Поскольку еще с самого утра стало ясно, что не будет мне покоя без отчета.... Сразу скажу, тут не все, что было, но зато одна основная линия от начала до конца.
Прошу внимания, далее следует много букаф о том, как я съездила на РИ от Часов президента Гардинга по сказкам Гофмана:
Жить – для любви одной…
Пускай – мне не быть с тобой,
Но знай, не прошу я судьбы иной…
Молю, ты услышь меня в дали:
Люблю… и умираю от любви…
Когда тебе 17 и ты влюблена, да еще и взаимно, да еще и свадьбы ждешь, кажется, что мир вокруг для тебя только и создан. Да только не умея, да не зная еще ничего о любви, глупостей наделась – что молоко упустить. Так и у нас с Джанко вышло….
А ведь мама с бабушкой-то говорили, что честность, да самоотверженность, не всегда добро несут. Да только разве ж слушала я, куда там, когда дальше носа своего и не вижу ничего. Только и знала, дуреха, что люблю цыгана своего больше жизни. А он меж тем, другой увлекся, да так, что и душу свою ей в сердце готов вложить был. И кровь в жилах моих замедлилась будто, и как во сне все стало, в кошмарном сне, где губы мои шептали, что, ежели, правда с ней ему лучше будет, отпущу его с миром.
А когда одна в ночи осталась, тут-то и нахлынуло, тут-то из глаз и покатились слезы горючие, обида в сердце затаилась, да сомнения подступили. И сны сразу вспомнились страшные, что мучили последние ночи, будто бы бегу я, Талэйта, за Джанко по лесу и добежать не могу, а он руки тянет, улыбается, да только расстояние меж нами короче не становится.
А на утро пошла к матери, просила гадать на любовь свою, на счастье свое, да глаза отводила, не смея сказать, что Джанко-то и не любит меня больше. Но о чем я умолчала, о том силы тайные сказали. Матушка Баваль поглядела на воск и увидела, что вокруг жениха моего путы будто какие, и покуда путы те останутся, не быть цыганке со своим цыганом. Закралось тогда в сердце подозрение, что и нет вины Джанко в том, что увлекся он Паулиной этой, а когда с ней поговорила, так и вообще представить не могла, что, если не колдовство какое, стало причиной его к ней интереса. Где это видано, чтоб цыган, с душою страстной, что искры летят, да такую стену холодную полюбить мог. Вот и бабушка Шанта подозревала, что не обошлось без вмешательства извне во всей этой истории.
А тут как раз и открылась в таборе вся правда о любовном треугольнике нашем, и мать моя историю по секрету рассказала, что и не любила отца-то никогда, а был, мол, человек один, кукол делать умел, в городе она его встретила, да Тагара, брата моего, потом и родила. А с Тагаром-то, всем известно, вечно беда какая приключиться, да неприятностей от него горы - от дитя малого, несмышленого, и то меньше будет. И обмолвилась Баваль, что есть в городе живая кукла какая-то, и если ее найти, может и кукольника этого тоже можно отыскать будет, да узнать у него, за что же Тагару такое наказание в жизни случилось.
А в моей голове только и осталось, что кукла в Розенберге живет, и тут-то и вспомнился в голове с Паулиной разговор, бессмысленный да не живой какой-то. Всякий раз казалось мне, что не чувствует она ничего, а только делает вид. Будто эмоций у нее нет, но хочется быть как все, чтобы сердце в груди билось, вот и тянется к такому, как Джанко. Пошла я к ее дяде поговорить, да и выяснилось, что нет у нее родителей, а как спросишь у кого, где они, так все глаза-то и отводят куда-то… Ну, думаю, точно кукла… Да как проверить-то? Спросила у профессора из Университета местного, мол, вот, протезы искусственные людям делают, а можно ли человека сделать так? А он говорит, можно, и вижу, интерес в глазах у него горит. Тут –то смутилась я, а ну как сейчас на девку беды накликаю… Но все равно спросила, как понять-то, не механический ли человек передо мной. Да только профессор сию тайну при себе оставил и сказал, что коль будет оказия, девушку ту, на осмотр к нему привести.
