЫХ связать общественную мораль со своим благополучием, установить своеобразную монополию на комфортное существование, навязав общественному сознанию мысль о якобы социальной, исторической, нравственной оправданности такого положения, когда все ценности человеческой жизни определяются её естественной скоротечностью, а авторитет государства держится только на угрозе вероятного применения насилия по отношению к каждому. Естественно, что этим «порядком вещей» деятельная часть малоимущего населения, прежде всего молодёжь, спровоцировано вытесняется в преступность.
В связи с чем, к месту высказывание, к сожалению безымянное, о том, что «преступление есть нормальная реакция нормального человека на ненормальные условия жизни». И с этой точки зрения (Я подвожу своеобразный итог) маргинальная, если хотите то и максималистская, не координируемая преступность единственная на настоящий момент действенная социально-политическая оппозиция сложившемуся в стране режиму и она же выразитель истинно патриотических настроений.
09.05.2003

В марте 1993 года Д.А.Волкогоновым была закончена работа над заключительной частью трилогии «Вожди», посвящённой Ленину. Как отмечалось автором во введении, он стремился преодолеть связь личности вождя со «стереотипами, созданными многолетней пропагандой». Иными словами задумывалось всё как осуществление новой попытки объективного анализа биографии Ленина, с привлечением большого корпуса архивных документов. Что безусловно не вызвало бы неприятия, если бы Дмитрий Антонович отказал бы себе в изначальном желании дать тенденциозную (конъюнктурную для 90-х годов прошлого века) интерпретацию имевшегося в его распоряжении материала.
Выступившего по отношению к истокам советской истории в роли (ангажированного властью) ревизора, Волкогонова навряд ли можно назвать беспристрастным, а его работу научной. Но в связи с ажиотажной реакцией на появление его книги прослеживается зависимость в выражении людьми симпатии к личности Ленина и социально-временным контекстом их бытия. То, что было шокирующим для обывательского сознания 90-х, то, что могло опорочить Ленина, его образ и память о нём (исходя из доминировавшего представления о его безгрешности), в настоящий момент принимается не иначе как за достоинства и находит отклик в понимании и полном моральном одобрении. Отчасти (но только отчасти) это объясняется особенностями современных канонов формирования в общественном сознании образа героя.
Более аргументированное истолкование актуальности ленинской темы логично вытекает из рассмотрения современной нам ситуации контрастного социального расслоения общества: когда убожество, бесперспективность существования одних возможны на фоне социально-бытового благоденствия других, когда очевидный характер приобрело «стремление СЫТЫХ связать общественную мораль со своим благополучием, установить своеобразную монополию на комфортное существование, навязав общественному сознанию мысль о якобы социальной, исторической, нравственной оправданности такого положения.<…> В условиях отношения к власти только как к эффективной форме сохранения и приумножения капитала, имеющих таковой и закономерного укоренения традиции потомственной преемственности «профессии» в среде номенклатурных начальников»1 (Прыжов И.Г.).
Ведь образ Ленина у миллионов людей ассоциируется не иначе, как с успешной борьбой с социальной несправедливостью, а поэтому совершенно неслучайно то, что Ленин больше чем его биография. Ленин; это современное нам социальное явление. И сверх того, Ленин ; это комплексная оценка состояния современного нам социума, принимая во внимание, что «бесконтрольная имущественная дифференциация порождает социальную напряжённость во взаимоотношениях различных слоёв. Мера этой дифференциации отражается в децильном коэффициенте (отношение средней величены дохода 10% самых богатых к среднему доходу 10% самых бедных). В странах Латинской Америки (странах с максимальной материальной дифференциацией) этот коэффициент равен 12, в США ; 7, в Китае ; 3. У нас же он на конец 1994 - начало 1995 г. был равен 20. [Очевидно, что сегодняшняя ситуация не свидетельствует нам о снижении величены этого соотношения. Более того, рассматриваемая в целом, динамика экономических и социальных изменений в стране, к прискорбию, не имеет ни малейших тенденций в будущем развиваться в позитивном направлении. Откуда собственно возникнуть обнадёживающим перспективам, когда по свежим данным, «сорок миллионов населения России находятся за чертой бедности (из послания В. Путина Федеральному собранию)?
