Я побывала на игре Милены «Лето осени» о доме престарелых. Играла молодую санитарку, у которой в ДП мама, а еще эта санитарка влюблена в свою подругу.

Я ехала, зная, что буду реветь и что меня переедет, но не думала, что настолько. Ниже — слабо структурированные мысли по итогам игры. Контекста мало, добавлю потом или по запросу.

Уходить легче, чем оставаться

Смерть пугает. Перед абсолютностью небытия отступают правила живых. Это касается всего: последнее желание умирающего, «Достучаться до небес», «хорошо или ничего». А еще отсутствие ожидаемых реакций, хоть каких-то реакций. Покойник как будто не настоящий человек, а так, заготовка. Отсюда, наверное, концепция души.

Еще страшнее вот что: жить, зная, что с тобой такое случится в любой момент. Может быть, завтра. И не только с тобой — с любым из твоего окружения. Слышать, как старики обсуждают, что по коридорам ходит смерть, что за год они похоронили трех друзей, видеть, как они съеживаются от осознания собственной смертности — все это разбивало мне сердце. Я читала перед игрой терапевтические сказки, но в моменте не смогла найти слов. Ожидание и переживание смерти оказалось для меня слишком сложной темой, чтобы воспринять ее как ролевую цель. В доме престарелых холодные стены, сколько бы цветочков не было на обоях. Потому что на них оседает страх смерти.

Слезы о себе

Не так давно я наткнулась на очень интересную мысль, с которой не сразу согласилась: «когда мы любим человека, мы любим свое будущее с ним».

Я вот знаю, что бабушка вкусно готовит (и всегда покупает колбасу к моему приезду). Что варит варенье и солит огурцы (и можно сидеть и смотреть, как она щипцами таскает из кипятка банки, а потом сует в них пахучий укроп и листья смородины). Что у нее дома мои игрушки, а во дворе — деревянная площадка и качели. Со временем все поменялось, но во мне осталась эта память, и я знала, что где-то там, далеко, есть вот такой кусочек детства. Консервированное счастье. Потом площадку сломали, бабушка забросила промышленное производство огурцов и пирогов — и мне стало скучно к ней приезжать: мы в основном разговаривали, но я не могла рассказать ей о своей жизни и выбирала только нейтральные, неважные мне самой темы. Она стала плохо слышать, с трудом ходить, ей было сложно читать. Ее мир сделался маленьким, но в нем были соседки, хоть что-то. Меня в этом мире не было: я заглядывала раз в полгода обнять и, в лучшем случае, выпить чаю. Мне уже тогда было плохо в этом доме. После смерти дедушки там стало мрачно, и я чувствовала себя обворованной: у меня украли мое консервированное счастье. Я много лет, приехав, первым делом проходила по комнатам, чтобы напомнить себе, что дедушки и правда нет — и это было каждый раз так удивительно. А потом бабушки тоже не стало. И вместе с ней не стало куска моей жизни.

Когда мы влюбляемся, а потом расстаемся (или просто слышим отказ), больно за то, что твое будущее не приняли, а щекотное предвкушение радости в твоей груди так и осталось предвкушением: будущего не будет. Когда уходят старики, больно за тот кусок жизни, который навсегда уходит с ними.

Ритуалы нужны живым

Не новая мысль, но я опробовала ее на себе. Меня по-прежнему тошнит от поминок, мне тяжело далась сцена прощания с моей игровой матерью, я до сих пор плачу, когда думаю об этом. Но вот что. Сидеть и тонуть в горе — невыносимо. Лучше делать что угодно: разбирать шкафы, подписывать бумаги, обзванивать родственников, заказывать селедку под шубой. Все эти слова: «Светлана Кузьминична была замечательной женщиной...» — ужасная пошлость, но это часть терапии, часть процесса проживания горя, способ в том числе принять происходящее. Мне любопытно, что чувствовала девушка, которая играла мою мать, слушая речи на похоронах, но мне они были нужны не меньше. И когда все кончилось, я чувствовала такое опустошение, что включиться снова в игровой процесс было трудно, мне потребовалось время прийти в себя.

Важной частью игровых похорон была возможность прощания. Наверное, она символизировала момент, когда все подходят к гробу, но для меня все иначе. Там, в гробу, лежал посторонний человек. Моя бабушка никогда не выглядела так, как та женщина. На игре у меня была возможность еще раз обнять теплого, родного человека, встретиться глазами. Это бесценно. То самое, чего так не хватает в реальности.

Я не пойду за ней

Важный момент, который я хочу отметить отдельно. Я была почти уверена, что Таня Оле откажет. Но там назревала драма-драма, и я могла решить ее в традиционном для себя ключе: пойти за своей любимой в закат, поддерживая ее во всем. Я вдруг поняла, что не должна. Ей это не надо: что она станет делать с моей жертвой, она ее не просила. И мне это не надо: у меня своя жизнь, свои цели, свои амбиции и способы себя применить. Тут нет выбора между любовью и долгом. Всегда, в любви, в работе нужно быть верной себе. И я решила: независимо от того, что ответит Таня, я останусь здесь, буду работать и начну научный проект. Таня отказала и облегчила мне выбор. А еще подсказала путь развития: я решила заниматься профилактикой профессионального выгорания. Даже героям иногда нужно спать.

Хорошее

Да, оно было. Оле повезло с друзьями. Занятно, но все три молодых человека в команде прекрасно к ней относились и заботились о ней. Виктор вообще влюбился. С ними было весело. Наши летучки, шуточки на грани фола (начинаешь понимать, почему врачи так цинично шутят) — все было прекрасно. Мы все искренне боролись за наших стариков, и это самое главное.

Сны. Больше всего мне понравился сон, который я не увидела) Про Анну и ее Сьюзен, про любовь к женщине и к родине, про непростые решения и личные границы. Я так безумно жалею, что не досмотрела его до конца.

Итого: это прекрасный опыт, который я никогда не хотела бы повторить.