А еще слышала я, что тетушка Паулины сильно замуж хотела девку спровадить, а сама она аптекарша, травы разные знает. И мелькнула мысль, что, может, зелье какое приворотное в любви этой глупой замешано, да и не Джанко оно, небось, предназначалось, потому что зачем бюргерам цыган-то в семье. Так и спросила у дяди Паулины я, а он обещал разобраться, а сам посадил племянницу под арест домашний и все. Она ж оттуда решилась и письмо Джанко написала, да только вышло так, что письмо то мне принесли, чтоб я Джанко передала. Не удержалась – прочла. А рядом костер горел, и пред очами так и предстала картина, как огонь бумагу это проклятую в пепел обращает… Да только, разве ж могла я хоть в чем-то с Джанко не честной быть…
А еще говорят, не приходит беда одна. Рассказала мне бабушка, что именно в этот год должны мы долг отдать за то, что когда-то давно, человек неизвестный образом волшебным предка нашего спас. А не сможем выполнить обещанное – смерть ждет кого-то из табора. Сердце в пятки у меня так и ушло, а как вспомнила, что давеча Гудло, брат мой троюрдный, беседы странные вел со мной, мол, чтоб ты сделала Талэйта, если б тебе год жизни оставался, так колени и подогнулись. И завыть захотелось, уже одного родного человека почти потеряла, а как двоих потеряю, так вообще, зачем жить.
И стала я у Гудло спрашивать, что да как, а он отшучивается, да знай, меня утешает в моем горе. И не ожидала от него. Мы-то близки особо никогда не были, уж больно взгляды разные у нас на жизнь, а тут как с Джанко-то беда приключилась, лучшей опорой мне Гудло стал. И подумалось мне, что не идут в сравнение мои сердечные перепетии с жизнью человеческой, да и Джанко совсем уж помешался, раз решил, что пойдет за ним из города Паулина. Она мне так и говорила ведь, что не жизнь ей с такими, как мы. Да и где это видано, чтоб цыган без табора уходил. Пусть и сказала я ему, что не будет места мне и Паулине у одного костра, да не хотела я, чтоб он из-за этого в бега пускался… Молодость-глупость мною играла, сама условие поставила, да не сообразила, что Джанко-то мне не даст табор покинуть…
В общем, услышав слова Джанко и боясь, что дальше, не дай Бог, еще хуже сделаю, решила, что надо мне оставить его на время одного, а самой пойти хоть помочь с исполнением долга. Уж до ночи Бдения-то, думала я, точно цыган мой никуда не денется, да и проблемы табора и его касаются, не все ж ему равно, что умрет близкий человек. Да только, пока мы думали, как справиться с напастью великой, Паулина с Джанко из города пропали. И два желания стали во мне бороться: толи утопиться, толи бежать искать их, пока беды какой не случилось. Тут-то мне Гудло на глаза и попался, да в обнимку с вдовушкой, за которой бегал какое-то время. И так глаза его сияли, когда она к нему прижималась, что стыдно мне стало думать о себе, когда ихние чувства долг наш мог уничтожить.
А покуда искали мы решение, как помочь потомкам Дроссельмайера и таким образом отвести беду от нашей семьи, внезапно Джанко с Паулиной в город возвернулись. И оказалось, что не любит цыган мой больше девицу эту, а любит теперь Фредерику, что в больнице для душевнобольных содержится. А до этого уже успел влюбиться и разлюбить некую пастушку. И с Паулиной то же творится, ее даже в ту самую, помянутую выше больницу поместили. А виновата во все, говорят, фея какая-то, зеленым сиянием окруженная, но где искать ее не знает никто. И хотелось мне Джанко отругать, что сбежал он, да посмотрела на него, и так жалко стало, что всякая обида рассеялась, поняла только, что не могу не попытаться помочь ему, окаянному, вернуть власть над жизнью своей и чувствами. И тут как гром средь ясного неба, хватает меня Джанко за руку, да говорит, тебя люблю одну, выходи за меня замуж, как собирались. Смотрю на него и душа плачет, ведь люблю его, без него и свет не мил, да только вижу, не его это решение, а коли так, то какая свадьба может быть. А кроме того, даже согласись я, кто поручится, что через пять минут он за другой не увяжется, ведь заклятье-то никуда не делось. Решила искать фею или еще какого волшебника, чтобы все поправить.
Но поиски успехом не увенчались, а уж темнеть начало, срок исполнения долга подходил к концу, да и Джанко в очередной раз сменил объект своего желания… И тут одна из служащих дома для душевнобольных возьми, да и предложи решение: говорит, ежели свести снова вместе Паулину с Джанко, то, может, испарится заклятье и освободятся они. Да только не понравился мне такой план, не хотела я его близко к Паулине этой подпускать, поэтому попросили мы с бабушкой без ведома нашего ничего такого не делать. Но не уследили за тем, как Джанко таки в больнице этой заперли. Да только в тот момент не до этого было и решили все, что целее он там будет пока. А потом его и выпустили, не сработал способ, не снялось проклятье. Да и наша идея с печатью волшебной не сработала. Хотя мне-то это сразу стало понятно, как только узнала, что именно она делает. Не дело это одну ложь другой стирать.