В России насчитывается 4 млн. бомжей, 3 млн. нищих, ;8 млн. беспризорных детей, 3 млн. уличных и привокзальных проституток, <…> 5 млн. наркоманов (данные Института социально-экономических исследований РАН). Детей-сирот насчитывается около 750 тыс.
В 2001 году совершили преступление около 3 млн. человек, количество убийств ; 83 тыс., большинство из них ; заказные (доклад генерального прокурора Устинова). Заключённых у нас свыше 1 млн. человек ; на 200 тыс. больше, чем в 1937г.
По числу заключённых на 100 тыс. населения (810 человек) мы держим абсолютный рекорд в мире. <…>Cредняя продолжительность жизни в России ; 64.8 года, для сравнения, в Китае ; 71.3, в США ; 75 лет <…>. Каждый день в России производится 10_000 абортов, 7 млн. браков у нас бездетные.
По уровню и качеству жизни россияне находятся на 60-м месте в мире (к сведению Белоруссия ; на 56-м)»2. ; А.И.]. <…> Слишком выраженные (непреодолимые) имущественные (и проявившиеся на их фоне классовые/статусные ― А.И.) различия могут вызвать только агрессию и социальную напряжённость. Что и имеет место сейчас»3 (Зобов Р.А., Келасьев В.Н.).
Нельзя игнорировать то, что угнетённый человек в его сегодняшнем психосоматическом и психосоциальном состоянии руководствуется «уже не внутренними ценностями, но внешней целью»4 (Куштырев В.А.), «морали такой человек не признаёт: он ситуационно ориентируется на те нормы, которые приняты группой, в которой он находится в данный момент»5 (Новиков Д.В.). Говоря по-другому, он следует в своём поведении условиям диктуемым ему конкретной ситуацией.
Разбор всей совокупности этих обстоятельств, с обращением к личному опыту, в том числе, как и следует ожидать, влечёт за собой и обращение к историческим аналогиям, сопоставлениям и в итоге приводит нас к пониманию того, что «Октябрьская революция была не просто закономерна, она была фатальна»6 (Зиновьев А.А.), а Ленин был фигурой востребованной самой эпохой.
Революция, если её расценивать как проявление финальной стадии глубокого кризиса старой социально-политической системы, «является таким уклонением от норм, которое возникает в результате действия внутренних закономерностей социального организма. <…> К. Маркс блестяще показал, что механизм кризиса образуют те же самые факторы, которые обеспечивают нормальную жизнедеятельность общества. Они органически присущи данному типу общественного устройства и остаются с ним навсегда»7 (Зиновьев А.А.). Но при этом не надо забывать, что Великая Октябрьская Социалистическая революция, путём реального установления диктатуры пролетариата, эффективно решила вопрос вечных антагонистических классовых конфликтов, небезобидных для стабильности общества и в этом её, главном, качестве предшествовала построению социализма (демократического строя социальной справедливости), а значит, (необъективно будет это отрицать) несла в себе преобладающее творческое, созидающее начало, то есть уже на момент раннего осуществления изжила единство своих социально-исторических основ с царизмом, с предыдущим. И здесь обязательно надо отметить, что историческим «провидением» на Владимира Ильича Ленина было возложено выполнение гармонизирующей социум обязанности, поскольку он наиболее выразительно выступил с гуманистическим видением положения человека оскорбленного абсурдностью своего социального бытия. Констатируя это, мы в свою очередь выступаем с подтверждением того, что чувство современности характеризуется сознанием слитности с революционно-политической культурой, ощущением живой причастности к ленинской традиции.
21.04.03

Литература
1. Прыжов И.Г. Преступление; нормальная реакция нормального человека на не нормальные условия жизни // Гражданские ведомости №21(75) июнь, 2002. С. 3.
2. Чего не расскажет перепись // Волгоградская трибуна, 6.11.2002.
3. Самоорганизация: психо- и социогенез / Под редакцией В.Н. Келасьева; СПб.: Издательство С.-Петербургского университета, 1996. С. 162.
4. Куштырев В.А. Человек ХХI века: уходящая натура… // Человек 2001, №1. С. 10.
5. Новиков Д. В. Христианское учение о человеке // Человек 2000, №6. С. 106.
6. Зиновьев А.А. Мой дом ; моя чужбина. Гомо советикус; М.: Приложение к журналу «Лепта». С. 149.
7. Зиновьев А.А. Посткоммунистическая Россия: Публицистика 1991;1995гг. ; М.: Республика, 1996. С. 14.

Периодически у меня возникает немотивированная потребность писать. Потребность эта почти физиологическая, поскольку она никогда на прямую не бывает спровоцирована работой моей мысли. Причину надо искать в особом, в такие моменты, состоянии моей нервной системы. По ассоциации вспоминаешь сейчас об эпилепсии. Как известно эпилепсия, хроническое заболевание нервной системы, протекающее в виде преимущественно судорожных припадков с потерей сознания и изменений личности ("вязкость" мышления, гневливость, злопамятность и т.п.). По особенностям припадков и течению эпилепсии выделяют многочисленные её формы. Мой случай в отношении эпилепсии, конечно же, метафорический, но как выясняется не без клинических симптомов. Сейчас, к примеру, я скрежещу стиснутыми зубами, мышцы практически всего тела напряжены и нервно подёргиваются. Вот-вот, «пеной изо рта», прольётся самому себе надиктованный текст.
"Слово" -- если оценивать его по оказываемому им воздействию на человека и общество -- материально. Влияние "слова/логоса" на человека вплоть до влияния на его физиологические процессы очевидно. "Идея овладевшая человеческими массами становится материальной силой". Идея овладевшая мышечной массой одного человека также становится материальной силой, разница лишь в масштабах. "Слово" всегда выступает средством мобилизации нервной системы человека, даже когда внешне нацелено успокоить его. Основная функция "слова" выступать связью личности с социумом.
«Слово» – критерий человеческого понимания. Однако наше понимание "чего-то" никогда не было мерой адекватности этому "чему-то". Ментальные процессы протекают вне обратной связи с породившей их объективной реальностью. Но сознание, в том числе и общественное, устойчиво в собственной иллюзии, что якобы способно напрямую или опосредовано влиять на окружающую действительность, на самом же деле оно может влиять только на самое себя, порождая таким образом "бурю в стакане".
Вся история цивилизации служит подтверждением того, что человечество всегда занималось только собой (впрочем ничем другим оно заниматься не могло и не может) и в итоге единственно должно придти к выводу об утопичности для себя масштабного прогресса в области социальных отношений, т.е. придти к «ничему».
Всё о чём я сейчас пишу может восприниматься пустым сообщением, но я вполне искренен в своём заблуждении быть искренним, мне не свойственны модернистские эксперименты с текстом. На меня всегда всерьёз оказывали влияние книги. А поэтому не будет преувеличением сказать, что меня испортили книги. Однако приходится констатировать мою зависимость от чтения в большей степени как от процесса, нежели делать предположение о моём соприкосновении со «смыслом». Этим собственно влиянием всецело и обусловлена «выстраданная» манера моего письма.
В моём представлении художественному тексту помимо навивания милых сердцу пасторальных образов необходимо выступать намерено нацеленным на изменение физической (в противоположность метафизической) природы читателя и, следовательно, быть чреватым для него психосоматическими изменениями. Сам процесс чтения должен быть сопряжен с риском для здоровья, хотя бы в версии политически рискованного занятия. Не это ли имел в виду Чоран когда написал: «Я мечтаю о мире где можно было бы умереть ради запятой»? В этом случае образцом художественности может выступать текст смертного приговора, с его силой эмоционального воздействия на приговорённого.
Человек смертен, а поэтому каждый из нас живёт накануне личной трагедии. Человеку никогда не преодолеть постоянно живущего в нём страха смерти. Очевидно, что акцент сделанный на этом обстоятельстве послужил причиной для членов монашеского ордена траппистов, основанного, если не ошибаюсь в 1636 году во Франции, аббатом цистерцианского монастыря Ла-Трапп, а изгнанных во время Французской революции конца XVIII века, выбрать своим приветствием – «Memento mori!»
Отсюда всякое напоминание себе о смерти имеет цель психотерапевтическую, т.е. восприниматься должно не иначе как в качестве способа достижения примирения с жизнью… Впрочем, почему «отсюда…»? Скорее даже вопреки… Ну да ладно, не переписывать же предыдущий абзац… Пусть неадекватность предстанет в качестве творческого принципа якобы мною исповедуемого. Оправданием же мне может служить то, что основная задача личности заключается в адаптации своего невежества к условиям доставшегося ей общества, а точнее общества её (личность) породившего. Наиболее перспективное развитие -- через невежество.