В общем, кончились идеи, и стало отчаяние внутри расползаться, что так и погибнет цыган почем зря. Кроме того, дела с долгом тоже не ладились, так и видела, как вся жизнь, которую раньше знала, что замок песочный рушится. И на счастье ли, на беду, прибежала ко мне в тот момент тетка Паулины, что за свою племянницу волновалась сильно и спасти хотела так же, как я Джанко. Прибежала, да и говорит, что любовь настоящая поможет нам. У Паулины, вроде как, актер один в театре есть, которым она увлечена была, да и он не ровно дышит к ней. Сказала, Паулине глаза завязали, да с актером оставили и вот уже и не сменяются любови ее, пока так дела обстоят. Но актера того тетушка просить не может жениться на племяннице, не принято у горожан так, а вот я, как свободная цыганка, по ее мнению могу Джанко позвать, да и снять заклятье обрядом свадебным.
Спорить я стала, доказывала ей, что не честь это, насильно его на себе женить. Да только тетушка уж больно убедительна была. И решилась я. Потеряю его – жизнь свою потеряю, так отчего ж не попробовать все изменить? А не поможет, значит буду одна во всем виновата и искать буду способ проклятье снять, пока дышать смогу.
Матери с бабушкой говорить не стала ничего, знала, что не позволят свадьбе нашей случиться при таких обстоятельствах. Уж сколько я от них наслушалась, чтобы прекратила с ума сходить, да плюнула на непутевого жениха, чтоб монету сняла, что подарил он мне, да не позорила семью. Решила сама я все справить. Дождалась времени, когда должна у него любовь смениться была, и попалась ему на глаза. И покуда срок не истек, позвала его светом Божьим осенить любовь нашу. Нашли мы пастора, пошли в кирху венчаться, стоим перед алтарем и понимаю, что колец-то у нас нет, по цыганским-то обычаям не нужны они. А клятвы-то сказаны уже и говорит пастор: обменяйтесь кольцами. И тут как чудо в голове, так у нас, цыган же, серьги кольцами в ушах. Сняла я свою сережку, а Джанко свою, тем и обменялись.
Ну все, думаю, только бы получилось. Смотрю на Джанко, да только радости в нем не вижу. Ничего, успокаиваю себя, сейчас в табор придем, отпустят его тревоги. Но только к костру мы подошли, только матери с бабушкой объявила, что жена я его теперь перед Богом и перед людьми, как любимый мой схватил из огня две головешки, глаза себе выжег, да на землю повалился…. И как глаза свои он уничтожил, так и сердце мое в пепел обратил. И хоть отважным был его поступок, хоть и сделал он это, чтоб любить меня одну, не осталось больше во мне веры.
Только сердце сердцем, а жизнь спасать надо было его. Побежала я за врачом, отнесли Джанко в операционную, да и вставили ему глаз искусственный, золотой. А он как очнулся, как понял, что видит, так сразу и вырвать его попытался, аж связывать пришлось. А я смотрела на него, успокоить пыталась, да только все думала о том, что не поверил он в меня.
А потом, вроде, все устроилось. Джанко выздоравливал и заклятье никак не проявляло себя. Гудло со вдовушкой своей сняли с табора долг. А сама она, Элизой, кстати, зовут, решилась с нами ехать. Гудло ее отговаривал все, мол что ей делать тут, особенно когда он болен неизлечимой болезнью и умрет скоро. Да только смотрели мы на него и всем ясно становилось, что и румянец на щеки стал возвращаться и кашлять стал он меньше, видать, как долг сняли с табора, так и болезнь его проходить начала. А потом выяснилось, что, ребенок у них будет, так рада за них была!
А что до меня самой... Постарела за те дни моя душа. И хоть никогда после не покидала я Джанко, навсегда стеной меж нами осталось знание, что может, и не нужна я была ему, раз не поверил он себе, не поверил в свои чувства ко мне. И никто не даст ответа на немую мольбу. И до конца дней не знать мне прощения, ибо смотря на него, буду видеть на что он себя обрек.
[изображение]
[изображение]
В воздухе: Haley Reinhart - I Who Have Nothing
Чувства: прекрасная сказка с грустным концом