Наперекор распространённому мнению внутренний мир человека не локален, а глобален и человеку ни в какой мере не принадлежит. В связи, с чем логичным мне представляется возникновение вопроса о том, как внушить себе абсолютно правдивую мысль, что «МЕНЯ НЕТ», что человека с таким именем, с такой фамилией, с такой внешностью… – нет, не было и не будет. «Memento mori!» – «Помни о смерти!» – «Помни о своей смерти как о факте в твоей жизни уже случившемся!»
Но опять же, как эту мысль внушить себе? Каким поступком подтвердить своё согласие с её непреложностью? Какое воплощение можно найти ей на практике? Прибегнуть к провокации?!
Вот я сейчас набираю данный текст и понимаю, что при всём моём желании не смогу выйти за его пределы, т.е. за пределы своего текста именно как текста. Исключена возможность, что его опубликование вызовет хоть какой-нибудь отклик. Это ли не служит красноречивым подтверждением моего небытия? Определённо в этой ситуации требуется провокация. Суть, которой видится мне в отрицании не только своего существования, но и отрицании реальности, в признании сфальсифицированности реальности. Создание которой возможно только с привлечением наших «мёртвых душ», читатель. Вследствие чего меня переполняет бесконечное к себе и к тебе призрение, к твоей-моей обывательской сущности, к отсутствию у нас свойства обнаруживать «непосредственность»…
Каждый раз в момент неприкаянных прогулок в одиночестве, по центру города, в дневное время, как, например, происходит сейчас, я становлюсь заложником одной давнишней своей фантазии. Я представляю себе обезлюдившими те улицы, по которым прохожу и которые по контрасту с этим, навеянным моим воображением образом, заполнены создающим суматоху народом.
Так совершая традиционный променад, очнулся я после первых минут посетившей меня уже знакомой грёзы, ловя себя на том, что невольно начинаю перебирать в сознании варианты "в меру реалистичных" объяснений картины видения. Ну, скажем, кто-то очень-очень могущественный пошёл на дерзость и применил оружие поражающие всё живое каким-нибудь мощным излучением, при этом город, оказавшийся в поле уничтожающего действия данного оружия, бесследно лишился всех своих обитателей, но не понёс никаких разрушений. Впрочем всё это бред и к тому же я никогда не питал слабости к фантастическим сюжетам.
В это ситуации ценно другое: что я-я-Я, "человек из толпы", способен на "дерзость" видеть в навязанной мне социальной действительности всего лишь иллюзию. Таким образом я становлюсь равновеликим уже упомянутому "очень-очень могущественному". Всё ухищрение, которого в сравнении со мной всего-навсего во внешних, сделавших его таким, обстоятельствах. Вопрос в том, каким отношением к жизни я могу привлечь к себе те обстоятельства, которые меня и только меня превратят во всесильного монстра. А впрочем "отношение к жизни" в данном случае, наверное, не причём? Наверняка так оно и есть, мною исповедуемое "отношение к жизни" -- не причём...
Стоп! Не могу себе позволить скатываться в пустые рассуждения, поскольку они уж точно не исправят моей ситуации недовольства собой, недовольства своей судьбой, а захватить меня, травмируя душу, способны всецело (чего доброго в таком состоянии переходя дорогу, попаду под машину) уж лучше я продолжу наслаждение видом осиротевших улиц, хотя это и не повысит мою бдительность...
Ну вот, не потребовалось даже говорить какие-либо волшебные слова как все вокруг, стихией охватившего меня наваждения, преобразилось. Не представляет теперь никакой угрозы ни одна из машин. Имеющийся в обилие транспорт потерял всякий смысл перемещаться, поскольку уже нет никого намёка на понукавшую им некоторое время назад надменную плебейскую силу. Удивительно, никого из людей не видя вокруг, не слыша привычного гула автомобилей, но в шорохах своей одежды и бумажно-целлофанового мусора на тротуаре, в шуршании вызванным перемещающимися массами воздуха я не чувствую, что остался в единственном числе. Закрывая глаза я легко себе представляю, как меня огибает человеческий поток. Пробирает до мурашек сознание того, что я сейчас возможно не один. Некоторое время не могу отделаться от ощущения, что среда не утратила контроль надо мной. Не верю своему счастью. Сделав глубокие вдох и выдох начинаю принимать за происходящее наяву, всё творящееся рядом со мной в эту минуту.
Не исключено, кем-то может восприниматься нелишним, если я как автор, по ходу изложения дам описание краскам дня, деталям архитектурного ландшафта и скудной городской природы, но я намерено элиминирую данные подробности. Этим деталям не будет места в моём повествовании, поскольку это приведёт к утрате универсальности как основного качества передаваемого мною опыта, а так мой случай без труда будет спроецирован читателем на его ситуацию. Ведь каждый из нас в той или иной степени ощущает себя ненужным обществу, но не всегда отдаёт себе отчёт в том, что если эта тенденция в отношениях с социумом будет прогрессировать, то ты спровоцировано увидишь отсутствие необходимости находить общество нужным тебе.
Должен заметить, что я легко перенёс, случившееся только что, погружение в новое для меня состояние, когда исчезла моя зависимость от суетящихся рядом людей. На улицах, зрелище людей или точнее люди как зрелище всегда подавляли меня эмоционально, формой своего воплощения. Речь, конечно же, идёт не о нарядах. Просто многоликость толпы всегда служила вызовом моей индивидуальности, а именно всегда заставляла меня сомневаться в том, что я являюсь носителем таковой. Непреложным для тех условий было моё единство с толпой, отсутствие отторжения ею. Оказываясь среди людей я лишь в границах своего тела оставался собой, но внешне становился частью толпы. И только сейчас это давние противоречие "внешнего" и "внутреннего" во мне успешно преодолено. Я стал воплощением, если можно так сказать "внешнего субъекта".
Тяготясь роящимися в эту секунду в моей голове мыслями, неосознанно, запрокинув голову и несильно разведя руки в стороны, напоминающий, наверное, спринтера в миг, когда тот грудью разрывает финишную ленточку, с места я бросаюсь бежать по той части улицы, что расположена впереди. Пробежав так не более ста метров с непривычки срываю дыхание, тут же резко останавливаюсь и переломившись в поясе, а руками упёршись в колени, склоняю голову долу и пытаюсь выровнять дыхание. Чувствую, опалил горло – когда бежал, дал немалую работу лёгким. С рыком сплёвываю тягучую слюну и после пробую дышать только носом. Потом выпрямляюсь – в глазах становится темно, но через мгновение проясняется и я хоть как-то начинаю приходить в себя.
Распознаю в происходящем что-то вроде инициации за которой усматриваю обретение для себя нового социального качества. С чем собственно и связано сейчас моё желание в тексте обрести свою плоть, превратить текст в реальность своего бытия. Скажу, что не так-то просто преодолевать нарастающие сопротивление своего, без сомнений, обречённого на постоянное несовершенство, авторского стиля. Некоторую проблему составляет да же воспроизведение, состоящего из простых элементов, движения руки. Так, не прекращая про себя всех этих рассуждений, я устремляю всё внимание на кисть своей левой руки, подвожу ближе к глазам разворачиваю ладонью и тут же резко поворачиваю её, возвращая, противоположной стороной. Некоторое время мельтешу пятернёй перед своими глазами – быстро-быстро чередую ладонь и её тыльную сторону… Однако даже управление своей картонной версией (уж куда казалось бы несложное занятие) требует умения. Я чувствую, что с этой задачей не справляюсь…
На пустом месте, из ничего пытался я сейчас «URBI ET ORBI» поведать о «своём сокровенном». При этом мне по большому счёту нечего было сказать, но я сознавал, что моё СЛОВО есть условие выживания меня как особи. Изначально, твоё мнение как читателя, если оно не носит восторженный характер, не имеет для меня никакого значения. Как автор я пользуюсь правом, в пространстве созданного текста, принести тебя в жертву – проигнорировать. Не сомневайся в том, что твоя «причастность» к моему «творчеству» – упрёк тебе в интеллектуальной неполноценности. Ты мне безразличен и через такое моё к тебе отношение, абсолютно мне подконтролен. Тебя нет, так же как НЕТ МЕНЯ.